Когда наступает ночь

Еще один новый день близился к концу. Я снова сидел у окна и смотрел на заснеженные улицы сквозь полузакрытые занавески. Там, на улице, кипела жизнь: детвора играла в снежки, заливая веселым смехом двор, влюбленные парочки, обнявшись, ходили по давно истоптанным тропинкам. Много чего было там, за окном. Я не знаю, зачем оно мне было нужно, но я смотрел на жизнь, протекающую мимо меня, словно завороженный. Уже который день. Сейчас близился закат. Небо залилось кроваво-красными потеками, и эта кровь затекала и в мою пыльную квартиру. Новый закат. Новая смерть старого дня. Я не был на улице уже очень давно. Столько же, сколько и не спал. Сегодня я снова вряд ли смогу уснуть. Я уже чувствую, как липкие щупальца ночи цепляются в меня и снова сжимают, душат, не дают покоя. Каждую ночь призраки прошлых дней не дают мне уснуть. И с каждым днем они напоминают мне о старых кошмарах, рождая новые, все сильнее и сильнее. Каждый раз, глядя на закат, я вспоминаю ее. Она ворвалась в мою жизнь внезапно и поселилась в моей голове. До сих пор тут живет. Хотя ее давно уже нет. Насколько давно? Сколько уже прошло времени? Я не помню. Но каждый день я смотрю в окно, ожидая, что вот-вот она снова без стука зайдет в мою квартиру, снова сядет рядышком и будет всё свои истории рассказывать, которые я слышал сотню раз, наверное. Каждое утро, когда небо вновь озаряется алым, я сажусь у окна и смотрю на улицу. Она умерла какое то время назад, но все еще продолжает приходить ко мне. Садится рядышком, просто на полу, склонив голову на мои колени, и все рассказывает мне свои истории. Каждую я знаю наизусть, но все же слушаю их снова и снова. Когда ей надоедает говорить, она срывается на ноги и начинает плясать, напевая что то тихонько под нос. Но на закате она снова убегает куда-то. Исчезает, растворяется в воздухе, словно и не было ее. И, когда кровь смывается с небес чернотой ночи, все в моей забытой Богом обители изменяется. Я видел многое за эти годы, и каждая ночь была тяжелее предыдущей. Сначала исчезает небо. За ним – в черноте мрака пропадают улицы, дома и люди. И когда эта тьма добирается до моих окон, я убегаю от них. Сквозь щели в оконных рамах, скользкий и вязкий мрак затекает ко мне в дом, обволакивает стены, пол, распыляя по комнатам едкий запах гари вперемешку с соленым запахом крови. А после всегда всё по-разному. И в этот вечер я сидел у окна, глядя на последние конвульсии умирающего дня, утопающего в собственной крови солнца, и ждал. Ждал, чего же сегодня принесет мне темнота. Ждал, ломая пальцы, стискивая от страха и, одновременно, от злости зубы. Я готовился к новой борьбе. Много я чего повидал. Но чего же ждать мне сегодня? Я не знал. Потому я тихо ждал. Вот и оно. Красная пелена уползла вслед за мертвым солнцем вниз по течению, небо осветила первая заря – и сразу же пропала. Ее спрятала за собой вязкая, словно смола, тьма. Она медленно, словно издеваясь надо мной, ползла по небу, опускалась вниз на улицы и дома, одинокие люди плавились, визжали от боли, когда тьма все так же медленно сползала на их головы, а после и вовсе исчезали в ней. Но крики этих людей не стихали – наоборот. Они становились все громче и громче, когда тьма подбиралась к моим окнам. Я пытался когда-то заколачивать окна досками, затем обивать их плотными одеялами, но тьма непобедима. Она превращала в труху доски одним прикосновением, плавила ткань, не оставляя и напоминания о них. Потому я прекратил эти попытки. Я боролся раньше, боролся, как мог. Но что могу я, жалкий человечишка, против чего то, что не имеет плоти? Теперь моей задачей было просто продержатся до утра, чтобы во крови Вселенной родился новый день и спугнул тьму. Тьма все подступала к моим окнам. И вот и она, словно издевается, скрипит по стеклу, шуршит по стенам. Я снова убегаю от нее. Не так быстро, дорогая. Еще поймай меня. А она уже лезет сквозь щели старых трухлявых оконных рам, и крики съеденных ее людей разрывают в клочья тишину, заползают в мои уши и режут меня изнутри. Тьма подкрадывается все ближе и ближе. Вот она уже съела последний лучик света – настольная лампа расплавилась и слилась во тьме, издав последний стон лопнувшей лампочкой. Я стоял посреди комнаты и ждал, застыв на месте. Тьма подобралась слишком близко. Ее смрад, смешанный с запахами горелой плоти и крови, обволакивал меня. И она застыла. Умолкли и голоса. Гробовая тишина была оглушительней, чем самые громкие крики. Я почувствовал, как по моему лбу покатилась капля холодного пота, а по спине пробежали мурашки. Я видел, как отовсюду, из тьмы, начали выползать странные существа. Они ползли, ломаясь в суставах, и крики стали