Вы. Я. Даже наш Отец познал грехи. Это яд, что смущает разум. Все мы грешны. Каждый из нас. Да, я грешник. Да, я хочу облегчить душу. Да… меня нужно… спасти.
— Ты не на того напоролся, брат. Ты решился на слишком крупное свершение. Велики шансы потерпеть крах над всеми своими стараниями, — склонившись над Иосифом, Иоанн заглянул ему в глаза. Слишком самоуверенный, слишком наглый, слишком… Безумный. Именно таким, скорее всего, он мечтал увидеть брата, спустя столько лет он наконец решился на что-то праведное, на что-то смертельное. — Я не хочу, чтобы ты сдох из-за какого-то смазливого солдатика, который решил, что сможет задержать тебя! Голос переходил на крик. Иоанн волновался за своего брата, боялся, что ему придёт конец — хоть он рано или поздно всё равно настанет. Голова совсем кругом пошла после последней новости, когда им сообщили о нехватке людей, в горах пропал отряд лучших бойцов — говорят, там обвал. Да чёрт бы побрал эти неудачи! А тут ещё и нашёлся «смельчак», который решил повести за собой людей, много о себе возомнил, глупец. — На каждого свой грех, Иоанн, каждый решает, как ему поступить, — голос Иосифа звучал спокойно, без единой нотки тревоги, как будто ему ничто и никто не угрожает. Он был уверен: наёмники смогут защитить жизнь каждого из Сидов, но как бы не так, любой убийца найдёт в себе силы пробраться незаметно и вспороть брюхо жертве. Громко сглотнув, Иоанн обошел сидящего на стуле перед небольшим книжным столом брата, задрав голову назад, оглядел небольшой кабинет. Зря они всё это затеяли. Пару лет назад в округе было тихо: ни федералов, ни повстанцев, желающих вернуть себе свои чёртовы фермы. Какие же эти селяне назойливые. Говорят, твердят, чтобы повиновались, но нет. Гордецы… Или же идиоты. Сначала боятся, но потом все встает на свои места. — Иосиф, я не хотел, чтобы всё пошло по наклонной, никто этого не хочет, но именно благодаря этой чёртовой наклонной мы смогли стать теми, кем являемся сейчас! — ударив кулаком по деревянной поверхности мебели, Иоанн уперся кулаками о стол, опуская голову. Мокрые волосы, которые обычно были зализаны назад, спадали на лоб и глаза. Он явно измотался, пытаясь заставить брата направить своё правление в немного иное русло. Ведь федералы не остановятся, пришлют ещё своих солдатиков, которые, так же как и тот, что бегает сейчас на свободе, захотят вернуть всё как было. Но ничего не выйдет. Это место изменилось, люди, некогда бывшие свободными, стали рабами церкви. Верить в Господа, в святого Отца. Хоть некоторые всё же решились вырваться на заветные просторы, их не хватало надолго. Пуля быстрее каждого человека. Крови становится больше. На лице Иосифа появилась еле заметная ухмылка. Иоанн не видел своего брата с полуулыбкой на лице, по меньшей мере с тех пор, когда ещё всё только начиналось. Она загадочная, красивая, влекущая — хотелось прикоснуться к губам пальцами. Прижать брата к себе и не отпускать. Никогда. Не выпускать из-под собственной защиты. Но это лишь хочется. Подобного никогда не будет, да и что уж тут раздумывать, навряд ли тот захочет «согрешить». — Брат, послушай, — отойдя от стола, Иоанн снял со стены картину всей семьи Сидов, которую ещё давненько подарил ему Иаков: портрет, хорошая работа, разве что только художник валялся в яме на корм псам. Жаль его, конечно, рисовать мужчина умел, не поспоришь. — Мы все, — он провел рукой по холсту, чувствуя под подушечками пальцев неровности засохшей краски, — полагаемся на тебя, прикладываем любые усилия, но знай, — его рука остановилась на