Под покровом ночи

Слабый огонь двух горящих свеч еле освещал небольшой заваленный стол и совсем не давал тепла. Армин чуть вздрогнул, кинув беглый взгляд на часы, и широко зевнул – стрелки показывали первый час ночи, а он не спал уже вторые сутки. От того, чтобы не завалиться прямо на столе, пуская слюни на разбросанную по всей поверхности документацию, которую ему ещё надо будет передать военной полиции, его спасал только кофе, чудесный напиток, пришедший к ним из внешнего мира, прелести которого он уже успел оценить по достоинству. Впрочем, дело было и в самом Армине – сонливость в нём всегда уступала праздному любопытству, с которым он читал очередное письмо, написанное угловатым, ещё не оформившемся почерком, чуть усмехаясь, натыкаясь на красующиеся на полях сердечки, пронзенные стрелой. Стоило ему дойти до особо пикантных и несомненного очень чувственных подробностей, как в дверь настойчиво постучали – разве что вежливости ради и, не дожидаясь разрешения, распахнули дверь. — Капитан, — Армин тут же встрепенулся, приветствуя гостя, и отложил недочитанное письмо в сторону. — Уже довольно поздно, — он обеспокоенно нахмурился и кивнул на стул, стоящий напротив, как будто Леви вообще нужно было приглашение, но доведенные до автоматизма привычки командора давали о себе знать. — Первый час ночи, я знаю, — Аккерман сухо кивнул, усаживаясь на привычное место и скрещивая руки на груди, — но днём тебя было не найти, и на ужин ты не пришел, — в голосе его прозвучал тихий укор, который не скрылся от чуткого слуха юноши. — Справедливо, — он виновато улыбнулся и совсем по-детски почесал затылок под строгим взглядом серых глаз. — Я был в городе, налаживал поставки кое-каких материалов для строительства новых домов в Шиганшине. Армин с уже привычным удивлением отметил, как одним своим присутствием Леви стирал границы их нынешних званий и возвращал во времена, когда он был ещё сопливым мальчишкой под командованием сильнейшего воина человечества, которым тайно восхищался. Впрочем, это не приносило Армину ожидаемого дискомфорта, скорее напротив – «командор» практически стало его вторым именем, но он отчаянно не хотел забывать, о том, кем являлся на самом деле, под мишурой званий и толстой тканью форменной одежды – юношей с мечтами о бескрайнем солёном море и огненных землях. — Чем ты занимаешься так поздно? В курсе, что весь штаб уже десятый сон видит? — Аккерман отвлек его от возникших мыслей и скользнул взглядом по столу, цепляя несколько бессмысленных фраз из разбросанных бумаг, но совершенно не понимая их значения. Тут же он отметил и стоящий в кабинете запах дешевых девичьих духов, и неофициальный тон, которым были пропитаны те несколько строк, что он ухватил из писем, и недоуменно нахмурился. — Да вот... читаю, — уклончиво ответил Армин, легким движением пальцев переложив письма поближе к себе, и аккуратно поправил их под пристальным взглядом Леви. — Вижу, что читаешь. Он осторожно покосился на сосредоточенное лицо мужчины, ожидающего более исчерпывающий ответ, и, понимая, что оставить свой небольшой секрет в тайне не получится, тяжело выдохнул. — Это любовные письма, капитан. — Хорошо, — изрёк Леви после недолго задумчивого молчания. — И что, ты все их читаешь? — прозвучал вопрос так, словно ничего глупее он в своей жизни не слышал, но Армин решительно проигнорировал насмешливый тон и только серьёзно кивнул. — И на каждое отвечаю. Аккерман подпер щеку рукой и впился серьёзным взглядом в лицо юноши, ища там признаки веселья и не найдя, недоуменно поинтересовался: — Маленькие влюбленные девочки плачут по тебе, такому распрекрасному, ночами, переводят бумагу своими фанатичными чувствами, а ты ещё это и поощряешь? — Из ваших уст это звучит прескверно, — он