Царственный диптих.

Мозес шествовал по коридору облаченный с ног до головы в красное: красная, торжественная и многослойная, туника, расшитая золотом и драгоценными камнями, красный плащ, разливавшийся кровавой рекой у него за спиной, такой тяжелый, что его приходилось тащить за собой нервным движением молочно-белой руки, сандалии красной кожи, подкованные золотыми бляхами, звенящие при каждом движении императорских ног. Следуя примеру своего брата, Мозес задрал голову так высоко, как только мог, так что лучи, пробивавшиеся сквозь резные окна в потолке, слепили его, и он сам не видел, куда шел. Перстней на его царственных руках было больше, чем пальцев: гладкие, похожие на жирных жуков, они обсели его длинные тонкие пальцы короля, превратив их в толстые, коротенькие пальчики повара. Впрочем, едва ли у какого-нибудь из поваров хватило бы средств приобрести хотя бы одно такое кольцо. На голове, обрамленной черными непослушными кудрями, гнездился лавровый венец неимоверной тяжести; Мозес про себя сравнил его с терновым венком, который носил некогда персонаж какой-то далекой забытой легенды. Заслонившись наконец от солнца небывало тяжелой рукой и звучно прогремев при этом многочисленными металлическими браслетами, сковавшими его запястья, Мозес скосил глаза на своего брата, шедшего справа от него. "Вот уж кто ни на секунду не усомнится в своем превосходстве над миром", криво усмехнулся про себя Мозес, разглядывая диковинное облачение брата. Рамзес был величествен как никогда: длинная и легкая, как перо, туника белоснежными волнами окутывала его красиво сложенное тело; молочный плащ огромными складками стелился позади его. Сандалии его ступали абсолютно бесшумно, да и сам он не создавал ни единого звука, хотя дорогих металлов и украшений на нем было никак не меньше, чем на Мозесе; он словно плыл, как лилейный златокудрый лебедь, увенчанный золотыми лавровыми листьями, на которые мягко ложились солнечные лучи. Подданные во все глаза глядели на лучезарных братьев, кланялись им, касаясь лбами земли или же просто падали ниц, целуя мраморный пол, по которому шли две пары царственных сандалий, женщины заходились рыданиями и падали в обмороки, дети бросали цветы или испуганно и благоговейно молчали. Все внимание было обращено на братьев, но про себя Мозес твердо знал, что прикованы эти взгляды только к Рамзесу. Он был настоящим мессией в своих неземных одеждах, с фигурой бога, золотистой кожей и небесно-синими всезнающими глазами; идеальный правитель, спустившийся с самого высокого божественного облака. Рядом с ним мертвенно-бледная и тощая фигура Мозеса терялась в красном море своих одежд и казалась нелепой; люди боялись его, мрачного палача, имеющего ядовитый язык и темные, никому до конца не ведомые мысли. Вот и сейчас, на ежегодный праздник Мира, он с ног до головы одет в цвет крови, цвет войны: его черные пронизывающие глаза хмуро и неприязненно разглядывают толпу, а рука плотно сжата в кулак; может ли такая фигура быть действительно любима своим народом? Нет, его могли только бояться: бояться и тайно недолюбливать, а быть может, даже и ненавидеть. Торжественное восхождение на трон отвлекло Мозеса от всяческих мыслей: поднимаясь по ступеням, он наступил на свой плащ, запутавшись в нем. Переступая с одной складки на другую, он нелепо замешкался у подножия двойного трона, рядом с которым его терпеливо и невозмутимо ожидал Рамзес. Позади в толпе послышался робкий смешок. Мозес спиной почувствовал тоненькое юношеское тело, неосторожно засмеявшееся, старающееся теперь как можно быстрее затеряться в толпе. Медленно и угрожающе повернулась темноволосая фигура в красном плаще, и дико сверкнули глаза, устремленные на стражу. Двое охранников немедленно ринулись в толпу, разметав ее в разные стороны. На середину зала шлепнулся перепуганный мальчишка - вся краска юности сошла с его посеревшего лица. Он в ужасе посмотрел на своего правителя, их взгляды встретились: Мозес мрачно и плотоядно улыбнулся юноше, так, что кровь застыла у того в жилах и он еще долго не мог понять, что произошло, пока охранники на глазах у шокированной толпы поволокли его прочь из зала в замковый карцер. Удовлетворенно проследив за ними, Мозес наконец справился со своим плащом и одновременно с братом они заняли свои места в резном и массивном двойном троне. Это был гигантский стул красного дерева, спинка которого была непропорционально высокой и постепенно сужалась, стремясь своим пиком к потолку. Трон имел два сиденья, не разделенных между собой ничем; таким образом, братья всегда касались друг друга, садясь на него. Для Мозеса это всегда было странно и неловко, и когда Рамзес сжимал его руку своей в момент ежегодного Освящения Правителей, Мозес старался как можно больнее вцепиться в руку брата. Когда Рамзес наконец убирал свою ладонь, Мозес успокаивался, стараясь все же не касаться его даже плечом. Рамзес знал об этом и только терпеливо вздыхал во время каждого такого рукопожатия; он уже и не помнил последний раз, когда его брат позволил себя обнять - кажется, это было еще во времена их совместного детства. Мозес предпочитал считать, что, выйдя из утробы матери, он раз и навсегда перестал прикасаться к своему брату, по крайней мере, намеренно. Оба брата, впрочем, не могли толком объяснить такую странность Мозеса; Рамзес, однако же, считал, что дело во взрослении брата, когда он, из застенчивого и тихого ребенка превратился в задумчивого и нелюдимого юношу, раз и навсегда определившим своей стезей постепенное отречение от семьи и всего мира. Мозес на такие предположения отмахивался обвинениями в адрес брата в том, что тот, став независимым и всеми обожаемым молодым правителем, сам отрекся от своего чудаковатого родственника. "Ты прекрасно знаешь, что не я выбирал тебя в братья, как и не ты меня. Будь моя воля, я бы никогда не рождался на свет и не становился бы императором поневоле, каким я, к твоему великому сожалению, стал." Взойдя на трон, Рамзес привычно накрыл своей ладонью холодную руку брата. Мозес нахмурился и посильнее вцепился в нежную кожу братовой руки; застыв с каменным лицом он ожидал окончания этой унизительной пытки. - За прошедший год ты, видимо, стал слабее, - еле слышно заметил ему брат, улыбаясь многочисленной толпе. Мозес вздрогнул от неожиданности. Мрачно сверля пространство перед собой, он процедил сквозь зубы: - Я же не убить тебя пытаюсь. Я просто хочу чтобы ты перестал прикасаться ко мне. - Ты прекрасно знаешь, что я не могу этого сделать, - с застывшей улыбкой отвечал Рамзес. - это праздник единства двух правителей, народ должен видеть это. - Тогда терпи, - упрямо шепнул Мозес, впиваясь ногтями в руку брата.