лице Иосифа, — если ты сгинешь в пламени повстанцев, я буду мстить. Любой из нас отдаст свою жизнь, даже я. Отведя взгляд от картины, Иоанн взглянул на брата, который уже успел развернуться на стуле спинкой к нему. Иосиф наблюдал за изображением креста на стене, плаката, при виде которого чувствовалась вся их ничтожность перед всевышним, все его величие. — Ты мой Отец, а я твоё дитя, — склонившись на колено, Иоанн опустил взгляд, повинуясь… Собственному брату. Даже пусть так. Он был правителем, посланником Господа. Лишь подчинение, лишь исполнение — ничто больше. Каждый, кто будет против, оставит эту землю, отправится к предкам. Подойдя к брату, Иосиф взял его за подбородок двумя пальцами и заставил поднять на него глаза, по-братски, любя, тихонько, не резко, как обычно это делают с безбожниками, людьми, которые провинились перед церковью, которым простреливают висок, стоит им опуститься на колени, моля о пощаде. Таких Отец не прощает. — Каждый способен выбрать свой путь, указанный судьбой, брат, ты сделал свой выбор уже давно, согласившись со мной, тебе незачем преклонять передо мной колено. Я знаю, ты мне верен, Иоанн, — Иосиф улыбнулся — дико и неестественно, оголяя зубы. И, стоило Иоанну, ведомому его дланью, подняться, положил руку на пояс брата, обойдя его полукругом. Остановился сзади, провел ладонью по животу. Сейчас на нём не было брони, как будто он не волновался за свою жизнь каждую чертову секунду. Иосиф знал: Господь примет Иоанна как добродетеля, как человека, чья душа всегда верна церкви и его монаху. Достав из-за пояса нож, Иосиф осмотрел лезвие, блестящее и чистое: ни единой капли крови. — Тогда, — повернув голову вбок, чтобы увидеть силуэт брата, находящийся за спиной, краем глаза, Иоанн чуть зажмурился, но потом развернулся, мгновенно останавливаясь, ощутил, как остриё его же ножа уперлось в кадык, будто Иосиф знал, что он развернётся. Сквозь стёкла очков можно было разглядеть в глазах брата безумство, огонёк, пылающий страстью и гневом, как было тогда, когда он только-только начинал своё дело, которое довело… Вон до чего. — Каждый раз, когда я садился перед тобой, слушая исповедь, слушая твой голос, я сдерживался. Пытался. Теперь же, спустя столько лет, — не могу. Каждый твой шаг… Я жажду большего. Нужно что-то новое, брат, я не могу держать при себе животное рвение, ты знаешь, как мне хочется крови. — Каждый из нас не без грехов. Исповедь поможет тебе исправиться, брат. Встать на путь истинный, — прошептал Иосиф, проведя ножом вдоль по кадыку, не задевая кожу, оставляя на ней лишь фантомный след, словно лезвие ещё чуть-чуть — и коснется плоти, и тонкая алая струйка побежит вниз, стекая и капая на пол, и будет больно — будет острая, режущая боль. Шок прошел быстро, оставляя лишь сладкое ощущение заживающей раны. Иосиф остановил ладонь напротив пустой кобуры, где прежде находилось любимое оружие Иоанна, но теперь там была лишь пустота. Он выпустил из руки нож — тот приземлился в считанных сантиметрах от ступни. Заметив, как брат отходит на шаг назад, позволяя наклониться, чтобы поднять оружие, Иоанн бросил взгляд на блестящее в тусклом свете одной лишь настольной лампы лезвие и отошел обратно к столу. — Я не могу больше терпеть, разреши мне поймать этого солдатика, брат. Тогда всё пойдёт так, как ты хочешь, так, как хочет Господь, — сжимая ладони в кулаки, Иоанн громко заскреб ногтями по идеально гладкому столу, чувствуя на себе пристальный изучающий взгляд. Каждое движение, каждый шаг и вздох стоящего позади брата — он слышал