Условия абсолютной реальности

Ни один живой организм, естественный или сконструированный, не способен слишком долго продолжать существование в здравом рассудке в условиях абсолютной реальности: даже конструкты и ожившие мертвецы, по некоторым предположениям, иногда спят. Замок Гетеродин, не обладая здравым рассудком, одиноко высился в небе Механиксбурга, удерживая тьму внутри; он стоял так восемьсот лет и мог простоять еще восемьсот. Внутри стены оставались ровными, кладка стен скрывала острые лезвия, полы были прочны, а двери открывались в ужасающую неизвестность; молчание плотно окутывало камень и сталь Замка Гетеродин, и что бы ни шагало по его коридорам — шагало в одиночестве. Населяй его призраки, это могло бы стать милостью и поводом отвлечься — но Гетеродины, да правят они в огне и хаосе вовеки, никогда не знали милосердия. Они знали многое, многое другое — они были своенравны и жестоки, силы природы в оболочке из кожи и костей; звуки далеких криков, бури и ураганы, заключенные в телах мужчин и женщин с глазами как молнии и смехом как гром, которые сокрушали в прах всё, что восставало против них, — но никогда, ни единого раза, даже не помышляли о милосердии. Они любили Механиксбург — искусственное тело, выросшее вокруг искусственного сердца их Замка. Они любили его, как любят пса, которого держат на коротком поводке и никогда не подпускают к мебели, и они заботились о нем, ухаживали за ним, даже баловали иногда — всё это время не позволяя городу забыть, зачем он существовал: бесконечный запас запчастей, деталей и материалов, всегда ожидающий и умоляющий использовать их все. Народ Механиксбурга научился улыбаться, когда любящие хозяева забирали их детей, говорить «спасибо», словно они думали только о том, как принести пользу хозяевам, а не о том, чтобы продолжить собственный род. Как любые пастухи, Гетеродины тщательно заботились о своем стаде и были добры к нему — ибо любое другое отношение могло непоправимо испортить их ресурсы. Но они никогда не были милосердны. Когда матери плакали, а отцы смотрели застывшим взглядом на стены своих домои, когда дети кричали, и умирали, и распадались на тысячу составляющих частей, Гетеродины не останавливались, чтобы спросить себя «правильно ли это?» или «справедливо ли это?», или «стоит ли это делать?». Они спрашивали только: «приближается ли гроза?», и «достаточно ли прочны ремни?» и «это еще никогда не делали раньше? ну, почему бы и нет?». Были те, кто не обладал Искрой, которые пытались поднять в Механиксбурге восстания, и были Искры, которые пытались завладеть им для себя, — и все они были удивлены, раз за разом, что отсутствие милосердия может рождать столь яростную, несокрушимую верность, построенную на костях тысяч детей за много столетий. Если бы народ Механиксбурга восстал против Гетеродинов, рассуждали они, это значило бы, что все эти дети умерли зря; что они были принесены в жертву чудовищам, а не отданы любящими руками людям, что были неизмеримо выше и мудрее их родителей. И потому отсутствие милосердия не было слабостью — не здесь, закаленное странным безжалостным сочувствием. (Некоторые Гетеродины проявляли больше сочувствия, чем другие. Пирена Гетеродин, например, с большим сочувствием проводила нескольких своих любовников в преждевременные могилы, а нескольких других соединила в одно тело, чтобы упростить работу своему секретарю. Когда ее недоброжелатели попробовали утверждать, что это на самом деле нельзя было счесть сочувствием, она напомнила им, что, обладая фактически абсолютной властью в своих землях, имеет право определять слова так, как считает нужным. Оппоненты воздержались от ответа, так как она весьма сочувстсвенно проводила их к змеиной яме.) Были и в Механиксбурге и те, кто говорил детям, укладывая их спать: «Всё хорошо, любовь моя, сердце мое, мои маленькие вечные двигатели: всё хорошо. Гетеродины могут прийти за вами завтра, но сейчас вы со мной, и даже если они заберут вас — они умеют любить. Гетеродины любят так сильно, что смотреть на них — точно смотреть на солнце. Они любят своих детей, и свой Замок, и если они могут любить такое — они могут любить и нас. Даже крохотная часть любви Гетеродинов стоит целого мира. Никогда не забывайте это. Она стоит целого мира». Эти