ему позволено

      Ни один из них не заметил того момента, когда позволил второму гораздо большее, чем простым смертным.       Когда Юра позволил Отабеку зажимать себя в углах, пока никто не видит и целовать так, что ноги становятся ватными и кажется, что земля уходит из-под ног? Он этого не заметил. Упустил момент, когда это ещё можно было запретить. Хотя, даже если бы мог это предотвратить, не думаю, что он воспользовался бы этим шансом.       Они вместе идут по улицам Алматы. На дворе апрель, но день выдался холодным. Синоптики утверждают, что пришёл какой-то арктический циклон. Да кто их слушает вообще?       Заметив, что Юрий замёрз, Отабек приглашает его в свою квартиру. Она недалеко, поэтому. И у брюнета есть кое-какие планы.        Замёрзшие, они вваливаются в квартиру. Кипятят чайник и пьют чай со сладостями. Пусть катится спортивная диета к чертям! Иногда можно себе позволить вольностей.       Они не замечают, когда в сердцах загораются желание и похоть. Просто оба понимают, что желают этого. Одного взгляда достаточно, чтобы понять друг друга.       Спорить не приходится. Слившись в бестактном поцелуе, неловко оглаживая любимые черты под одеждой, они переходят в другое положение. Помогают друг другу избавиться от одежды. Смущения нет даже в глазах такого невинного Юрия. Welcome to the Madness оставил на себе весомый отпечаток. Они перестали стесняться проявлять эмоции по отношению друг к другу. И сейчас тоже ничего не стеснялись.       Холодный ламинат, выполненный под светлое дерево. Полумрак вокруг. Только старая настольная лампа освещает их. Её, порой, неровный свет играет с рельефными мышцами Отабека и бесенятами пляшет в карих глазах. Они горят. И его прикосновения на коже Юры остаются словно обожженные об утюг участки. Можно подумать, что у него жар.       Юра всегда такой холодный. Его и без того бледные руки резко выделяются на смуглой коже партнёра. Пальцы холодные и обжигают горячую кожу. И сами обжигаются.       Они обходятся без слов. Слова здесь лишние, когда в груди каждого пылает настоящий пожар, с лихвой выходящий через глаза. Эмоции Отабека способен читать только Юра. Это его персональная привилегия. Они видят друг друга такими, какими никто их больше не увидит.       И сейчас даже без особой подготовки, что прошёл Юра, любой увидит пляшущих чертей в омутах. Отабек накалён до предела, словно только выкованный меч. Он возбуждён. Он желает Юру только сильнее. И уже не в силах усмирить зверя, до сих пор мирно спящего внутри. Он боится сделать больно Юре. Но и сдержаться уже не может.       Наверно позаимствованная у Кацудона верёвка затягивается в несколько узлов на голом теле Юры. Останутся синяки, которые будет трудно скрыть под тонкой тканью костюмов, но сейчас на это наплевать. Сейчас не существует времени, пространства и ограничений. Существуют только эти двое и страсть между ними.       Отабеку нравится чувствовать свою власть над Юрием. Он украшает его бутонами синей астры и красной розы, придавая шарма всему происходящему. И непонятно, напуган парень, или же ему нравится насилие над собой. Синяки, кровоподтёки и засосы надолго оставят о себе память. Они только ярче на бледной и всегда холодной коже Юры. Волосы, разметавшиеся вокруг и немного умоляющий блеск в его глазах. Для Отабека это настоящая пытка!       Юре больно. Он брыкается и старается вырваться. Это оборачивается ему новыми синяками и кровь стекает из разбитой губы. Алтын аккуратно слизывает её. Она солоноватая. Облизывается и губы окрашиваются в алый цвет.       Юра кричит. Соседи точно вызовут наряд полиции на этот шум. Блондину зажимают рот рукой. Воздуха немного не хватает, но это скорее из-за накалившейся обстановки. В каменном доме должно быть холодно, но здесь словно всё наоборот. Вокруг холодно, но эти двое заняты лишь друг другом и у них нет времени обращать внимание на такие мелочи.       Даже с зажатым ртом Плисецкий кричит. Отабек не хочет этого, но всё же пускает это в ход — длинная палка с лентой на конце больно шлёпает младшего по лицу. Обида в глазах, но он сам виноват. Когда он успокаивается, рука уходит с его лица и Отабек переключается на связанное красной крепкой верёвкой, такое худое тело возлюбленного. Он так долго ждал этого и останавливать его сейчас было бы несправедливо. А точнее невозможно.       