Твой китайский

Стол, стул, прикроватная тумбочка, двухъярусная кровать. Два чемодана в углу, баллончик с краской и свёрнутая трубкой газета в изголовье подушки. Вытертый коврик у двери, тусклая лампочка и Пак Джунхи на подоконнике, вполголоса повторяющий свой сраный китайский. Вот примерный список предметов мебели и быта комнаты Юна, вполне легитимный и оправданный появлением в нём этого странного парня, поселившегося здесь пару месяцев назад. Юн не привык к соседям, не привык вообще к разговорчивым людям, но лучше бы новый сосед болтал без умолку, потому что его ужасный акцент в упражнениях по китайскому вызывает у парня нервный тик и приступы паники. Возможно, всё было бы не так уж плохо, но эти упражнения — единственное, для чего Джунхи открывает рот в их комнате. Еда не в счёт. Юн знает назубок каждый иероглиф этих топорных уроков для начинающих, и невольно прислушивается к глухим звукам, доносящимся с окна. Сейчас Джунхи опять по-идиотски собьётся на одной из фраз, выровняет дыхание, опять ошибётся… — А я Юн, — не сдерживается парень, в сотый раз выслушивая интродьюс упорного соседа, который до сих пор никак ему не даётся. Джунхи продолжает что-то монотонно бубнить под нос, не обращая ровным счётом никакого внимания на вставку Юна, тот угрюмо сопит, косится из своего кроватного убежища на торчащие с подоконника худые ноги и с громким плюхом опускает себе на голову подушку, сдаваясь. Ночью он как обычно отбивает такт левой пяткой по днищу кровати сверху, едва заслышав чревовещательные нотки того самого гнусного диалога по китайскому: — Заткнись и дай мне спать, наконец! Ноль внимания, на что Юн с громко чпокнувшим в воздухе терпением выдаёт длиннющую простыню на самом выразительно-поэтичном китайском, на который только способен. — Что?.. — Со второго этажа свешивается лохматая голова Джунхи с округлившимися пешками. — Что? — В свою очередь опешил Юн, тараща глаза. — Твой... китайский... Ким чувствует неладное, но не может понять, что именно его смущает. Голос?.. Интонации?.. — Твой. Корейский! — Ахает он, догнав до сути. Ломано-машинные фразочки на кантоне не единственный арсенал в лексиконе его соседа, и именно с этой минуты Джунхи перестаёт быть просто деталью мебели в комнате Юна. Да, он говорит на корейском. Вполне нормальном корейском, не шепелявя и не мяукая. Не «я твоя понимать», а вполне осмысленные предложения. И голос у Джунхи не юродливо-сюсюкающий, а очень звучный, и мощный, и даже красивый. И пускай этот изящный мостик выражений выстроен только лишь из ругательств. Пускай Юн понимает это, с утра спросонья наткнувшись на лесенку от второго яруса и перепугав до оголтелого китайского ужаса Джунхи, дрыхнувшего сверху. Этот робкий кривой мостик к сердцу Юна уже проложен ничего не подозревающим соседом, благополучно уснувшим сразу после окончания своей тирады. Потом всё как обычно: стол, стул, тумбочка, кровать. Длинные худые ноги, всегдашний аксессуар подоконника, теперь на непривычно близком расстоянии. Юн сглатывает, елозя взглядом по белым коленным чашечкам и крепким икрам, которые не скрывают слишком короткие шорты соседа: — Что? Джунхи сердито тычет ему в руки учебник: — Помоги мне с этим. Мебель не ругается матом, не обращается с просьбами. А ещё у ней нет такого волнующего тембра голоса, ради которого Юн глубоко вздыхает и произносит одну фразу на этом опостылевшем в душу китайском: — Ты мне нравишься. — Он смотрит на приподнятые коварной запятой брови Джунхи. — Повторяй за мной, пока не выучишь. Это самый главный урок.