слегка поморщился и снял очки, от давления которых болела переносица, и чуть растер её, зажмурившись. — Я поощряю не слепой фанатизм, капитан. У людей появилось время на любовь, разве это не показатель того, что жизнь, наконец, налаживается? — и коротко улыбнулся в подтверждение собственных слов, что, однако, ничуть Леви не убедило. — Они тебя не знают. Видели всего пару раз от силы на публичных выступлениях – да слухи собирали по углам. О какой любви идёт речь? — Аккерман весь был мрачной тенью в свете всего двух горящих свечей, и ещё пару лет назад Армин, наверное, весь сжался бы под его тяжелым взглядом, но теперь подобное поведение казалось ему крайне неуместным. За прошедший год изменилось слишком многое, чтобы он мог оробеть в его присутствии, потому он продолжал упрямо настаивать на своём: — Дело не в этом, — он сомкнул губы в тонкую линию и сцепил руки в замок, давая себе время подобрать правильные слова. — У всех этих людей есть время на мысли обо мне, не как о командире, освободителе или солдате, от которого зависит, доживут ли они до завтра и будет ли у них еда. Люди могут позволить себе мечты о романтике: ромашковых полях, особо звездных ночах или совместных прогулках по берегу моря. Несомненно, они всё ещё путают благодарность с любовью, но в этом нет ничего удивительного: вряд ли даже мы с вами сможем дать этому чувству правильное определение, — он полузадушено улыбнулся, не сдержав просочившейся в голосе горечи, и немигающим взглядом уставился на застывшего в раздумьях Леви. — И что же ты им пишешь? — после непродолжительного молчания поинтересовался Аккерман и уже было потянулся к одному из писем, как был внезапно остановлен весьма странным способом: юноша кинулся вперед и накрыл стол собственным телом, уставившись на Леви драматично оскорбленным взглядом. — Ты дурак, Арлерт? — вопрос сам собой сорвался с уст, и даже тот факт, что Армин был его непосредственным начальником, не имел никакого значения. — Это будет нечестно, капитан, — недовольно пробурчал Армин, бережно сложив письма в стопочку, и, подозрительно покосившись на мужчину, убрал их в ящик стола. — Это очень искренние письма, предназначенные исключительно мне. Сомневаюсь, что кто-нибудь обрадуется, узнав, что поток их чувств попал в чужие руки. Его слова хоть и звучали разумно, Леви в ответ на них только раздраженно фыркнул, всем своим видом демонстрируя агрессивное раздражение, которое странным образом отдавалось лёгким ликованием в сердце Армина. Он почувствовал необъяснимую смелость и улыбнулся краешком губ, понимая, что может словить хороший подзатыльник за свои последующие слова, что, впрочем, не остановило его: — Но, — он выдержал небольшую паузу, вновь привлекая внимание Леви к себе, — если действительно хотите узнать, что я отвечаю, напишите мне. Армин наклонился чуть ближе, тревожа своим глубоким дыханием огонь свечи, отчего тени причудливо заплясали по стенам кабинета, задевая своим хаотичным танцем и мужчину напротив. И быть может из-за этого неожиданного колыхания, или из-за разыгравшегося на ночь глядя воображения ему показалось, что Леви одарил его странным, отрешенным взглядом, значение которого он не смог объяснить. Но видение растворилось также быстро, как и возникло, оставляя за собой только привычный хмурый взгляд серых глаз. — Тц, только в твоих сладких, юношеских мечтах, Арлерт, — Аккерман, наконец, позволил себе расслабиться и еле заметно ухмыльнулся, давая понять, что ругаться из-за подобной мелочи не намерен. Коротко кивнув в ответ, взволнованный Армин распустил уже чуть отросшие, собранные в слабый хвост волосы, позволяя им беспорядочно рассыпаться по плечам, придавая ему растрепанный, почти домашний вид. Сам того не замечая, Леви завороженно