КОЛПАКОВ VS НЕМЦЫ

КОЛПАКОВ VS НЕМЦЫ I. Электронная почта была открыта и мигала слепым пятном пустой страницы. Нужно отправить ответ сегодня. Переводчик с утра ждал текст письма для перевода и пересылки его агенту Борхерта. Отвратительно начинать сотрудничество с отказа, но ничего другого не остается. Нельзя отдавать иностранцев на растерзание Колпакову. Но и совсем отказать этому разбойнику в участии Шварцкопф не мог. Не поднималась рука. Как же выкрутиться? Ответ необходимо дать незамедлительно, концертная программа требовала утверждения в ближайшие сроки, а по поводу Ростика Колпакова вопрос так и оставался не решенным. Его обычно вводили в шоу для того, чтобы доброжелатели не галдели, будто в Музкоме сплошь кругом Ожогин. Это, если угодно, политика! Шварцкопф понимал, принимал и смирялся. Но все чаще думал: лучше пусть галдят, и пусть Ожогин. Это, хотя бы, предсказуемо. И вообще лучше тайфун, потоп и оползень, а не Колпаков. Потому что с ним есть лишь один крошечный шанс, что во время репетиций и концерта ничего не случится. Зато все остальные вероятности угрожающе маячили на горизонте, потрясая левиафановским размахом. Шварцкопф чувствовал себя владельцем смертельного оружия, которым не мог воспользоваться, потому что оно было опасно не только окружающим, но и владельцу. Да и самому себе оружие, чего уж скрывать, тоже было опасно. Три года назад, когда артиста ансамбля Ростислава Колпакова вводили на главную роль в мюзикл «Джекилл и Хайд», ввод прошел как-то нетравматично, и руководство Музкома утратило бдительность. Колпакова утвердили на роль Дантеса в «Графе Монте-Кристо», а теперь каждый вечер после репетиции заслуженный венгерский режиссер лечил здоровье коньяком в кабинете директора и жаловался на «этот ваш Ростислав!». Сезон «Бала» в Москве изменил Колпакова, вернув в Питер не мальчика, но мужа. Ростислав явился в родной театр, подрастеряв часть мальчишеской миловидности, став умудреннее взглядом, жестче лицом и еще сложнее характером. И прежде-то Ростик тормозился не очень, а нынче и вовсе беда. Спорить с КЕРО! Кому бы в голову пришло такое! А этот знаток театра – пожалуйста. И никаких сомнений! Что делать, люди? Мир! Что делать? Взрастил на груди аспида. Другой бы добрый молодец радовался, получив главную роль, и работал бы себе спокойно. Так нет же, Колпакову слово «спокойно» не знакомо! А что он высказал по поводу концерта и исполнения песен на двух языках! Никогда Юрий Алексеевич не лез за словом в карман, но тут дар речи у него отключился. И самое страшное, что где-то в глубине души он признавал правоту колпаковских слов. Было там и не по годам разумное, и не по статусу компетентное. Не услышь Шварцкопф это лично из уст Колпакова, подумал бы, что такое мог сказать режиссер в солидном возрасте. Но это был Ростик. Позавчера из ансамбля. С недохвостиком, недобородкой и в нелепых шмотках. Из всех возможных авторитетных лиц стоящий в самом конце очереди. Нет. Артиста с подобным отношением к проекту нельзя пускать в проект. Иначе дело не кончится добром. Шварцкопф попробовал оттянуть неизбежное и пошел прогуляться. Погоды стояли не очень, стандартная питерская поздняя осень, но надо было сменить обстановку. Накинув плащ, Шварцкопф отправился на улицу. Там как раз на пару минут перестало лить и лишь немного моросило, поэтому Юрий Алексеевич решил пройтись из одного конца сквера в другой, но у входа встретил Нефедова, и они остановились поговорить на свежем воздухе. Тут их и настиг Ростик. Он с разгону влепился в стену между Шварцкопфом и Нефедовым. Самокат полетел в одну сторону, а Колпаков в другую, плюхнувшись с размаха в середину лужи у крыльца. Крушение закончилось, вода