***
Россия вертелся на кухне, постоянно что-то вытаскивая из шкафчиков и холодильника. В помещении витал приятный аромат варящегося на медленном огне кофе с ноткой гвоздики и кардамона. Конечно, Америка знал, что по-русски «попить чай» — наесться до отвала, выпить чего-нибудь крепкого, еще раз обожраться, и так до тех пор, пока хозяин не поставит чай с тортиком перед носом (ну, или пока гость не лопнет). Вероятно, Джонсу даже нравилась эта черта русских — вкусно покушать он всегда любил. Однако сейчас Джонс не чувствовал ни запаха еды, ни аромата кофе. Перед глазами то и дело мелькали до противного короткие красные шорты, из-под которых виднелись до ужаса плавные и мягкие линии не помещающихся в этот предмет одежды ягодиц. За пеленой все больше мутнеющего с каждой минутой рассудка, Америка замечал, что Брагинский уж очень часто что-то рассеяно роняет на пол и затем наклоняется за этим чем-то, развратно выгибаясь в спине. Пожалуй, осознание того, что эти действия — одна сплошная и гигантская провокация, останавливало Джонса от каких-то необдуманных поступков. — Тебе так нравится красный цвет, Америка? — Джонс не видел выражение лица России, так как тот стоял к нему спиной, но предполагал, что этот мерзопакостный русский улыбается во все тридцать два. — Это же твой цвет, Брагинский. Это ты у нас любитель помотать ярко-красным опахалом перед носом всего мира, разве нет? — презрительно усмехнулся Америка. — Ох, Альфред, — Джонс напрягся. Когда Иван начинает переход на имена, то жди интересного поворота событий: либо это серьезная драка, либо кое-что покруче. Россия развернулся к Америке с большой чашкой кофе и поднес ее к столу, поставив перед ним. Иван навис над Джонсом, облокотившись рукой о край стола, и хищно взглянул в глаза собеседника. — Ты ведь знаешь, что я тащусь от небесно-голубого, — Альфред стиснул зубы и прищурился. Ох и как же он не любил, когда кто-то так смотрел на него сверху вниз. — А вот ты ведёшься на красный цвет, как молодой и импульсивный бык на алую тряпку во время испанской корриды. Джонс медленно встал, не разрывая зрительный контакт с сияющими глубоким интересом и маниакальным блеском глазами Брагинского. Америка прекрасно понимал, что Иван пытается вывести его из равновесия, но ничего не мог с собой поделать — этот накал наркотиком проникал под кожу, даря шквал возбуждения, от которого мигом голову заволакивало туманом, а тело потряхивало сильнее, чем от любого афродизиака. Америке это нравилось. России это нравилось. — Иван, — выдохнул Альфред, от чего руки Брагинского сразу сжались в кулаки. — Всем уже давно известно, что быки реагируют не на красную тряпку, а на резкие движения матадора. Россия растянул губы в легкой улыбке и на секунду, за которую Джонс успел разглядеть каждую ресничку в густом веере на его веках, опустил взгляд на пол, а потом азартный взгляд снова взметнулся вверх, и Альфред чуть запоздало среагировал на резкий рывок убегающего из кухни Ивана. Брагинский слишком ловко преодолел скользкий паркет в гостиной будучи в носках, а вот Америка чуть не улетел в стену, чудом оставшись стоять на своих двоих. Буквально на долю секунды перед глазами мелькнул аккуратный крупный зад, облаченный в красные шорты, и исчез за углом, а затем послышался топот по ступенькам лестницы. Америка рванул туда, и, наверное, еще бы пару секунд, и Брагинский успел захлопнуть дверь в спальню и закрыть ее на замок. Джонс сделал рывок и, схватив в полете Россию за талию, повалил того на огромную кровать, нависнув над ним. — Говорю же, — начал, слегка отдышавшись от короткой пробежки, Америка. Он прижал запястья Брагинского к кровати и наклонился, почти касаясь его губ своими, прошептав: — Быки реагируют именно на подобные рывки. Лихорадочно-ошалелый взгляд Ивана сменился на заинтересованный, а на губах снова расцвела хитрая ухмылка. — Решил проверить эту теорию, — Брагинский аккуратно высвободил свои руки и