проследил за этим движением, скользнул взглядом по окрепшим плечам и вверх, позволяя себе в деталях рассмотреть юношеское лицо, уверенный, что скрыт от пронзительного взгляда Арлерта полутьмой кабинета. В скудном свете свечей и усыпляющей обстановке небольшой комнаты Леви с лёгким недоумением отметил фантастическую яркость голубых глаз, припухлость искусанных губ, мягкую красоту юношеских черт – всё то, что не бросалось днём при быстрых, мимолетных взглядах на вечно спешащего куда-то командора Разведкорпуса вдруг оказалось таким очевидным, почти кричащим. Аккерман и сам не понимал, как мог он не замечать этого раньше, и как это заметили десятки девушек, марающих бумагу в попытке выразить собственное восхищение. — Вы жестокий, капитан, — почувствовав на себе пристальный, изучающий взгляд, Армин позволил себе легкую полуухмылку – отнюдь не нахальную, но с лёгким оттенком самодовольства, и осторожно откинулся на спинку жёсткого стула, предаваясь собственным мыслям. За последний год, стоило ему взвалить на себя должность командора, проводить с этим человеком вечера стало привычкой. В самом начале кто-нибудь из них вряд ли планировал сближаться – Армин не питал ложных надежд, понимая, что это была в первую очередь болезненная привычка самого Леви в конце рабочего дня приходить в этот кабинет, хозяином которого много лет был его друг. Армин не смел возражать – заполнял документы, вёл расчёты, принимал поздние отчёты солдат, и всё при молчаливом присутствии Аккермана. Но время шло, и теперь он был уверен, что Леви здесь не в дань старой привычки, но по велению новой, хоть никто из них не решался сказать об этом вслух и хоть как-нибудь обозначить. Призрачная возможность отступить всегда лежала на видном месте. — Это не новость, Арлерт, — скучающий голос Леви прервал затянувшуюся тишину. — И люди вас боятся. Теперь настал черед Армина рассматривать мужчину, как бы напоминая самому себе, кто именно перед ним сидел: особенно отчетливо на болезненно бледном лице выделялись синяки под глазами и залёгшая между бровями глубокая морщина, которую так и хотелось разгладить легким движением пальцев. Леви был взрослым, куда старше самого Армина, и в этом тоже была его особенная притягательность. — Неудивительно. — Поэтому и в любви не признаются, — заключил Армин с довольным видом и упрямо скрестил руки на груди. — Арлерт, — Леви встретил его воодушевленный взгляд своим угрожающе-мрачным, надеясь, что мальчишка стушуется и переведет тему, но не тут-то было. Он вновь подался вперед, почти перегибаясь через разделяющую их деревянную поверхность стола, и уронил голову на сомкнутые в замок руки, глядя на мужчину с юношеским, почти детским, задором. — И всё-таки, — он понятия не имел, откуда в нём взялась эта странная решительность, но анализировать это сейчас казалось задачей практически непосильной и крайне бессмысленной, — вам ведь, наверное, писали такие письма, правда? Ну, хотя бы в начале вашей карьеры: молодой, сильный, симпатичный герой, защитник человечества! — уточнил Армин. Леви одарил его снисходительным взглядом и недоуменно покачал головой: ну что за ребёнок? — А сейчас я, значит, старый и страшный? — Армин удивленно вскинул брови, гадая, издевался ли над ним Аккерман или правда обиделся, и на всякий случай перестраховался: — Скорее взрослый, — даже кивнул для пущей убедительности, — и всё ещё красивый. И только когда сказанное обрело форму и достигло ушей Леви, недоуменно выгнувшего брови, Армин осознал, что не смог бы и слова из всего сказанного за этот вечер повторить, скажем, в два часа дня, когда солнце освещало каждый угол этой комнаты, а любое сказанное слово имело вес и могло быть использовано против. Вечерами всё было по-другому: мрак, скрывающий