вернулась в лужу, часть от самоката упокоилась в ней же, а радостный Ростик, чуть прихрамывая, вылез на бережок, как утопленник, чумазый и мокрый. - Хорош, - изрек Нефедов. - Мягко говоря, - поддержал Шварцкопф. – Надежда Музкома. Ростик широко раскрыл ясные серые очи. - А что такого? Все высохнет. Он поглядел на свой испачканный светоотражающий жилет. - А это я помою, оно водоотталкивающее. Буду к вечеру, как новый. - Коленка тоже будет новая? – спросил Нефедов. Он совсем не раздражался, в уголках его глаз плясали смешинки, и Колпаков это прекрасно видел. - Коленка? Да все в порядке. Заживет. Просто там оказался лед, - Ростик махнул рукой в сторону, откуда он приехал. – А вообще я нормально ездил всегда. Шварцкопф с тяжелым вздохом покачал головой. - Ростислав! Не стыдно? Какой ты молодежи подаешь пример! - Я? Молодежи? – Ростик наморщил испачканный лоб, видимо, пытаясь понять, в какой момент он сам перестал относиться к молодежи. Это надо было обмозговать, а пока Колпаков засучил рукав и сунул руку в лужу, вылавливая отвалившуюся от самоката часть. - Год назад ты один на самокате катался, а теперь весь молодняк в театре на таких гоняет! Очень достойный образчик, нечего сказать! - Так удобно же! – возмутился Ростик, выгребая со дна детали. – И полезно! - Не спорю. Но не лучше ли воспользоваться чем-то более… взрослым? Зайберт, например, пользуется велосипедом, - не удержался Юрий Алексеевич. - Попробовал бы ваш Зайберт этот велосипед в наше метро затащить… – пробурчал под нос Ростик. – Мы в Европе что ли? Они там по два часа до работы не добираются! - Ладно, заканчивай рыбалку, - сказал Нефедов. – И приводи себя в порядок, скоро начинаем. По всему было видно, что происходящее его забавляет. А вот Шварцкопф вернулся в свои чертоги еще более обеспокоенным, чем раньше. В его кабинете с началом репетиций «Графа Монте-Кристо» теперь неизменно стояла наготове бутылка коньяка, которым приглашенный режиссер успокаивал нервы после проработки сцен с участием Колпакова. Хорошо, что дела в будапештском Синхазе заставили их рулевого срочно отправиться на родину. Иначе КЕРО точно слег бы с ударом. Колпаков, похоже, задался целью довести режиссера до ручки. КЕРО, конечно, был человеком эмоциональным, с родного сына драл по три шкуры, дабы никто не подумал, что мальчику роли сыплются на халяву. Но довести КЕРО до метания стульев определенно мог только один человек в целом свете. «Школьный хулиган! - припечатал КЕРО, запивая расшатавшиеся нервы коньяком. – До сих пор острая нехватка внимания девочек! Все нарочно! Дух противоречия! Что угодно, лишь бы оказаться в свете софитов! Он идеально чувствует роль. Но ему бы немножечко трезвого ума в его больную голову!» Шварцкопф согласно кивал на каждую переведенную переводчиком фразу, мысленно возражая, что артист от Бога просто не может быть с трезвым умом. Но, в конце концов, кому нужно идеальное чувствование роли, если это чувствование доводит до белого каления всех вокруг и приносит вред своему владельцу! Вот что с ним, наказанием господним, делать? Как сейчас пойти и сказать ему, что он не участвует в грядущих «Хитах Бродвея»? Но нельзя, ну просто нельзя показывать Колпакова западным звездам. Они же нормальные! Нормальные здоровые люди. А он им предложит непредсказуемое и не управляющее собой ЭТО, стирающее сейчас в душевой свой нелепый жилет! Шварцкопф однажды стал свидетелем следующего разговора. Кто-то из пожилых сотрудников театра поинтересовался, не смеются ли над Ростиком на улицах, когда видят его в столь оригинальных одеждах. Ростик вежливо улыбнулся и доброжелательно ответил: «Кому будет слишком весело, тот в торец получит». И это