Мой милый ангел, ниспосланный с небес

      Никогда ещё Фёдору не приходилось играть на своей виолончели, ощущая столько боли. Даже тогда, когда из-за его действий, столь эгоистичных, но столь, как ему казалось, необходимых, умирали ни в чём неповинные дети, эти чистые цветы жизни, которых Достоевскому было в самом деле жаль. Однако для жалости нет места в сердце того человека, что безконтрольно убивает касанием, поэтому Фёдор столь старательно её прятал. Прятал абсолютно ото всех, изливая сокровенные чувства лишь музыке, оставшись наедине с самим собой, инструментом, мыслями и чувствами. Впрочем, не только одному сожалению не было места в жизни Фёдора. Такой "Демон" как он, не имел права ни на что светлое. И Достоевский это также прекрасно понимал. Однако теперь, вкусив запретный, но так желанный плод, его сердце обливалось кровью, хотя на глазах, спрятанных под сомкнутыми веками, нельзя было увидеть, как всегда, ни единой слезинки.       А ведь всё началось совершенно случайно. В тот день Фёдор переходил дорогу. Не подумайте ничего такого, всё было по правилам: на зебре, с зелёным сигналом для пешеходов, в добавок Достоевский, в силу своей предусмотрительности и осторожности, лишний раз огляделся по сторонам. Но, как известно, даже так нельзя ничего знать наверняка, и то, что произошло дальше скорее уж можно считать судьбой, нежели обычным совпадением.       Стояло Фёдору сделать пару шагов по проезжей части, как кто-то резко схватил его за руку и дёрнул в сторону тротуара, а вместе с тем за спиной Достоевского раздался испуганный, по-женски звонкий голос:       — Назад!       И не успел глава подпольной организации как-либо отреагировать на происходящее, как прямо перед ним пролетел, появившийся, казалось, из ниоткуда, автомобиль, выехал на полном ходу на перекрёсток и столкнулся с уже начавшими движение с несколькими другими автомобилями. Достоевский спокойно посмотрел на произошедшее, пока не понял, что его спаситель, а точнее спасительница, всё также крепко держит его за руку.       Он обернулся. Вообразите себе удивление Достоевского, когда вместо трупа рядом с ним, практически в плотную, стояла всё ещё живая молодая белокурая девушка, почти вся верхняя часть волос которой, за исключением торчащей длинной пряди с левой стороны лица, была собрана сбоку широкой лентой, с кристально-голубыми большими грустными глазами в белой блузке с округлым воротником, в короткой вязаной кофте и чёрной юбке с серыми клиньями, в белых чулках и туфельках с тонкими ремешками вокруг щиколоток. Она обеими руками обнимала руку Фёдора, несмотря на то, что одной из них держала толстую стопку листовок и во все глаза, выглянув из-за брюнета, смотрела на образовавшуюся аварию. Как только девушка поняла, что тот на неё смотрит, то подняла на спасённого глаза, в которых по прежднему читался ужас.       — Вы в порядке? — дрожащим голосом спросила она.       Скорее всего над происходящим Фёдор бы и усмехнулся, ведь девушка испугалась гораздо сильнее его, однако факт того, что незнакомка была жива, лишь породил вопросы в голове Достоевского, которым можно было дать лишь одно единственное логичное объяснение — перед ним был эспер. Но даже при таких обстоятельствах, Фёдор поспешил освободить руку и лишь холодно произнёс:       — Да, благодарю.       Незнакомка в ответ с отлегчением сздохнула:       — Фух! Ну, вот и замечательно! Будьте с следующий раз более внимательны, а то этот перекрёсток всегда очень опасен. И вот, возьмите! — она дала Достоевскому листовку. — Заходите магазин сантехники! У нас большие скидки! — а потом потише с озорной улыбкой добавила. — Хотя можете и смело эту бумажку куда-нибудь выкинуть. Счастливо!       А дальше блондинка развернулась и пошла дальше раздавать листовки. Между тем Фёдор смотрел ей вслед, никак не понимая, что в ней не так. В её жестах, взгляде, интонации, с которой девушка говорила, было что-то такое ребятческое, весёлое и в то же время на удивление милое и искреннее.       