их лица и уверенность, что ничего из сказанного не покинет этих стен, придавали их беседам какую-то излишнюю искренность. Позволить себе такую раскрепощенность Армин мог крайне редко, Леви – ещё реже и, быть может, именно поэтому никто из них не стремился это прекратить. — Командор разведки жуткий льстец, позор на мою седую голову, — Леви небрежным движением откинул отросшую челку и уставился испытывающим взглядом на юношу, старательно сдерживая саркастичную ухмылку. Надо же. — Ничего я не льстец, — Армин чуть взлохматил свои светлые волосы, неосознанно повторив жест за Аккерманом, что не укрылось от его зорких глаз, — это вы не умеете принимать комплименты. — Потому что ты не умеешь их делать, — моментально парировал Леви, наблюдая, как обиженно надулись щеки юноши, и поймал себя на странной мысли, что ему бы не погоны командора, да скучные финансовые вопросы, а ветер в волосах и легкая соломенная шляпа. Картины лучшей жизни, о которой они говорили ранее, предстали в сознании так живо, что Леви вновь вернулся к тому, с чего начался их спор. — Боюсь представить, какую чепуху ты пишешь этим несчастным девушкам в ответ, — он слабо кивнул в сторону убранных от него подальше писем, вновь проявляя к ним интерес, отчего Армин как будто встрепенулся. — Я всего лишь благодарю их за оказанное внимание и прошу прощения, что не могу ответить взаимностью, — честно признался Армин, чуть пожимая плечами, и спешно добавил. — Советую присмотреться к тем, кто всегда рядом, потому что счастье может быть куда ближе, чем мы думаем. И только когда необдуманные слова слетели с его губ, он почувствовал подкатывающую к горлу скованность и искоса глянул на Леви, с облегчением отмечая, что тот никак не изменился в лице, только чуть напрягся в плечах и задумался. — И так каждой? — Аккерман недовольно фыркнул в ответ на молчаливый кивок и сосредоточился на пламени догорающей свечи, прикидывая, как много у них ещё времени, прежде чем она окончательно погаснет. Но сконцентрироваться получалось из рук вон плохо – неконтролируемое недовольство вновь заставило его вплотную уставиться на мальчишку хмурым взглядом. — Если у тебя работы мало, можешь помогать дежурным по кухне мыть посуду после ужина, и то пользы больше будет. — Опять вы о материальном, — Армин устало потёр переносицу и мягко покачал головой, так, что несколько прядок небрежно упали ему на лицо. — У людей теперь есть больше, чем когда-либо было. Самое время перестать заботиться о запасенных мешках зерна и невымытой посуде, и начать беспокоиться о том, что творится у них внутри, — он выдержал небольшую паузу, стоически встретив прямой, упрямый взгляд Леви. Сделать шаг от абстрактного к насущному сложно, он знал, что одно неаккуратное слово и Аккерман закроется от него, вновь напялит эту потёртую, испорченную временем, привычную маску безразличия, но не попытаться не мог, они слишком долго ходили около. — Но, знаете, — он облизнул пересохшие от волнения губы, — теперь я вижу, что начинать нужно было с верхушки. В абсолютной тишине полутёмной комнаты его твердый голос прозвучал точно приговор, отчего Аккерман недовольно нахмурился. Ему было не впервой слышать этот уверенный тон, который безотказно действовал на простодушных солдат и неискушенных политиков, коих теперь было полно в руководящих должностях, но по отношению к себе – никогда. С самого ли начала Арлерт планировал этот разговор? Леви почему-то не сомневался, что планировал – даже если не конкретно сегодня, то в ближайшем будущем, точно. Но что было куда важнее: — Правда думаешь, что смог бы изменить что-то во мне? — он не скрывал своей насмешки над наивной добродетельностью Армина, но и не мог сказать, что не был заинтригован. Арлерт был интересным. — Я бы