прошелся пальцами по загривку Альфреда. — Мой молодой и импульсивный бычок. Все, Джонс уже был на пределе. Он яростно впился в чужие губы, руками притянув к своему разгоряченному телу Ивана. Тот с таким же энтузиазмом вцепился в слегка жестковатый блонд волос Альфреда, страстно ответив на поцелуй и прикусив снующий в его рту чужой язык. Они целовались так долго, что в глазах начало темнеть из-за недостатка кислорода, но остановиться было просто невозможно. С их губ стекала вязкая слюна, когда они наконец оторвались друг от друга. Исчез былой азарт, пропала страсть, их глаза наполнились серьезностью и всепоглощающим обожанием — сняты маски, пришло время настоящих эмоций. Секс для них не являлся частью спектакля, ведь публики вокруг не было. Единение душ — так, кажется, это называют люди. Для Ивана и Альфреда секс был показателем любви даже гораздо более весомым, чем «я люблю тебя», потому что им всегда было тяжело говорить по душам друг с другом, а вот их тела могут заменить огромное количества хоть и важных, но лишних слов. Слова они привыкли четко подбирать, а вот избегать притяжения и желания показать сильнейшую любовь так и не научились. Поэтому во время секса они могли и становились собой. Иван тянется вновь, и Джонс нежно накрывает его губы, сминая в практически невесомом, но до одури сладком поцелуе. Альфред залез в потайной карман своей излюбленной куртки — интересно, Иван даже не заметил, что Джонс в такую жару ходит в ней. Видимо, и он привык, и Брагинский не обратил на это внимание, потому что и для него подобная привычка возлюбленного так же стала незаметной. Джонс выудил оттуда небольшой тюбик смазки со своим любимым запахом — ягодным — ведь он так напоминает об Иване. — А презервативы так и не засунул? — усмехнулся по-доброму Брагинский. — Я знаю, что тебе нравится без, — Альфред носом прошелся по яремной впадинке, оставив легкий поцелуй. — Это тебе нравится без, — выдохнул Иван. — Не ёрничай, без них ты стонешь громче, — улыбнулся Америка, стянув с себя куртку и яркую футболку. Он хотел было избавиться уже от ненужных в данный момент красных шорт, но руки России его остановили. Ивану уже не надо было ничего говорить, как Джонс все понял по хитрому взгляду. — Ну конечно, куда же без твоих игр, — Иван приподнял бровь. — Хоть они и возбуждают, но иногда это выбешивает, — Брагинский невинно захлопал ресницами. — Черт, да меня просто так раздражают эти шорты. В смысле, они просто очумительно смотрятся, и при одном взгляде на тебя в них у меня все нутро начинает трястись от голода по тебе, но, однако, расстроил тот факт, что ты надел их не к моему приезду, и поэтому я хочу побыстрее их стянуть. Россия наигранно расстроился, словно пытаясь изобразить печальное выражение лица Джонса и передразнить его. Хоть Иван и проникся пониманием, но отказывать себе в удовольствии не собирался. — Стащишь их зубами, не помогая снимать руками, и все, что есть под ними, будет твоим до вечера, — Альфред стиснул зубы, глядя на самодовольное лицо Брагинского. — Дам тебе фору, но это только потому, что я ужасно по тебе соскучился: руки можно использовать немного в другом русле. Америка цокнул, но спорить не стал. Он прошелся носом по объемному бугорку в мягкой ткани, а затем захватил губами крепнувшую плоть. Через красную ткань он начал посасывать член России, не без удовольствия замечая, с какой скоростью шорты становятся мокрыми от липкой смазки Брагинского. Иван сильнее развел ноги и прерывисто задышал, сжимая пальцами чужую шевелюру. Альфред зубами захватил резинку шорт, высвобождая чужую плоть из-под влажной ткани. Он слизнул выступившие капли смазки с багровой головки члена, краем уха услышав первые стоны Ивана. Однако отсасывать он не собирался — хотелось помучить Ивана. Пусть знает, как устраивать всякие дурацкие игрища, когда бедный Альфред так сильно хочет залюбить своего котенка. Джонс и так, и сяк пытался стянуть узкие шорты с его