Достоевский бессознательно перевёл взгляд на свою руку с листовкой. Разумеется, ему не было интересно её содержание. И он не помнил, кто бы так глупо за последнее время касался его, но даже при этом Фёдор поймал себя на мысли, что тепло, исходившее недавно от рук девушки ему показалось весьма приятным. Он и сейчас, кажется, ощущал, как они судрожно обвивают его.       — Подождите! — неожиданно он снова обратился к незнакомке, которая ещё не успела далеко уйти. — Могу я узнать ваше имя?       Девушка остановилась и повернулась в сторону Достоевского всем телом. Было видно, что этот вопрос заставил её немного стесняться.       — Меня зовут Анна. Но можно просто Аня.       — Вот как. А я Фёдор.       — В таком случае приятно познакомиться. Ой, мне пора! Думаю, и вам тоже.       Достоевский тут же вспомнил про аварию. Полиция такого рода происшествие явно не упустит из виду, так что преступнику находится в подобном месте на момент прибытия представителей закона явно выглядело не лучшим вариантом.       — Вы правы. — брюнет слегка кивнул.       Аня помахала рукой и продолжила своё возвращение на прежднее место, расположенное неподалёку от перекрёстка. Достоевский пошёл дальше, отговаривая себя от той мысли, что девчонка с листовками является кем-то особенным, и что в том случае на улице ничего из ряда вон выходящего нет.       Однако судьба ещё не раз столкнула его чуть ли не нос к носу с Аней. После того, как Фёдор однажды поприветствовал её, она также стала здороваться в ним на улице, что постепенно стало сближать их отношения. Аня оказалась молодой скрипачкой, которая вот уже как год училась в консерватории и вместе с этим подрабатывала. Так что узнав о том, что её новый знакомый тоже своего рода музыкант, девушка пришла в восторг.       Чем чаще (пару раз в неделю и то не всегда) виделись эти двое, тем больше общались. Это происходило как-то непроизвольно. Порой, когда Аня задавала слишком много личных вопросов Фёдору, он переводил разговор на скрипачку. Это заставляло её немного смущаться. И в итоге выходило, что говорила больше Аня, однако в Достоевском она находила очень умного собеседника. А тому нравилось порой играть на её чувствах. Будучи доверчивой и отрытой, она совершенно не скрывала эмоций, отчего Фёдор порой смотрел на девушку со снисходительной улыбкой, а при просьбе не относиться к ней, как к ребёнку, только тихо ухмылялся. Однако в ней он нашёл очень понимающего человека с чистым сердцем, но даже так, он был уверен, что девушка вряд ли поймёт его, открой он ей всю правду о себе. Уверен также, как том, что легко сможет покинуть город в случае если его местоположение станет известно властям.       Однако в один прекрасный момент Фёдор поймал себя на очень странной мысли: он стал думать об Ане слишком много. Больше, чем мог себе позволить человек, для которого было запретным показывать свою добрую сторону. Осознав сей факт он понял, что прозрение пришло слишком поздно, и что он успел привязаться к девушке. Так что "Демон" решил раз и навсегда покончить с этим, ведь в добавок и Ане, по его суждениям, лучше от общения с ним не станет, скорее наоборот, нежное существо, вроде неё, просто зачахнет под гнётом окружавшей его тьмы, пепла и воздуха, пропитанного зарахом свежей крови. Так если бы только это! Власти не оставят её в покое в случае, если их связь станет известна правоохранительным органам, да и потом... Вряд ли кто-то, кроме тех, кому пришлось столкнуться с болью, подобной той, что испытал в своё время Фёдор, поймут его суждения и поддержат, какими бы понимающими людьми они не казались будь то на первый или сто пятидесятый взгляд. И в конце концов, ничто не должно потревожить до оразрушения прекрасный и чистый внутренний мир кого-то просто из-за эгоизма существа из преисподней.       Именно к таким мыслям пришёл с полной уверенностью Достоевский и начал готовиться к предстоящему отъезду, не говоря ничего Ане, лишь только пригласив девушку к себе на чай. Она спросила может ли придти со скрипкой, чтобы наконец продемонстрировать своё мастерство, как ей тогда казалось, одному из самых строгих судей в её понимании, на что Достоевский весьма охотно согласился, хотя при этом у него внутри что-то сжалось.

