Девчонка

Маммон на диване напоминает охапку грязного тряпья. Неловко запрокинулась голова — из-под капюшона видно узкий острый подбородок и очень белое горло. Рядом, такие же белые, сонными змеями сворачиваются в кольца волосы Сквало: он склонился над неподвижным телом, щупает пульс. Бьянки разворачивается к выходу: ей нечего больше делать в этой комнате. Ее попросили показать, куда можно складировать раненого — она показала. Дальше пусть сами. — Скорпион, — зовет Сквало, — помоги. Это больше похоже на приказ, не на просьбу. Но это же Сквало, что с него взять! Просить по-человечески он будет только в одном случае: если помощь потребуется Занзасу. Тогда — хоть на коленях, если придется. — Чего тебе? — Перевяжи. Там плечо, ребра… — Ты сам не умеешь, что ли? — Умею, — хмуро говорит Сквало. Стоит спиной к дивану, вытирает ладонь о форменные штаны. — Но провести остаток жизни в ночном кошмаре не хочу. — Что?.. — Чтобы перевязывать, надо раздеть, — Сквало на удивление тих и спокоен — может, от усталости. — Если я ее раздену, она такое мне устроит… — Она?! — Маммон девчонка. Вы что, так и не заметили никто? Бьянки почти подбегает к дивану. Дергает застежки плаща, отбрасывает тяжелую, мокрую от крови ткань. Под плащом на Маммон тонкая, очень обтягивающая водолазка. Ни намека на белье. Да и зачем белье с нулевым-то размером груди. Ну хорошо, ладно, с первым. По всей правой стороне туловища от одежды остались только клочья, намертво влипшие в подсыхающую кровь. — Надо срезать одежду, — говорит Бьянки, — Сквало, есть нож? — Отвернись, — шелестит со стороны капюшона, по-змеиному грозно. Бьянки вздрагивает, но это сказано не ей; Маммон чуть повернула голову и определенно смотрит на Сквало — ему в спину. — Да не смотрю я, дура, — нож у Сквало есть — складной швейцарский, с кучей лезвий, он достает его из кармана и вслепую протягивает назад, приблизительно в сторону Бьянки. Девчонка, иначе-то и не скажешь, думает Бьянки, избавляя Маммон от остатков когда-то очень хорошей дорогой вещи. Хрупкая, тоненькая, женственность даже не ночевала. Бывают такие — ни груди, ни бедер, ни кокетства, ни материнского инстинкта, пацаны пацанами, и так до старости. Зато никакого лишнего веса после климакса. Все польза. Глупые мысли. Глупые и странные, как будто ревнивые, хотя кого бы тут ревновать, к кому или к чему? Ей же так, пацанкой, в Варии хорошо: своим в доску парнем, только разве что в душ с другими не сходить, да и зачем бы. А на задворках сознания: бедная девочка, такая некрасивая, такая… ага. Девочка. Эта девочка ровесница Реборна. Маммон втягивает воздух сквозь зубы, когда Бьянки начинает промывать ободранный бок перекисью. За спиной переступает с ноги на ногу Сквало. Маммон вздрагивает, снова пристально смотрит: не подглядывает?! Нет. — Приподнимись, пожалуйста. Вот так. Маммон стонет — коротко и тихо. Больно, конечно. Еще бы не больно. — Я пойду, — говорит Сквало, и Бьянки согласна: чего ему тут торчать? — Нет, — голос Маммон до странности невыразителен. — Не уходи. Девочка, думает Бьянки со смесью раздражения и нежности. А Сквало застывает на месте и так и остается до тех пор, пока Бьянки не заканчивает перевязку и не накрывает Маммон ее плащом. А потом еще сидит рядом, пока из Варии за ними не приезжает машина. Бьянки почему-то завидует, сама не зная, чему.