всё. Казалось, будь слух острее, можно было бы уловить его сердцебиение. — Я всего лишь хочу свободы, брат. Разреши, и я сделаю. — Лишь Господь праведен и направляет разум наш, — протянув охотничий нож Иоанну, Иосиф коснулся пальцем белесого следа от лезвия на шее брата и, наклонившись, прикусил кожу за ухом, зарылся носом в сальные волосы. Послышался его грубый вздох. Тело напряглось — Иоанн не привык к подобному, особенно со стороны брата. Каждое прикосновение отдавалось мурашками на коже. Заставляло то сильнее напрягаться, то совершенно расслабиться. Иосиф лишь подошел ближе — вплотную — уперся коленками между чуть расставленных ног брата, цепляясь и стягивая с него кобуру, стараясь не спугнуть, не оттолкнуть. Напряжение в комнате возрастало, воздух стал более тёплым, несмотря на то, что за окном была ночь, и дыхание Иоанна согревало, опаляя заросшие раны на руках. — Прости меня, брат. Я не хотел грешить, никогда, — развернувшись к Иосифу, он посмотрел в большие зелёные глаза и снял с переносицы младшего очки. Грубо целуя, без чувств, по-животному, прокусил губу, больно и жестко, и во рту тут же разлился фантомный металлический привкус крови, такой сладкий и нужный. Безумное наслаждение. Это грех. Самый ужасный грех, за который Господь покарает их, отправит в ад на растерзание чертям. В голове смешались в один ком чувство безумия и желание большего, и это сводило с ума, заставляло порыкивать от предвкушения запретного. Разорвав подобие поцелуя, Иоанн спустился губами к чужой сильной шее, одновременно рывком стянул жилет и рубашку, окроплённую несколькими каплями крови. Крепкий, горячий торс, на широкой спине — огромное изображение креста, эмблемы их Проекта, надписи, выцарапанные лезвием бритвы, ножом — они зажили, но свежие всё ещё кровоточили. Иосиф взял на себя грехи людей, стараясь дать им веру, но сделал только хуже — судя по большей части восставшего населения, напасть которые все равно не решались. Бунтовали, выступали небольшими группками по несколько человек — может, десяток, не больше — но это все были лишь жалкие попытки. — Иоанн, брат, ты грешен, — усмехнулся Иосиф, откидывая голову назад, и блаженно прикрыл глаза. Тёплый мокрый рот прошелся по кадыку и ключицам, крепким мышцам груди, коснулся контуров татуировок, впадины пупка, показавшийся мягкий язык медленно обвел пресс. След слюны быстро высыхал, оставляя лишь едва уловимый запах — выпивки и жвачки. Всё ниже, до самого сокровенного. Дёрнувшись, Иосиф на долю секунды замер, задерживал дыхание и опустил руку, и пальцы его вплелись во влажные волосы брата, когда тот чуть сжал ладонь на ширинке. На секунду все пространство заполнил звук расстегнувшейся молнии. Дрожащими пальцами Иоанн повел вниз «собачку», и слюна заполнила весь рот, стоило ему подумать о теплой живой плоти на языке. Иоанн подался вперед и коснулся кончиком языка жестких темных волос у самого основания члена, ткнулся в них носом и втянул запах — пот, мускус, мыло, совсем неуловимое. Наконец он вобрал в рот головку члена, с неестественной нежностью и трепетом, спрятал зубы как мог, стараясь не навредить. Пошло причмокнув, взял глубже, пока не стало мутить и не пришлось вынуть член наполовину. Рыкнув, Иосиф медленно погладил брата по макушке и на пробу качнул бедрами. Вошел по самые гланды, затем высунул чуть ли не до конца и мазнул по красным губам головкой. Сладко и грешно. Запретное удовольствие. Опустив взгляд на Иоанна, Иосиф перехватил его затуманенный возбужденный взгляд, увидел, как чернота зрачка поглотила собою