***

      Тихий, немного сыроватый и прохладный день. Облака за окном растянулись похобно нескончаемой серой простыни. Сидя за столом, Фёдор и Анна молча пили чай. Несмотря на то, что Достоевский по своему обыкновению был молчалив, девушка чувствовала, что атмосфера в воздухе витала совершенно другая, но не могла никак понять почему именно она так... Потяжелела, если можно так выразиться. Разговор никак не клеился, что добавляло некоторое чувство неудобства. Даже предлагать сыграть что-нибудь казалось совсем неудобным. Неожиданно Фёдор спросил:       — Аня, скажи, а среди твоих друзей и знакомых есть одарённые?       — А? Ну... Кажется нет. — сказала девушка несколько неуверенно в ответ, а потом смущённо добавила. — Зато я сама эспер.       — Могу я узнать в чём заключается твоя способность? — Достоевский теперь даже не пытался прятать тот факт, что знает об этом.       Его собеседница скромно кивнула.       — Хм, если честно, — Аня грустно улыбнулась.— я совершенно бесполезна.       Сказанные блондинкой слова вызвали у Фёдора некоторое непонимание. А между тем Анна продолжала:       — Моя способность заключается в том, чтобы блокировать действие сил других прикосновением с самой способностью апонента. Правда есть два ограничение: первое, действие блока распространяется только на самого владельца способности, второе, сам владелец способностью не управляет. То есть другой эспер может спокойно использовать свои силы, хоть виси я на нём, хоть пляши рядом, только их действие на меня распространяться не будет. Глупо, не правда ли? Никогда не представляла зачем она мне нужна если так невозможно помогать людям. Поэтому я даже не стремлюсь поддавать огласке сей факт. Она мне не мешает, но и ничего не даёт, кроме чувства, что в меня заложили зерно эгоизма.       — То есть тебе бы хотелось иметь более сильную способность?       Девушка отрицательно помотала головой.       — Вовсе нет, иначе, полагаю, моя жизнь не была бы такой, как сейчас. По новостям я иногда вижу, как говорят о каких-то происшествиях, и о том, что в них замешаны люди со сверхспособностями. Конечно, и люди без них могут совершить или остановить какой-то терракт, однако... Ничего в этом мире не даётся просто так, верно? Возможно, и в моей силе есть какая-то скрытая философия, но я не представляю какую цену приходится платить этим людям за более мощные способности. И эти способности должно быть могут повлиять сильно на самого владельца... В смысле характера, например... И... Я не знаю. Мне больше нечего сказать на этот счёт.       Достоевский от сказанных Анной слов сильнее сжал в руках чашку. Слова девушки казались ему поистине разумными и полными смысла. Фёдор знал, что порой у неё проскакивали умные соображения на различные темы, но вот что б настолько... Но даже так, ради её же блага...       — А ты не думаешь, что каждый в праве выбирать счастье это или наказание?       — Я просто сказала то, что думаю и ничего более. — неуверенно произнесла Аня, хотя и до этого задалась вопросом а стоило ли ей всё это так открыто говорить.       — Вот как. Скажи в таком случае на милость, вот что тебе известно обо мне?       — В смысле? — девушка интуитивно поняла, что Фёдор что-то задумал, и судя по голосу это "что-то" не имело положительный характер.       — Я прошу перечислить то, что тебе известно обо мне.       — Ладно. Ваше полное имя Достоевский Фёдор Михайлович, живёте в этом городе временно, переехали из-за работы, вы достаточно занятой человек, ваш режим окончательно сбит, не удивлюсь, если его вообще нет...       — Подожди, — перебил её Достоевский. — ты это к чему?       — К тому, что вам больше спать и есть надо.       — Это к заданному вопросу не относится.       — А он вообще с какой целью был задан?       — Когда ответишь, поймёшь.       — Ну, тогда... Ещё вы очень умный и, насколько я поняла, начитанный, любите чай, умеете играть на воилончели... эм...       Девушка впала в неловкий спупор: больше она не могла сказать о своём собеседнике ничего. За пол года она толком так и не узнала его. И теперь в голове Ани был страшный диссонанс. Как так? Они же вроде бы относительно много общались. Конечно, Фёдор много молчал, но вот что б в итоге оказался такой большой разрыв между тем, сколько оба знают друг о друге. Ни его друзей, если таковые имеются, ни места работы, даже адрес Достоевского она узнала только недавно.       Тень непонимания не заставила себя ждать, чтобы появиться на лице скрипачки, что, разумеется, не ускользнуло от внимания "Демона". Его и без того несколько злобный взгляд окрасился злорадством от победы. Он насмешливо умыбнулся, правда не как обычно; эта улыбка была подстать взгляду. У девушки пробежала дрожь по спине от того, как её друг переменился в лице.       — Прости. Я должна была расспрашивать тебя побольше.       — Хе, какой же всё таки глупый вывод. Аня, я полагал, ты умнее.       — Тогда что не так? — крикнула окончательно напуганная и не понимающая ничего девушка, устремив на Фёдора свой взгляд голубых глаз, в которых ещё читалась надежда.       — Ты слишком доверчивая. Я это понял почти сразу же. Однако не думал, что эта черта твоего характера сочетается с полным отсутствием необходимости в безопасности. Тебе более чем хватило знать, что человек, который рядом с тобой просто переехал из-за работы, даже не зная и не пытаясь узнать ГДЕ он работает. Но это не всё. Насколько я понял, тебе решительно всё равно с кем общаться. Будь это эспер или обычный человек. Возможно, это из-за того, что это никак не отразиться на тебе самой. Но ты не думала никогда, что таким образом могут пострадать твои близкие? Ты ведь так стремишься помогать людям. Вряд ли тебе хочется, чтобы с ними что-нибудь случилось, верно? Какое забавное у тебя всё таки выражение лица! Побелела, словно чистая простыня.       Между тем Аня всё больше белела. Она никогда не видела ТАКОГО Достоевского. Девушка смотрела на него во все глаза, в которых уже было сложно прочитать что-либо, кроме ужаса. Он же оставался таким же спокойным, как и всегда, продожая следить за реакцией скрипачки.       — Кто вы такой? — наконец пролепетала она.       От этого вопроса зловещая улыбка Фёдора стала ещё шире.       — Эспер, безконтрольно убивающий касанием, один из самых розыскиваемых преступников, террорист, главной задачей которого убивать одарённых, глава одной подпольной организации и не только. Думаю, прозвище "Демон" было получено не даром, не находишь?       — Неправда! Не верю! Фёдор, скажи, это ведь шутка?       — Дитя, угомонись! По мне видно, что я шучу?       — Нет.       Воцарилось снова молчание. Теперь Анна никак не могла решиться поднять взгляд на Достоевского. Ей было страшно. Очень. Она максимально сильно напрягла руки, которые лежали на её коленках, чтобы не выдавать их дрожью своё теперешнее состояние, однако она напрочь забыла про белоснежное лицо и округлённые, без того большие глаза. Девушка поняла, что надо бежать отсюда и как можно скорее. И Достоевский дал ей эту возможность.       — Ещё чаю? — спокойно и уже без улыбки спросил он, на что Аня кивнула.       