дети не забывали. Даже те, кого расчленяли на алтарях Искр и Науки, никогда не забывали, что они были любимы. Достаточно любви может оправдать что угодно, заставить что угодно казаться правильным — даже то, что должно бы всегда оставаться несправедливым и непростительным. Гетеродины убивали с любовью. Они убивали с состраданием. Они убивали с чистой, яростной уверенностью, происходящей из искренней веры в правоту своих действий. Но Гетеродины никогда не убивали с милосердием, никогда не делали ничего с милосердием, и никогда бы не стали. В них просто не было этого понятия. Если оно и было, то они вырезали его, разложили на лабораторном столе для изучения, а потом забыли вставить обратно. Гетеродины, как правило, не убивали чисто. Населяй Замок призраки, это было бы милостью — и потому никаких призраков не было. Если призраки и были реальны — а не очередным научным явлением, пока что необъясненным, но наверняка обязанным своим существованием Дому Гетеродинов, — они были слишком простыми и скучными, и потому не были позволены. Их отсутствие в пустых коридорах Замка убеждало Замок, что вопрос уже содержит в себе ответ: призраки были бы милосердием, но Гетеродины не верили в милосердие — зато верили в неоспоримое право их дома выжить вопреки всем препятствиям, возможным и невозможным. Пусть основания мира дрожат и рушатся: Дом Гетеродин выживет. И всё же он не выжил. Да, дом Гетеродинов устоял — ибо что такое замок, если не дом для людей, у которых слишком много книжных шкафов и пыточных комнат, чтобы вместить их в здание поменьше? — но род их исчез, пал, как столь многие прежде. Билл исчез. Барри исчез. Клаус был прахом и костями, покоящимися на груди Замка, — первая невинная душа за долгие столетия. Будь призраки реальны, существуй они на самом деле, потери Дома было бы достаточно, чтобы вызвать предков Дома Гетеродин из потустороннего мира, чтобы заставить их греметь цепями и беззвучно кричать при виде молний, стремясь к тому, что никогда не смогут коснуться. Будь призраки реальны, милость их присутствия поблекла бы рядом с их яростью. Но милосердие все равно осталось бы. Его было бы достаточно. Без Гетеродинов и без призраков у Замка было много времени, чтобы оглянуться назад, на столетия тщательного планирования и отбора, и попытаться понять, что же пошло не так. Каждое поколение восставало против предыдущего — каждое, с самого основания, — но до Билла и Барри они восставали так... продуктивно. Они изобретали новые способы убийства, новые способы осквернения, и они несли имя рода дальше, в будущее, точно флаг, утверждающий новые земли для Дома Гетеродин. Но Билл и Барри... они никогда не были милосердны, ибо милосердия не было в их крови, но их гораздо больше интересовали героические подвиги, чем злодейства. Они пытались изменить мир к лучшему — и ничего хорошего из этого не вышло. Возможно, они и были причиной падения, древоточцем в досках — но, может быть, и нет. Не стоило забывать о Лукреции, и о ее семье, где за чистотой крови следили далеко не так тщательно, как у Гетеродинов. Возможно, она принесла рок к их порогу, и когда казалось, что с ней вернулись старые обычаи — на самом деле она была их проклятием. Это не имело значения. Ничто не имело значения. Роковой Колокол ржавел, и системы отключались одна за другой; пленники тяжело трудились, но никогда не могли сделать достаточно. Страх служил отличной мотивацией, когда нужно было отполировать серебро или вышвыривать мусор на головы атакующей армии. Но, увы, страх не мог породить гениальность. И что толку, даже если бы кому-то удалось? Даже если починить всё — Гетеродинов больше не было. Клаус был мертв. Билл и Барри пропали. Лукреция не была истинной наследницей, и в любом случае Замок не доверил бы ей родовое имя. Следовало принять реальность: всё было кончено. Дом Гетеродинов пал, и даже призраков не осталось, чтобы скорбеть по нему. Со временем все его деяния отойдут в легенды, и никто не будет верить, что столь великий и славный род злодеев, глупцов и Искр когда-то существовал. Замок Гетеродин, дом, гробница и последний выживший, дремал в разбитых цепях абсолютной реальности, и в нем не было призраков, и не было милосердия, и что бы ни шагало по его коридорам — шагало в одиночестве.