Святые грешники

Я думаю так: любой подросток должен рисковать. Маловероятно, что матушка разрешит мне прыгнуть с парашютом, или, например, я напьюсь до такой степени, что проснусь где-нибудь в России. Я, семнадцатилетняя школьница, рискую куда хлеще: возвращаюсь в дом отчий, пробыв всю ночь на вечеринке. Отругать меня могут, но никто этого не сделает: мама отрабатывает двойную смену в поликлинике, отец в шестимесячной командировке, а их совместный отпрыск (читать: любимый сыночек) сам неизвестно где шляется. Впрочем, я так думала, пока не прошла в гостиную, где, приняв царскую позу, разлёгся на диване Мин Юнги. Ишь, господин какой! Подумав, что старший отсыпается после недавно полученной работы, в дела которой он никого не посвящает, я избавляюсь от весеннего плаща и направляюсь к лестнице. — Куда ты, блять, пошла? — хрипло, не потрудившись прочистить горло, спросил братец. До меня дошло: сегодня без ссор мне не уснуть. Я громко вздыхаю. — В ванную. А что? Хочешь мне компанию составить? Вздрагиваю, когда Мин-мать-его-Юнги отправляет коробку из-под пиццы в свободный полёт, встаёт с дивана и, показушно сжав кулаки, бредёт ко мне. Белоснежные, выжженные дешёвой краской, волосы брата взлохмачены, на лице застыла гримаса величественного безразличия, а взгляд тёмных омутов жжётся не хуже огня. Какая ирония — холоднее айсберга, Юнги такой горячий. Так, о чём это я? — Мать переживала, идиотка, — сцепив от злости зубы, проговаривает парень, и вжимает меня в стену, не задействовав даже рук — я сама назад отхожу, до такой степени мне его тон не нравится. Мысленно я уже в кроватке, читаю сообщения от навязчивого одноклассника, может, хрумкаю чипсами, но не стою в полутёмной гостиной, соприкасаясь со старшим братом грудью. Он выше меня, о том свидетельствует моя голова, поднятая кверху, а ещё от него исходит табачный запах с примесью дикого граната. — Отпусти, — шиплю, когда Юнги хватает мои запястья, блокируя попытки вырваться. Да чего ты хочешь, плебей недоделанный? — И куда ты побежишь? Думаешь, я тебя не достану? Ай, какая ты тупая. Я девочка выносливая, хорошо постоять за себя умею, но глаза уже слезиться начали — списываю всё на долгий обмен взглядами. Неприятно, когда старший брат, в котором я видела защиту и опору, сам на меня зуб точит. — Плевать, — рычит он, сокращая между нами и без того маленькое расстояние, — молчи об этом. Всегда видела, как он кусает губы, а теперь чувствую их шероховатость своими же. Порочно. Неправильно. Так чудовищно, но так прекрасно. Юнги отпускает запястья, цепляя тонкими руками мой топик, умудряется углублять поцелуй и быть ещё настойчивее. Под напором я раскрываю губы, пропуская в разгорячённую полость его язык, издаю тихий полустон-полуписк, а свободными руками упираюсь в его живот. Я должна прекратить это. Почему мне нравится, чёрт, чёрт, чёрт. Неправильно. — Не надо, — от осознания того, что у моего собственного брата встал, мать его, член, который упирается в моё бедро, я верчу головой из стороны в сторону. — Юнги… — Такая красивая… блять, какая же ты красивая, — очерчивая контуры моего лица большим пальцем, шепчет парень, и вовлекает в новый, преисполненный похоти, поцелуй. Мычу в губы просьбу прекратить, но Юнги её не слышит: слишком наигранно получается. — Хочу тебя, — его слова подтверждаются пульсацией паха, а ещё руки, которая расстёгивает ширинку моих джинсов. Я охаю. От мысли, что меня поимеет собственный брат, хочется захлебнуться и улыбнуться одновременно. — П-пожалуйста… Юнги, хватит. Хватит, Юнги, слышишь? — трясусь всем телом, словно кошка после ванной, когда чужие руки стягивают ткань по моим бёдрам. — Не надо… — Привыкай, — звучит, как приговор. Его губы скользят по моей шее, оставляют багровые пятна, которые к утру, возможно, исчезнут. — Ненавижу тебя… ненавижу, ненавижу, — хлюпаю носом, упираясь лбом о его плечо, и содрогаюсь в приступе истерики. Юнги останавливается. Дышит, словно загнанный зверь, но ему хватает сил сказать то, что разбивает меня: — Делай это искренне, сестрёнка. Выпускает меня из объятий, буквально лишая опоры, быстрым шагом преодолевает гостиную и исчезает. Слеза скатывается по щеке, а — по холодной стене.