Фёдор встал и пошёл ставить к тому времени успевший остыть чайник. Он не торопился, намеренно делал всё неспеша. В прихожей раздался звук резко закрывшейся двери, отчего Достоевский окончательно застыл на месте. Постояв так недолго, он вышел в прихожую и закрыл на замок дверь. Теперь он знал точно, что Аня больше сюда никогда не придёт. Он знал это также точно, что это создание додумается позвонить правоохранительным органам только после того, как отойдёт от испуга и плача. А это произойдёт определённо не скоро. К тому же, Достоевский не был пока в состоянии мыслить хородно и рационально, как обычно.       — Прости. — тихо произнёс он, и направился в комнату, где стояла виолончель.       И вот теперь был погружён в звуки музыки. Очень бы хотелось сказать, что смычок неспеша скользил по струнам, но нет, скорее наоборот, быстро, резко, и зкуки вылетали громкие, рваные, подобные буре, чистая импровизация. Фёдор понимал, что о произошедшем он вряд ли кому-то расскажет, в который раз уверял себя в том, что то, что он сделал правильно, несмотря на нестерпиную боль сердце. Ведь кому какая разница что чувствует преступник, не имеющий самых, казалось, примитивных прав? Хотя он и знал, что кто-то из его знакомых и друзей посочувствует ему, но ведь он никогда не показывал при них и не собирался выставлять себя романтиком. И всё же, с уходом Ани ушло кажется что-то очень важное, жизненно необходимое. И теперь список постоянных спутников Достоевского должен был пополниться на ещё одного — безысходность. Впрочем, она и так переодически появлялась на горизонте, ходила, присматривалась к молодому человеку в белой ушанке.       Неожиданно Фёдор стал играть чуть тише и не так резко: ему показалось, что кто-то играет помимо него. Он прислушился, немного нахмурив брови. Нет, вовсе не показалось. Где-то не очень далеко играла... Скрипка?! Достоевский приоткрыл глаза и продолжил играть в прежднем темпе. Скрипка по началу подыгрывала ему, но потом её игра приняла совсем другой окрас. Однако для Фёдора были важнее чувства, которые передавал тот человек, что, кажется, находился за дверью. Можно было уловить нежность, страсть, настойчивость, казалось, словно человек со скрипкой обрёл крылья во время игры, во всём прослеживалось некое желание протянуть руку помощи, ибо чувствовалась и трепетная грусть. Были и другие ощущения, отчего ответная игра казалась очень многогранной. К технике претензий не было вообще, но, полагаю, её описания совершенно сейчас были бы не кстати. Скоро завязалась своего рода дуэль. Один перебивал другого, играя на свой лад, стремился играть громче и сильнее другого. Они словно разговаривали. Виолончель пыталась воздвигнуть стену от скрипки, огородиться от неё, остаться в своём городом одиночестве. Скрипка же пыталась достучаться до столь закрытого сердца, её звучание при этом не было таким резким.       Через некоторое время Достоевский всё таки решил остановиться и выглянуть за дверь. Он подошёл к ней почти неслышными шагами и глянул в глазок на всякий случай. На лестнечной площадке Аня укладывала свой инструмент в футляр. Фёдор открыл дверь и выглянул, отчего девушка, словно ошпаренная, поднялась. "Демон" в первую очередь обратил внимание на глаза скрипачки. Они светились добротой, в них снова читалась надежда; прекрасные, слегка раскосые, они были полны слёз, и эти слёзы лились и по порозовевшим щекам; губы же стали красными и крепко сомкнулыми, словно ещё чуть-чуть и с них слетит истошный плач в голос. И тем не менее Аня заговорила первой.       — Никогда ещё не смылаша импровизации, настолько переполненной болью.       — Что ты здесь делаешь? — сказал Фёдор, всё ещё пытаясь скрыть свои истинные чувства. — Тебе с одного раза разве не понятно?       — Я... я... просто попыталась представить как ты живёшь. — глаза Достоевского от этих слов округлились, выдавая нескрываемое удивление, но Аня его не видела из-за опущенной головы. — И ты ведь знал с самого начала, что я эспер, верно? Но ты так и не удосужился... Возможно, твои упрёки в мой адрес были правильными, на счёт отсутствия желания себя обезопасить, но... Мне плевать кто ты, потому что... Фёдор, я... я...       Скрипачка сильно стиснула зубы, прижав к губам кулачок. Слёзы хлынули с большей силой. Всё это время она всхлипывала и говоила тихим, прерывистым и подавленным голосом. Но даже так её слова не ускользали от Достоевского.       Вдруг голубые глаза девушки раскрылись от шока, но вот уже через секунду Аня снова начала рыдать, правда уже в голос. Она почувствовала, что Достоевский её обнял. Обнял крепко, жадно и очень нежно. Одной рукой Фёдор начал гладить её волосы. Девушка же судрожно схватилась за его рубашку.       — Прости меня, я думал, так для тебя будет лучше. Ангел, ниспосланный с неба, как можно было тебя отпустить? — начал шептать Достоевский Ане в самое ухо.       — Не правда. Во мне много недостатков. Ты же сам говорил.       — Я лишь пытался заставить тебя уйти и не более. Прошу, оставайся всегда такой доброй, иначе на мне будет ещё один неизгладимый грех.       — Ты про убийства?       — Нет. Это вынужденная мера. Под грехом я продразумеваю то, что принесли способности. От них одни беды. И если бы я один был такой, но нет, они покалечили многие судьбы. Ты была права, многие из этих людей страдают. Именно поэтому я должен найти кое-что ради общего блага. Даже если они пока не понимают и не хотят понимать этой тёмной стороны, всё равно я сделаю это.       — Вот как. — Анна прекратила цепляться за его рубашку и обняла Фёдора в ответ.       Ни с того, ни с сего дверь напротив открылась, и показалась пьяная голова какого-то мужика.       — Эй, дибилы музыкальные, харе шуметь! —после этого шло не очень культурное слово, если пожно мягко выразиться, но наша парочка предпочла пропустить его мимо ушей.       Взяв футляр со скрипкой, Достоевский другой рукой взял руку Ани, которая уже и без того направилась медленными шагами к квартире Фёдора. Так оба вежливо удалились с лестничной площадки.

***

      На землю спустилась тихая ночь. На кровати, обнявшись, лежали два музыканта. Несмотря на поздний час, никто из них не спал. На протяжении всего оставшегося дня Достоевский как можно меньше старался отпускать куда-либо Аню, несмотря на то, что оба находились в одной квартире. Она прекрасно понимала, как ему не хватает человеческого тепла, поэтому не только спокойно относилась к его прикосновениям, которые ей были очень приятны, но и сама стремилась подарить их Фёдору, одим из которых был поцелуй в ответ на его признание в любви. Теперь же он признался, что всё таки должен уехать.       — Куда ты собрался?       — Это вообще другая страна, а если быть точнее, Япония. Так что это надолго. И, пожалуй, именно поэтому я не хочу тебя порочить. А ты пока учись и... береги себя, ладно?       — Дурак. Сам бы себя для начала поберёг. — сказала девушка, прижимаясь к любимому ещё сильнее.       — Всё будет хорошо. — Достоевский полеловал Аню в лоб. — К тому же хотется, чтобы наш ребёнок жил в более спокойном мире.       — Ребёнок!? — удивлённо и в то же время смущённо произнесла Анна, вспыхнул румянцем подобно спичке.       — Ты против?       — Нет, просто... Не думала, что ты заговоришь о таком ответственном шаге.       — Я ведь не прямо про сейчас.       Спустя примерно пару часов, оба уснули спокойным сном. Это был последний раз, когда они виделись.