тоже был показательный момент, характеризующий Колпакова. Плевать на мнение окружающих. А свое мнение он готов отстаивать с кулаками. И, судя по кулакам, отстаивал. Репетиция тем временем началась, и Шварцкопф пошел послушать. Смотреть на белый экран монитора не было больше сил. Все. Сейчас поглядит, как продвигается работа, и напишет для переводчика текст письма. Новая программа «Хитов Бродвея» получилась интереснее и сложнее, и понаблюдать за репетициями приходила чуть ли не вся труппа театра. В этот раз в зале оказался Ожогин. Сам он в концерт еще не включался, но в дальнейшем был запланирован. А пока на сцене стоял Ростик в тапочках и чудовищной черно-желтой пижаме, украшенной летучими мышами. И с непривычно серьезным видом исполнял то, что они колебались вставлять в концерт. Песня всем страшно нравилась, только на фоне остального репертуара казалась слишком мрачной и выбивалась из общего настроения. Но Ростик раз за разом на репетициях это пел, а люди приходили слушать, потому что здорово получалось, и еще Колпаков на протяжении всей песни производил впечатление нормального. Какой жестокий обман зрения! Серьезности Ростика хватало ровно на пять минут. Проверено с секундомером. На то, что длилось дольше, его серьезности уже не доставало, и из каждой роли начинал пробиваться бес. Бес, вне всякого сомнения, привлекательный, но опасный и неконтролируемый. Такого в международный проект допускать нельзя. И мало ли, что хочется. Нельзя, и точка. Иногда, слушая выступления Колпакова, Шварцкопф сам себе напоминал тигра из кукольного спектакля Образцова «Необыкновенный концерт». Ростику удавалось вывернуть наизнанку суровую директорскую душу, заставляя его от эмоций буквально выпрыгнуть из шкуры, как того игрушечного тигра от проникновенной симфонии. Но стоило отзвучать последней ноте, как магия рассеивалась. Впрочем, сам тигр оставался. Оставался и решительно жаждал крови Ростика. После репетиции Шварцкопф прихватил с собой Нефедова для храбрости и отправился за Колпаковым. Дело было деликатное. Босс решил лично сходить за Ростиком. Ростик занимался важными делами – чинил своего боевого коня после ДТП. Похоже, какую-то часть ремонта он уже осуществил, а теперь осталось самое сложное, и для этого требовался ассистент. В качестве ассистента выступал Ожогин. Очень разумный выбор – использовать на пользу его монументальную неподвижность. Иван величественно воздвигался над стоящим на четвереньках Колпаковым и держал самокат за руль так, чтобы переднее колесо не касалось пола. Ростик между тем аккуратнейшим образом пытался водворить что-то мелкое в тормозную систему. - Как дела? Успехи есть? - Будут, - пробормотал Ростик, тыкая отверткой в свои железки. - Хотели пригласить тебя для беседы, - сказал Шварцкопф. – Может, прервешься ненадолго? Ожогин, услышав это, шевельнулся было, но Ростик с воплем схватил Ивана за брючину. - НЕТ!!! Если ты сейчас отпустишь, мне придется все заново собирать! Стой на месте! Ожогин посмотрел на Шварцкопфа, получил сочувствующий взгляд и остался неподвижен. Ростик повернулся к руководству. - Говорите, Юрий Алексеевич, у меня от Вани секретов нет, - он вытер ладонью нос, ожидаемо начертив на нем черную полосу от машинной смазки. – Вы меня увольняете? Посмотрев в два бессовестно ясных серых глаза, Шварцкопф ощутил сильнейшее желание бросить в Колпакова стул. Два. Три. Ряд. Но справился с желанием, в очередной раз поздравив себя с тем, что поступает совершенно правильно. Ростика нельзя пускать в приличное общество. Он испортит общество, переврет слова и все равно сделается героем вечера, затмив собой западных гостей. Шварцкопф знал, что именно так и будет, и это не