В руках Юра сжимает бутон голубой астры. На руках видны артерии. Он напряжён. Так больнее, но кто ему это сейчас объяснит? Отабек? Нет, он слишком занят.       В зелёных глазах лишь боль. И даже безразличие? Усталость.       Бека очерчивает тонкие и обветренные губы большим пальцем. Задевает зубы. Надавливает, заставляя открыть рот. Юра подчиняется, не без сопротивления конечно, но брюнет сильнее его. Он наклоняется и целует — жадно, жарко. Не как обычно. Это другой Отабек.       Юра шмыгает носом. От боли и непривычки из его глаз льются слёзы. Он никогда никому не позволял видеть своих слёз. Даже когда было нестерпимо больно, он терпел. Плакал только когда был один и только когда было совсем невтерпёж. А сейчас он не сдерживался. Закусил губу. От резкого и неожиданного толчка прокусил. Из ранки полилась кровь.       Каким бы зверем сейчас ни был Отабек, человечность и жалость в нём ещё остались. Он нежно поцеловал находящегося под ним парня и зализал рану. На языке вновь оказался солоноватый привкус. А Юра уже не обращал внимания на боль.       В светлых волосах запутались цветы. Вокруг темно, но им достаточно. Они видят, а, точнее, чувствуют эмоции друг друга.       Бледные щёки слегка испачканы кровью. Тело покрывается всё большим количеством укусов и засосов. Юре уже начинает нравится, но неосторожное движение — и брови нахмурены, глаза закрыты, а изо рта вырываются громкие стоны и даже крики. Крики не о помощи. Они словно говорят: «Мне больно, но ты не останавливайся».       От слишком интенсивного темпа между ног парней медленно растекается кровавая лужица. До Отабека наконец доходит, что он творит. Для остановки уже поздно. Дело сделано. Живот Юры уже давно перепачкан вязкой, его собственной, белёсой жидкостью. Ему даже прикасаться к себе не пришлось. Да и как, если руки крепко связаны?       В интенсивном движении узлы немного растягиваются и теперь Юра может двигать кистями. Первое, что он делает, конечно же, фигура из одного пальца и обиженный взгляд. Укоряющий. Словно, вот, погляди, что ты натворил.       Зверь внутри понемногу утихает. Его место занимает нежность. Отабек стоит на локтях, нависая над Юрой. Целует его холодный палец, явно свидетельствующий об обидах и боли, что были ему причинены. Нет, он даже не целует, а просто мягко касается шершавыми губами. Сил больше нет.       Узлы в конец расслабляются и спадают с хрупких плеч. Юрия почти в полуобморочном состоянии такой же уставший Отабек переносит на свою кровать и укрывает мягким пледом. Одеваться нет ни сил, ни смысла. Они так и засыпают, обнявшись, лёжа на широкой кровати. Кровь остановлена, но завтра Юре лучше пропустить тренировку. Он и сидеть завтра нормально не сможет. Будет только материться на своего парня. И втайне хотеть повторить подобный эксперимент. — Знаешь, Бек, я ведь никому даже обнимать себя не позволяю, — уже утром, прижавшись к груди любимого человека, он лежал и разглагольствовал. — А тут… Я ведь даже не ругаюсь. — Это по тому, что ты ещё не сел. И не видел всей «картины маслом». Там ты меня та-ак материть будешь, что твой рот будет в пору с мылом помыть, — улыбающийся Отабек — явление редкое. Как встреча с амурским тигром. Но великолепное зрелище завораживает. В обоих случаях.       Юрий позволял Отабеку делать с собой всё, что второму будет угодно. Это персональные привилегии. Их удостаиваются не многие, а в этом случае — один Отабек. Ему позволено оставлять отметины, кусать, целовать, прожигать взглядом. Юра не возражал. А Отабек пользовался.       Ему позволено всё. И для этого нет границ. Согласитесь, не всем, далеко не всем вы позволяете всё. Абсолютно всё. Отабек не может оставить это без внимания. И он не оставит, связав свою и Юрину души и жизни до гроба.       Ему позволено. Персональная привилегия видеть Плисецкого с любых, даже наихудших ракурсов, доставляет удовольствие.       Для него нет ничего запрещённого.