вновь наполнять пустоту. Да, сейчас вокруг меня не было ни моей кровати, ни шкафа, ни моей квартиры. Я был в пустоте. А эти твари уже тянулись ко мне своими когтями. Их тела сочились кровью, местами отваливались куски мяса, а рты растянулись в жутких гримасах, рождая крики. Они уже близко. Эти твари скоро схватят меня. Первое касание – и я почувствовал, как моя кожа начала плавится. Они хватали меня, впивались в кожу, разъедая её. Боль разрезала моё сознание на кусочки. Эти существа, создания тьмы, рвали меня на кусочки снова и снова, вырывали глаза, но я видел все и пустыми глазницами, залитыми алой кровью. Но я каждый раз снова оказывался цел. Я почувствовал, как в мою кожу вонзились острые крюки - в плечи, под ребра, в ноги, руки. Меня резко потянуло вверх. Но эти твари все еще висели на мне, не желая отпускать вожделенной плоти. Твари впивались зубами в меня, вырывали куски мяса, но я снова обрастал новой плотью. Цепкие когти впились в мою грудь, сломали кости, вонзились в сердце. Существо, слепленное из темной материи, остатков человеческой обгоревшей плоти и крови, вырывало по кусочкам моё сердце, запихивало в свою окровавленную пасть, жевало и дико смеялось, жадно глотая свежее мясо. Всю ночь меня терзали мои демоны. Меня подвешивали к потолку, разрывали на клочки тысячи раз, сжигали заживо, а затем замораживали во льдах. Эта ночь была самой страшной из всех, ведь среди привычных уже мне ночных тварей я угадал и ее лицо. И она пожирала мое сердце, выедала глаза из глазниц. И смеялась так дико и страшно, что я забыл о боли. Я лишь боялся. Я знал, что это всего лишь происки тьмы. Она хотела сломить меня. И я боялся лишь одного. Я боялся, что ей это удастся. Но вот небо вновь залилось алым. Рассвет. Тьма завизжала от страха и боли и быстро сползла, испарилась. Словно ее и не было. Крюки резко вырвались из моего тела, и я свалился на пол с глухим стуком. Я чувствовал, как моё тело все еще пылало и болело от пыток. И я никак не мог подняться. Моя комната вновь залилась кровью: рожденный в муках и крови Вселенной день снова меня спас. Как же я рад, что я все-таки выжил. Снова. Я наконец-то пересилил себя и поднялся с пола. Солнце уже поднялось по небосклону вверх, на улице вновь оживленно заревели машины, забегала детвора. Я подошел к зеркалу и увидел, насколько была тяжелой эта ночь: на волосах появилась седина, лицо все еще отражало ужасы минувшей ночи, глаз слегка подергивался. Я снова сидел у окна и смотрел на заснеженные улицы сквозь полузакрытые занавески. Там, на улице, кипела жизнь: детвора играла в снежки, заливая веселым смехом двор, влюбленные парочки, обнявшись, ходили по давно истоптанным тропинкам. Много чего было там, за окном. Я не знаю, зачем оно мне было нужно, но я смотрел на жизнь, протекающую мимо меня, словно завороженный. Уже который день… Усталые шаркающие шаги разрывали тишину больничного коридора. Медсестра Эллис скоро будет закрывать свою очередную ночную смену. Завернутая в белый халат, бледная, с синяками под глазами, тонкая как спичка, она снова шла к палате номер тридцать восемь. В руках папка. История болезни. Николас Хемпстед, 1943 года рождения. Эллис работала в этой психиатрической больнице только шестой год, но ей уже «посчастливилось» всякое повидать. Когда она только пришла сюда, её пугали историями о никогда не умолкающих криках из палаты тридцать восемь, и вот уже шестой год больничные байки оживают у нее на глазах. Мужчина находился в лечебнице уже более двадцати лет и никаких улучшений в его состоянии не наблюдалось. Шизофрения – тяжелая болезнь. Несколько санитаров уже ждали Эллис у двери. На всякий случай. Пациент никогда не был буйным в дневное время. Он все сидел в углу, разбросав руки в стороны, и смотрел вперед. А вот по ночам его палата превращалась в поле боевых действий. Эллис всегда удивлялась, как у пожилого мужчины все еще есть силы на то, чтобы столько мотаться по палате, биться о стены и так неистово кричать. - Доброе утро, Николас, - сказала девушка, войдя в палату и застав мужчину недвижимым, все в той же позе, что и обычно. - Пора принимать лекарства. Она всегда так говорила ему по утрам, зная, что никакого ответа не будет, никакой реакции не последует. Но все же она с ним говорила. Черт его знает зачем. Санитары вновь закрыли дверь, когда девушка, справившись с делами, вышла, тяжело вздыхая. Теперь можно идти домой. Наконец-то можно отдохнуть. Комната с мягкими стенами. Без окон. Седовласый мужчина, сидящий в углу. Он замкнут в своем разуме долгие годы, застряв в одном времени. Он все сидит, глядя в окно на веселящуюся ребятню и ярко-алый закат. Новая ночь. Которую он вряд ли переживет.