Болотное пламя

Ночное, звездное небо было заволочено дымом. Черным, вязким, словно смола, текущая по стволу дерева. Пропитанного кровью, болью и страданиями умирающих в черном пламени болот своих родных мест людей. Они кричали, моля о спасении, которого никто не мог оказать, ведь они сами отреклись от Господа. Они плакали и умоляли, истекая кровью и не успевая покинуть границы особняка, что тонул в дыму и крови пламени. Ведь даже волки были лучше подобной гибели. От волков можно было спастись, от колдовского пламени танцующей ведьмы — нет. Она танцевала, и платье её было из огня и крови, а волосы были из черного пепла. Она смеялась и плясала, и звук её голоса был словно карканье ворон на кладбище, треск ломающихся костей под стальным сапогом охотника, вой волков в день удачной охоты. Ведьма танцевала на трупах и пепле, вместе с языками черного болотного пламени. Она веселилась, ища свою последнюю жертву, которую собиралась принести в дар своим покровителям. Её последняя жертва пряталась, прижимая к себе догорающее тело светловолосого юноши, лет двенадцати, в чьей руке была зажата деревянная марионетка. Джон плакал, беззвучно захлебываясь в своем горе и боли, с пустым, стеклянным и несколько безумным взглядом темно-карих глаз баюкая на руках брата. Он слышал её зов и не слышал. Он видел все вокруг, и не видел. Ведьма смеялась, искала, звала, идя прямо по трупам, оставляя кровавые следы босых ног в пепле, и была уже близко. Но Джону было все равно. Его душа разрывалась от удушающей, режущей на осколки, боли. Ведьма напевала песнь Небесной Охоты, покоряя огонь своим рукам. Юноша шептал беззвучные молитвы Богу, от которого отрекся, и которому не верил. Но молиться о спасении и прощении было больше некому. Ведь Фоллы никогда никому не поклонялись. Им это было не нужно. До этого дня. Ведьма была уже близко, когда зазвучали охотничьи трубы. Но юноша никак не прореагировал на них, не слыша и не видя. Перед его глазами все еще стояли образы родителей и брата, и той девушки, что должна была стать его невестой. Их улыбки и снисходительные взгляды; то представление кукол, что устроил в честь его помолвки Сэм. И пламя, черное болотное пламя, что появилось на одной из марионеток кукольного театра, когда он всего лишь хотел зажечь свечи. И Алиса, его Алиса, ему всего лишь помогла. После все шло как в тумане, нет, словно в дыме от пламени костра. И глаза, полные ненависти и страха, что смотрели прямо на него; мертвые тела родителей и брата, и лужа крови под ними, а вокруг начинающее бушевать пламя. И нож, окровавленный кровью родных нож, в его — его. Джона! — руках. И снова провалы в памяти и появление безумной ведьмы с глазами его невесты. Зелеными, болотными. Он не хотел в это верить, но оно было. Он кричал, она смеялась. Он просил её остановиться, она хохотала, жестоко и зло, торжествующе танцуя на костях. Пламя, черное болотное пламя, удушающее своими парами, было всему виной. И он, Джон. Понимание этого омрачало и без того шаткий рассудок, он желал умереть вместе с ними, вместе со своей семьей, и не мог. Он не помнил того, когда появились инквизиторы. Не чувствовал того, как осыпается пеплом тело его брата в его руках. Джон судорожно сжимал деревянную марионетку, безумным взглядом скользя по лицам своих пленителей, и не замечал их. Цепи сковали руки, взгляд темно-карих глаз давал понять инквизиторам, что юноша пошатнулся рассудком. На губах, тонких и бледных, играла горькая усмешка. Они шептали лишь одни и те же слова. «Алиса. Во всем виновата Алиса». Но его никто не слушал. В поместье не осталось живых, а ведьма исчезла, словно её никогда и не было здесь. Все говорило об одном. «Во всем виноват он.» Что Джон тоже не отрицал. Его ждал суд. Инквизиторы были уверены — его казнят, как колдуна и убийцу. Джон же был готов смириться с любым исходом. Перед глазами стояли ужасающие картины, а в волосах начинали проявляться седые волосы. Безумие было готово поглотить его рассудок, утопающий во тьме. Ведь помощи ждать было неоткуда.