бедер, но силы челюсти все никак не хватало, а Иван не поднимал бедра, чтоб усложнить задачу своему возлюбленному. — Я не могу стянуть эти чертовы шорты с твоей попы! — рыкнул Джонс. — Намекаешь на то, что я толстый? – Иван прищурил глаза, и Альфред практически незаметно повел плечом от пробежавшего вдоль позвоночника холодка из-за этого взгляда. — Нет, я намекаю на то, что хочу уже тебя трахнуть, ведь нам обоим надоело ждать. Так помоги же мне, — чуть более мягко продолжил Америка. — Я же говорил, что можешь использовать руки, но не помогать ими снимать шорты. Альфред гаденько усмехнулся и крепко сжал член Ивана у основания, сначала медленно проходясь по всей длине ствола, а потом все быстрее и быстрее надрачивая его. — Нет! — завопил Иван, выгибаясь от удовольствия. — Я не это… имел в виду! — Уточнений не поступало, — засмеялся Джонс и буквально одним рывком сорвал с ворочавшегося Брагинского треклятый предмет одежды. — Терпеть не могу иметь с тобой дело… Иван угрюмо смотрел на горделиво возвышающегося Америку, который победоносно раскручивал в руке снятые красные шорты, не переставая сиять наиярчайшей самодовольной улыбкой. Джонс показательно бросил их на свою куртку, а затем резко приподнял таз Ивана, лизнув вмиг сократившуюся дырочку кончиком языка. — Моё, — прошептал он под полный скептицизма взгляд Брагинского и открыл крышечку любриканта, размазывая липкую субстанцию на пальцах. — И что, даже носки с меня не снимешь? — проворчал Иван. — Зачем? — весело протянул Джонс. — Только представь: лежишь ты весь такой красный с мутным от оргазма взглядом в забавной желтой футболке, на которой виднеются следы твоего удовлетворения, и милых носочках на широко разведенных ногах, а из твоей прелестной дырочки вытекает моя сперма. Благодать. — Фу, Джонс, какой же ты мерзкий извращенец, — поморщился Иван. — Слюни подбери, бычара, а не то… Ай! — Когда ты чересчур возбужденный, то такой ворчун, — Альфред ласково улыбнулся, чмокнув Брагинского в губы, и параллельно вставил сразу два пальца, разрабатывая туговатые стенки. Брагинский заерзал, устраиваясь удобнее, и притянул Америку ближе к себе за пряжку его ремня на джинсах. Джонс вновь поцеловал Россию, и тот не без удовольствия на него ответил, юркими пальцами расстегивая ремень и джинсы возлюбленного. Иван слегка спустил их с Альфреда вместе с нижним бельем и начал ласкать головку крупноватого члена, размазывая по ней капающую смазку и надавливая на уретру. По-прежнему не отрываясь от губ России, Альфред вынул пальцы, и, разведя ему ноги еще чуть шире, начал медленно входить в тугое колечко мышц. Иван простонал ему в губы и впился ногтями в спину. Джонс начал размеренно двигаться, толкаясь членом во всю длину и задевая простату Брагинского. Внезапно тот оттолкнул от себя лицо Америки, и он остановился, непонимающе взглянув на Ивана. — Быстрее… — прошипел Россия, и Джонс не стал испытывать себя на страх и риск. Он вцепился в узкую талию Брагинского, устроился поудобнее и начал быстро двигаться в нем, вбиваясь до упора. Альфред по лицу Ивана видел, что ему очень хорошо: волосы разметались на мягкой подушке, алые щеки были похожи на спелые яблочки, глаза то и дело закатывались от удовольствия, а с припухших от поцелуев губ срывались громкие стоны в такт толчков. Брагинский ухватился за плечо Джонса одной рукой, зацепив при этом армейский жетон на палец, чтоб не мешался, а второй — убирал падающую челку с лица Альфреда, чтобы видеть сияющие лихорадочным блеском любимого цвета глаза. Когда начал близиться оргазм, Америка сменил позу: он согнул Ивана практически пополам, закинув его ноги к себе на плечи. Они выстанывали имена друг друга в губы, прислонившись горячими лбами с легкой испариной. Америка кончил первым с громким вскриком и привстал, нависнув над Брагинским. Ивана потряхивало от приближающегося оргазма, и он начал недовольно мычать, хмуря светлые брови и царапая Джонсу грудь. — Сейчас, милый, — Джонс вышел из него, и за головкой члена потянулась ниточка липковатой спермы, и затем она начала вытекать из анального отверстия. Альфред взглянул на Россию: все, как он себе и представлял. — Благодать… — улыбнулся Америка и получил ногой в слегка сползшем носке по плечу. Джонс рассмеялся, и легким движением снова вошел в Брагинского. Он начал дрочить Ивану, стараясь с каждым движением попадать по предстательной железе, и Россия вскоре кончил, громко застонав и сжав шею Альфреда в крепких объятиях.***