входило в его планы. Гости приезжали осмотреться перед «Балом вампиров» и посиять на российской публике. А не постоять в тени божеского наказания! - Нет. Не увольняем. Мы решили дать тебе еще один шанс, - сказал Шварцкопф. Алексей Нефедов прилагал явные усилия, чтобы не расхохотаться. Сцена, воистину, была прекрасна. И сидящий на полу Ростик в Бэтменах с ног до головы, и неподвижный Ожогин в роли штатива для самоката. - Но поговорить мы пришли не о том, - прокурорским тоном продолжал Шварцкопф. – Мы планировали ваш дуэт с Борхертом на предстоящем концерте. Но сегодня пришел ответ. Борхерт отказался исполнять с тобой дуэт. Повисла пауза. Трагическая. Шварцкопф всеми силами старался не показать, как у него разрывается сердце говорить подобное одному из своих непутевых, но оттого не менее любимых чад. Ростик снова потер кончик носа. Потом поглядел на Шварцкопфа с надеждой. - Юрий Алексеевич, вы серьезно? - Да, - осторожно ответил Шварцкопф, не зная, чего ждать дальше. - Господи! Какое счастье! – с искренним облегчением воскликнул Колпаков. – Слова не надо учить! Несколько секунд лицо босса выражало одно: убить. Немедля. Но Шварцкопф взял себя в руки. И покинул гримерную молча. За ним, стараясь не смеяться слишком громко, отправился Нефедов. - Так что вы напишете Борхерту? – спросил он, когда они отошли подальше от гримерных комнат. - Отказ, - отозвался Шварцкопф. – Борхерт сообщил через агента, что заинтересован в исполнении дуэта с нашим баритоном – именно с Колпаковым и ни с кем другим. Я уточнял, Леша, на другого он не согласен. Но мы не можем этого позволить. Напишем ему… Я не знаю… Что Колпаков теперь поет фальцетом! Нельзя, чтобы они оказались на одной сцене. Я уже вижу, к чему все это идет. Ростислав открыто протестует по поводу нашего двуязычного проекта. Ты слышал, что он на собрании говорил? Добра ждать не приходится. Мне истерик Миклоша на всю оставшуюся жизнь хватит! До премьеры месяц, а я не чаю до нее дожить! Мы с КЕРО скоро третью бутылку прикончим. Я с ним сопьюсь до премьеры! Он без коньяка теперь работать не может! А Зайберта с Борхертом я уже просто не переживу. Нет, Леша, Колпаков наш крест! И мы его будем нести сами. Пусть о нем никто из гостей пока не знает. Колпаковские девицы, конечно, порвут социальные сети, но мы с тобой хотя бы будем спать спокойно! - Хорошо, - согласился Нефедов. – Колпаков будет нашим секретным оружием. Выпустим его, когда больше ничего в запасе не останется. - Выпустим, - сказал Шварцкопф. – Выпустим и всех добьем. II. Собрание продолжалось. Слово взял Нефедов, а Юрий Алексеевич наблюдал за своей паствой. В поле зрения попал сидящий по соседству с Колпаковым Гордеев. Тоже жук еще тот. Но больше себе на уме, и хватает соображения прикинуться паинькой для собственной пользы. А Колпаков… Как его понять: он все-таки слишком глупый или просто чересчур идейный? Поведение донельзя странное. Неожиданно было обнаружить в столь молодом парне набор совершенно внезапных для его возраста идей. В таких вопросах, как патриотизм, например, Ростик на сделки с совестью никогда не шел. Даже в корыстных интересах. А теперь к этому добавилась еще и устойчивая неприязнь к западным коллегам. Шварцкопф не верил слухам, пока в начале собрания лично не услышал, как Колпаков сказал: «Какие коллеги? Немецкие гости? Мне они не коллеги». И что делать с этим работоспособным, талантливым и абсолютно невыносимым парнем! Соблазн одним махом избавиться от головной боли был велик. Особенно, после конфликта Колпакова с КЕРО на почве сценария «Монте-Кристо». Накануне премьеры их репетиции превратились в военные действия. Вспомнить страшно. Настолько открытой конфронтации от