Такая любящая бездна

Я жду. Она здесь – я точно знаю. И нет смысла кричать и убегать Я люблю весь этот мир. Сегодня я буду в него играть. Я выпью небо, звезды и луну, Я душу твою выпью и кровь твою. Когда обнимет бездна темным сном, В горячий ад мы спустимся вдвоем Темнота. Одиночество и Пустота. В этом мраке я все ищу тебя. Ты дышишь? Дыши со мной - Сегодня в бездну мы идем вдвоем. Багровые лужи украшают пустые тела Любовь… она ли оправдает любые дела? Во тьме бездна плачет, она тебе поет… Твоя мольба не укроет, не сбережет… Кто еще сможет так любить, Мир тенями крепко обнимая, Чтобы до конца все поглотить, Чтоб навеки здесь все спали… Огонь догорел. Обуглены кости. Кровь запеклась на черной земле. Холодным светом сверкают звезды. Пустота уступит свое место Мне. А буря все не унималась. Она кидала колючий снег резкими порывами. Маленький вездеход ехал по огромной белой пустыне, освещая фарами случайные снежинки, выпадающие из этого темного марева. Обычная холодная ночь на самом краю земли, где белые холмы бесконечны. Внутри работал обогреватель. Глупая статуэтка гавайской танцовщицы бестолково тряслась каждый раз у стекла, когда огромные гусеницы колес врезались в очередной сугроб. За рулем сидел мужчина. Он задумчиво смотрел в темноту, откуда рождающимися искорками вылетали снежинки и оседали на лобовом стекле. Рядом, скрестив руки в попытке согреться, сидела женщина. Она грустила… Я тебя люблю… я люблю тебя… Ты веришь? Раз… Раз, два, три, четыре, пять, вот и кровь опять… и реберная кость, и чьи-то зубы, выдранные с куском челюсти, лежали на полу. Галогеновая лампа с треском шумела периодическими белыми вспышками. Оно сидело у стены, прижимаясь к белому кафелю. Большая его часть отделилась и питалась. Бесполезным жалобным стоном звучали голосовые связки уже мертвого тела под напором Нечто, врастающего с жадным хлюпаньем в чужой организм. Тем временем в коридорах было слышно, как срабатывал огнемет. Выжившие все еще пытались бороться с тем, что нельзя убить, уничтожить или победить – можно лишь отсрочить неизбежное единение. Питание, как сказало бы оно, если бы захотело говорить об этом… Был слышен топот, кто-то бежал. Мимо дверного проема с ужасающе довольным стрекотом пробежало то, что когда-то было рукой Эдмонда. Остановившись, адская многоножка вытянулась и посмотрела на другую свою часть, после чего, пискнув, решила скрыться в многочисленных коридорах станции. Следом пробежали люди, не обратив внимание на то, что творилось в душевой. Проводив их безразличным взглядом, Оно стало медленно подниматься с кафеля и образовывать конечности. Времени всегда было достаточно. Нечто никогда не торопилось. Два… Жил на свете пилот по имени Картер. Он любил летать на вертолете и болел за баскетбольную команду кавалеристов. Играли они дерьмово, но не в этом суть, ответил бы Хантер, если бы хоть кому-то это было интересно… - Не знаете, как дела там, у кавалеристов? – спросил он Кейт. - Извините, но я не слежу за футболом, - улыбнувшись, ответила палеонтолог. - Это баскетбольная команда, - пожав плечами, ответил Картер. Кому теперь было дело до этого? Тогда еще светило солнце. Вертолет поднялся, чтобы довести Олува до госпиталя на военной станции. Ярко блестел замерзшей коркой арктический лед. Кейт кричала им снизу, чтобы они не улетали – нельзя распространять инфекцию. Они не улетели… Вертолет качнуло вправо, а затем, вращаясь, он залетел за утес. Гулкое эхо взрыва не оставляло сомнений. Не было и вопросов. Все оставшиеся молча вернулись на станцию. Три… Адам Финч сказал бы, что люди делятся на три типа: приятных, неприятных и просто засранцев. К последнему типу он отнес бы большинство собравшихся господ-ученых. И тут лукавить он не стал бы – главным засранцем был он сам. Но теперь осталось лишь две категории: человек и та полусгоревшая дрянь на полу, от которой он не мог оторвать взгляд. Он выбрал бы компанию первых. Когда Эдвард развалился на части, почти все визжали от безысходного