— Ну вот что ты одеваешься? — недовольно парировал Америка, наблюдая за хождением Брагинского. — Можно было еще пару заходов. Или старость — не радость? Джонс сам посмеялся над своей шуткой и встал с подушки, слегка потянувшись в спине, как довольный толстый котяра — только за ухом почеши, и замурлычет. Иван же предпочел сделать вид, что не услышал шуточку про возраст, и начал натягивать спортивные штаны, что достал из недр своего шкафа. — Уговор был до вечера, — усмехнулся Брагинский и повернулся к Альфреду. — Ну так вечер — понятие растяжимое, — пробурчал тот и стал надевать футболку. Пока Джонс отвернулся, Россия быстро подошел к комоду, вытащил свернутый в несколько раз листок бумаги и спрятал в карман штанов. — Уже пять вечера, Альфред. Уточнений не поступало, — усмехнулся Брагинский, припомнив Америке его же фразу. — Терпеть не могу иметь с тобой дело, — в той же манере ответил ему Джонс, натягивая свою куртку. Они спустились в коридор и замолчали, разглядывая друг друга исподтишка. Расставание — такое нежеланное, но все же неизбежное. — Ты даже кофе не выпил, — вздохнул Иван, машинально начав поправлять и так идеально лежавший на куртке мех. — Зато вкусил нечто более прекрасное, — Америка легонько притянул его за талию, оставив на губах поцелуй, и начал обуваться. Он открыл дверь и махнул на прощание, но выйти не успел — Иван впился в его губы куда более страстным поцелуем, вкладывая в ладонь Америки бумажку. — Уведомление о получении, — прошептал он, и Альфред понимающе кивнул, выходя из дома и закрывая за собой дверь. Как только она захлопнулась, Иван со всей прытью понесся в ванную. Забежав в туалет, он начал перебирать бумажки, что принес Америка, ища нечто очень важное. То, что должно было передаться только из рук в руки, и никак по-другому. То, что написано слегка кривовато, но старательно, пусть даже с неполным соблюдением правил русского языка, хоть и с не совсем правильными окончаниями, пускай и с орфографическими ошибками, однако настолько трогательное, настолько заволакивающее теплотой даже самые укромные уголки влюбленного сердца, слишком проникновенное и впивающееся в душу железной проволокой. То, что рассказывало о чувствах благодаря красивому почерку, который не портился даже при написании послания на английском языке. Бумажка, свернутая в несколько раз, которая должна будет сгореть сразу после прочтения на одной из конфорок газовой плиты или по дороге в аэропорт с помощью зажигалки. Письма, которые в каждом клочке, каждой букве, а затем в пепле содержат огромное количество любви, о коей нельзя говорить и уж тем более показывать. Слова на бумаге стали для них спасением, ведь они так и не научились разговаривать по душам.***
Иван вернулся в свою спальню и устало повалился на кровать. Вдруг он вспомнил о красных шортах, которые должен был спрятать куда подальше. Однако, оглядевшись, он не заметил их в зоне видимости. Брагинский начал ходить по комнате и искать их, пока не вспомнил, что Альфред бросил их на свою куртку и, вероятно… Вероятно, потайной карман уже был занят кое-чем другим, а не смазкой. — Фу, Джонс, ну какой же ты все-таки мерзкий извращенец, — засмеялся Россия. Но все же, даже Форт-Нокс не сравниться с тем небольшим чемоданом в спаленном шкафу Нью-Йоркской квартиры, где Джонс хранит важные его сердцу… Барахло какое-то, в общем. Так что, за тайну красных шорт можно не беспокоиться.