мог попытаться, — он смотрел прямо, не скрывая лица и не загораживаясь, понимая, что иначе об этом и не скажешь – мужчина не поверит просто, но Леви, казалось, видел в этом нечто иное. Он подолгу рассматривал его лицо, пристально, точно под микроскопом. — Я не какой-нибудь вшивый подопытный в твоем психологическом эксперименте, — он подался вперед, испытывающе вглядываясь в голубые глаза напротив. Леви ещё слишком хорошо помнил точно такие же завораживающие голубые глаза, слишком хорошо знал, как обманчивы они могут быть. Он не раз видел, как обычными на первый взгляд разговорами, Эрвин вытаскивал из людей души, а Армин с каждым днём становился всё больше на него похож. Понимал ли это сам Арлерт? Судя по тому, как резкие слова Леви заставили его нервно дернуться, – нет. — Я бы никогда о вас так не подумал! — он весь был сгусток праведного негодования и даже дышал как будто возмущенно: громко и глубоко, отчего любые сомнения отошли на второй план – конечно, юноша умел играть, но Леви отчего-то точно знал, что это был не тот случай. — И как же ты обо мне думаешь, Армин? — неожиданно мягкий голос и нечитаемый взгляд мужчины в первый миг ввели его в ступор. Мысленно Армин перебрал уже не одну сотню вариантов оправданий и весомых аргументов, но Леви, они, похоже, были не интересны. Армин был умным, но даже ему порой приходилось сложно понять ход мыслей Аккермана – самым правильным ответом, в конце концов, была честность. — Как об очень несчастном человеке, — сказать это было легко, выдержать удивленный взгляд Леви чуть сложнее. — Так, я теперь такое впечатление произвожу? — Вряд ли, — Армин отрицательно покачал головой и задумчиво нахмурился, подбирая слова. — Люди вас уважают и боятся, если вы об этом. Леви, конечно, об этом, но люди его волновали мало, он с неприкрытым интересом наблюдал, как скованный, скрытный Арлерт, словно открывал один замок за другим, приглашая его внутрь – вот он я, смотрите, но не трогайте, пожалуйста. — А ты не боишься? — Аккерман прожигал его взглядом, что не придавало Армину уверенности и более того, заставляло сердце биться в опасно учащенном ритме. — У меня нет причин. — А у других они есть? — Другие вас не знают, — он говорил, не задумываясь, понимая, что каждый ответ – шаг в неизвестность, уверенный, что Леви понимал это тоже, но в серых глазах напротив он видел только грубую решимость – полумерами они уже не обойдутся. — А ты, значит, уверен, что знаешь меня? — и если до этого момента ещё можно было отступить, то Леви намеренно обрубал им пути назад. В конце концов, всё, что произойдёт после – дело рук их обоих, Армина успокаивало только это, когда пришло время вскрывать карты. — Думаю, — он встревоженно улыбнулся, показав скрытое доселе волнение, — что без особых трудностей смог бы написать вам любовное письмо более чем в целый лист. Любовное. Вот так. Без банальностей, соплей и лишних истерик – даже без требования ответа, потому что это не прямое «Вы мне нравитесь», на «Я мог бы сказать о вас многое» можно не отвечать, сделать вид, что и не понял, рассмеяться, легко перейти обратно к абстрактным размышлениям. Леви отчетливо понимал, что мальчишка всё ещё дает ему шанс спастись, но упрямо проигнорировал это – дойти до самой сути казалось до чертиков важным, оставлять недосказанность, когда и так сказано много – неправильным. — Тогда начинай писать, Арлерт, — завтра Леви не сможет объяснить себе этого порыва. — Только если обещаете ответить, — завтра Армин не поверит в собственную дерзость. — Обещаю не игнорировать, — завтра Леви не поймет, почему согласился. Но всё это только завтра. Сейчас Армин впервые за долгое время радостно улыбался, а Леви, глядя на него, не сдержал небольшой ухмылки. Эта ночь была странной.