ужаса. Только Янос не кричал. Он уже не мог – трудно кричать, когда нечто бесформенное ломает челюсти и врастает в твое лицо. Вместо крика получалось лишь глухое бульканье. Шупальце билось об стены, пытаясь хоть кого-нибудь задеть. Адам решил не терять времени и рванулся к двери, спасаясь. Это был не его день. Дернувшись, отросток ударил его, вырвав кусок мяса из живота. Он валялся на полу и орал, истекая кровью. - Сожгите, сожгите же его, мать вашу!!!! – повторяя это, словно мантру. Сожги! Сожги! Сожги! Сожги его!!! Кейт нервно дергала заевший клапан огнемета. Адам продолжал орать. Хрустели вывернутые кости, пока тварь трансформировалась. Медленно она приближалась к воющему на полу человеку. - Сожги же, сожги, маааааать твооою! Под конец не ясно было, кого он просил сжечь – тварь или себя – лучше было просто сдохнуть на полу, визжать, пока сгорает лицо, дергаться в конвульсиях, когда неуемный мозг не хочет признавать смерть бесполезного куска мяса, носившее имя человек. Если бы у Адама спросили, он предпочел бы такую смерть, чем видеть, как то, что было лицом Эдварда, приближалось к нему, врастало в его голову, и нельзя было понять, кто уже орет – тварь или человек. У Финча не было бы времени ответить, задуматься или даже осознать приближающуюся смерть. Его просто не стало. Глупыми белесыми глазами на стену смотрело то, что отдаленно напоминало его голову. Кусок плоти настойчиво полз к двери. Словно в насмешку, ему вслед слабые всполохи посылал уже не особо нужный огнемет. Кейт смотрела твари вслед. Она не успела сжечь это. Зато в комнате еще был Янос. Слабое бульканье из его горла понемногу стихало. Хотя бы здесь огнемет пригодился. Еще одним сотрудником стало меньше на станции. Четыре… Равномерный гул разливался по коридорам, и он говорил с Кейт, он ей пел: Я сила, я древность, я знания. И ей не нравилась эта песня. Металл блестел холодно и безучастно. Стальной коридор оканчивался светом. Она шла медленно и осторожно. Там был свет. Красивые куски материала летали, складывались в единое целое и менялись. Красивая и загадочная композиция на корабле словно повторяла саму тварь – она менялась, она повторяла и она выстраивалась, как эти светящиеся кубики. Кейт смотрела на их танец в свете. И она как будто не замечала странный стрекот у нее за спиной и множество толстеньких гусениц переростков, так тянущихся к ней. Красивый свет на чертовом НЛО не имел более значения. Кейт орала и бежала по коридорам. Нога подвернулась, и она упала. В голове задержалась только одна мысль: вот и все – как в паршивеньком Голливудском фильме. Сотни и сотни зубов раскрывались ей навстречу, обещая ужасное небытие. В самую глубь пасти монстра она кинула одну единственную гранату. Пять… Картер был рядом, смог подать руку и вытащить, когда все осыпалось и летело к чертям. Вездеход был рядом. Шанс доехать до соседней станции все еще оставался. Пусть все сгорит в аду за их спиной – и тварь, и корабль и ужасные кошмары, которые теперь будут мучить до конца жизни. Хотя бы они спаслись. Хотя бы им удалось то, что не смогли все остальные – просто выжить и вечно жить с этим страхом. Раз, два, три, четыре, пять – я иду искать опять… Я тебя найду… веришь? Я тебя люблю… Буря так и не кончилась. Женщина теперь спала, откинув голову на сидение. Сон был тяжелый, так как ее веки часто подрагивали. Мужчина время от времени поглядывал на нее. Так же, как медленно шли здесь ночи, так и текли его мысли. Она не была особо красивой, волосы торчали черной спутанной мочалкой во все стороны, не слишком изящные руки и бесформенные ноги. Но, тем не менее, она была такой живой и обладала острым умом. Она выживала, она боролась и хотела жить. Если бы у мужчины спросили, он бы сказал, что возможно это и есть сама суть любви. Он ее уважает, он хочет быть с ней вместе, он хочет растворить ее в себе. Он будет пожирать ее с любовью до последней капли крови, высосет костный мозг из каждой ее кости… Возможно, уже за следующим сугробом.