тёмно-зелёную радужку. Иосиф усмехнулся сам себе: великий, несломленный перед народом человек, приближённый Отца, сильный и жесткий в своих действиях — как же сладко и пошло он стонал, пока долбились в его глотку. Превосходно. Облизнув потрескавшиеся губы, Иосиф сжал член у основания и вынул его изо рта брата, только чтобы вновь заглянуть ему в глаза. Он погладил его по колючей щеке и потянул наверх. — Это ужасный грех, брат мой. Похоть, — шепча на ухо Иоанну, Иосиф прихватил зубами мочку его уха, втянул в рот, перекатил на языке. Иоанн простонал, нетерпеливо стиснул кулаки, но Иосиф назло растягивал момент, не позволял ему многое. Твердая рука обхватила Иоанна за талию. Иосиф незаметно взял охотничий нож со стола и вложил его в руку Иоанну. — Искупи свой грех. Поставь свой знак на посланнике Господа, твоём Отце, соверши исповедь свою, брат. Бросив вопросительный взгляд на руку с ножом, Иоанн сжал холодную рукоять и послушно выцарапал «Грех», там, где бы его не было видно. На теле брата было много отметин, и эта — лишь ещё одна, но ставить её самому — наказание. Положив нож обратно на стол, Иоанн прижался ртом к порезу, языком слизал кровь. Может, Господ услышит и простит его, и Иосиф был полностью уверен, что его дорогой брат искуплён. — Это будет наш грех, брат. Господ простит, — Иоанн шепнул тихо, почти неразборчиво, но голос его с хрипотцой не услышать было невозможно. Пускай слышит, в его речи нет ничего постыдного, Отец простит, исправит, он сделает всё, чтобы его брату не воздалось по заслугам. Опустившись на колено, Иоанн провел языком по члену, проследил проступающие венки, добрался до головки, влажной и яркой, и снова вобрал до середины. Ответный стон. Рокочущий, словно угроза. Иосиф ощутил на своих бёдрах властные мужские руки, то, как они сжимают упругие ягодицы сквозь ткань джинсов, заставляя толкаться в рот сильнее, глубже, упираясь прямо в глотку. Оргазм накрыл его внезапно, и он едва успел оттянуть Иоанна за волосы, чтобы не кончить ему в рот, и сперма упала на его губы и нос, и окропила ресницы. Чёрт! Если это и было своего рода искупление за безумные грехи, за тысячи убитых жизней… Нет, никогда. Это не искупление, лишь утоление животного голода. Больше ничего. — Иосиф, — простонал Иоанн, сжимая руками член брата у самого основания, медленно повел наверх, прижался губами к головке, ощущая вкус спермы на языке, нежно и одновременно грубо царапнул зубами, совсем чуть-чуть, но и этого хватило, чтобы Иосиф рыкнул от неожиданной боли. В голове все мыслей сплелись в клубок, чувства затопили его до краев, мозг уже не контролировал тело, в черепной коробке остались лишь возбуждение и похоть, и их жар опалял изнутри. — Давай, — облизнув головку, Иоанн поднялся с колен. Плавность движения — Иосиф готов был поклясться, что готов утонуть в ней — завораживала, превращала его извилины в кипящую жидкую массу. — Грехи всегда можно искупить. Прильнув к чужому телу, придавливая его к стене, Иоанн набросился на шею брата вновь, с прежней неутомимой жаждой, будто хотел получить разрядку скорее. Ещё одну. — Ну же, братик, чего же ты ждёшь, — прохрипел Иосиф и ухмыльнулся, услышав стон прямо в ухо, и, упираясь коленом промеж ног брату, заставил того быстрее снять штаны. Иоанн сделал это без промедления, мгновенно и безоговорочно подчиняясь. Отец хотел — значит, он получит это. Грубо, с болью, но Иоанн вытерпит. Сможет. Братик всегда терпел, выдерживал сильные нагрузки — не только физические, но и моральные. В конечном счёте, он немного помешался на вере, на Проекте, стал чертом для других и посланником Господа для своих. Лишиться части рассудка, чтобы стать тем, кем он являлся сейчас — Иосиф сам для себя решил судьбу, пусть она была непроста, нечиста, терниста, но это был его путь, его правда, его желание.***
— Я всегда хотел это сделать, прости меня, Иосиф, такого больше не повторится, — Иоанн вновь встал перед братом на одно колено. Позади стояла толпа людей. Они что-то кричали, перешёптывались, бросали гневный взгляд на стоящего перед их Отцом солдата. Иоанн же просто смотрел в пол, ожидая правильного ответа, направления, как нужно поступить, не совершив подобной ошибки. Чтобы не сотворить зло, которое завладело их разумом прошлой ночью, нет, такого не будет больше никогда. — Это будет тебе уроком, — Отец провел острым крестом по ключицам брата, рассекая тонкую кожу. Алая кровь сразу же просочилась из раны, стекая на пол, вниз по солдатской форме. На лице Иосифа появилась улыбка, наглая и всё такая же завораживающая. Борода, на которой до сих пор остались капли запёкшейся крови. Он знал, что прошедшая ночь каждому будет уроком. Этот грех. Он запомнится обоим надолго. Оставленная Иоанном на ключице надпись охотничьим ножом уже не болела, нет, лишь напоминала о содеянном, о том, что нельзя делать — никогда. Самая большая ошибка. — Дитя моё, — Иосиф опустил руку с крестом, нижняя часть которого была окроплена кровью, перед лицом брата, на уровне его глаз, — этот крест всегда будет напоминать о твоей греховности, — повесив «кровавый» крест на шею Иоанну, он отошел назад, снова представая перед пришедшими на исповедь. Поднявшись с колена, Иоанн ушел прочь, опустив голову, ощущая, как по спине бегают недовольные взгляды, прервавшие исповедь Отца. Иосиф последний раз взглянул на удаляющегося брата, пока тот не исчез за дверью, хлопнув ею напоследок. Остановившись у самого входа в церковь, Иоанн сжал в руке крест, оставляя ссадины от острых концов на внутренней части ладони. Он провинился перед Отцом, перед Господом. Иоанн навсегда унесёт этот секрет в могилу, этот грех. Для них это останется секретом, ничем больше, они согрешили, они и поплатятся. Осталось лишь одно дело. Поймать этого солдатика, желающего повести за собой народ. Как же он много о себе думает. Наивный. Но сперва… Крест, что был повешен Отцом на шею, Иоанн сорвал, сжимая в руке серебряную цепочку. Теперь это будет что-то вроде талисмана, верно? Или как там называют в больших городах предмет, который носят всегда с собой ради защиты или же просто для напоминания. Положив небольшой крест в карман штанов, Иоанн достал рацию, зажав на ней кнопку с боку. Сигнал пиликал, значит, должны были вот-вот передать какую-то новость. — Мы отыскали одного из грешников. Это женщина. На ней форма федералов. Приём, — слышится голос солдата. Про неё уже говорили, если эта женщина — та, о которой он думает, значит, не всё ещё потеряно. — Я буду на базе, везите её туда. Отбой, — этих слов хватило, чтобы, собрав все нужные вещи, рвануть на указанное место. Не так уж эти солдатики опасны, раз думают, что, придя сюда, станут здесь и Богом, и королём. Что заберут всё, что планировалось столько лет. Ни за что. Через чур ценная добыча. Посягнуть на «золото», получив при этом по рукам — ошибка. А за ошибки надо платить. Теперь для штатов они угроза. Многие так не считают, для федералов они всего лишь фанатики, святоши, которые «захватили» власть незаконно, которые правят этой долиной, округ Хоуп, штат Монтана. Здесь каждый имеет свой грех, и каждый имеет право на его искупление.