Ростислава никто не ожидал. Он не замолчал даже после того, как его в воспитательных целях сняли с премьерного показа. Удивительное несгибаемое упрямство! Шварцкопфу казалось, что у него в постановке внезапно появилось два режиссера, которые категорически не могут найти между собой общий язык. Спору нет, большая часть предложений и замечаний, которые вносил Колпаков, имела рациональное зерно. Каким образом его задержавшийся юношеский максимализм уживается с довольно зрелым профессионализмом – тайна за семью печатями. Да, Колпаков был профессионалом и определенно владел даром, который мог бы сделать из него неплохого режиссера в будущем. Но сейчас его выдающиеся способности никому не требовались и только мешали. Шварцкопф шел на самые разнообразные ухищрения, чтобы весь мир знал: его театр сотрудничает с великим КЕРО. И ему совсем не улыбалось потерять статусность Музкома вместе с всемирно известным режиссером. Просто чудо, как обошлось без международного скандала, и КЕРО не послал их всех к чертовой бабушке. Шварцкопф понимал, что он стал стар и сентиментален, и что привязан к своим артистам, как к детям, но если бы встал выбор между Колпаковым и КЕРО, то тут двух мнений быть не могло. Театр не станет жертвовать мировой звездой ради этого божеского наказания. Божеское наказание, между тем, пошло на принцип и учудило еще более невероятные дела. Загонять Ростика в такие жесткие рамки не хотелось, ему честно дали шанс одуматься, но это было его собственное решение. Юрий Алексеевич до последнего думал, что Колпаков капитулирует ради роли профессора в «Бале вампиров», но Ростислав был неумолим и ни слова не сказал, даже оказавшись в списке участников третьим Гербертом. Ну что ж. Дело хозяйское. От обсуждения «Графа Монте-Кристо» они плавно перешли к «Балу вампиров». Нефедов передал слово Шварцкопфу. Начали представлять артистов. Разумеется, труппа и так знала, кому какая досталась роль, это была формальность, но в то же время и традиция, которую руководство считало полезной для коллектива. - Граф из всех в этот раз участвующих тут присутствует пока один и в представлении не нуждается. Ожогин величественно кивнул, едва привстав с кресла, и снова принял позу монарха, позирующего придворному живописцу. - Далее, профессор Андрей и профессор Сергей. Пожалуйста, прошу любить и жаловать. Что же касается наших Гербертов, то набор не изменился с позапрошлого года. Графские сыновья, практически три богатыря: Кирилл, Антон и Ростислав. Если после объявления профессоров труппа аплодировала громко, то после сообщения о графских сыновьях хлопки прозвучали разрозненно и неуверенно. Все взгляды были устремлены на Колпакова. Значит, слухи не врали. Не граф и не профессор. Только Герберт, и то один из троих. Но Ростик и ухом не повел и с невозмутимым видом продолжал гладить пригревшуюся у него на руках Цимту. Градус официоза понемногу снижался, собрание катилось к закату. Кирилл Гордеев, сидящий рядом с Ростиком, поправил лежащий на коленях пакет с пышками. Скоро уже можно будет пить чай в неофициальной обстановке. Шварцкопф, смягчась лицом и голосом, обратился к Лене Газаевой. - Еленочка, душа моя. Лена Газаева, светясь в ярком ореоле своей солнечной женственности, поднялась с кресла. - Пришло время объявить, что в «Бале вампиров» наша дорогая девочка участия принимать больше не будет. Без сомнения, это потеря для спектакля… - Да никто и не заметит, - ядовито вклинился в паузу Ростик. – К нам же ТАКИЕ звезды приедут! - …и мы будем, - чуть громче продолжил руководитель, игнорируя замечание, - очень скучать по нашей милой Саре. Пожелаем Лене успехов! Труппа разразилась овацией. Шварцкопф спустился со сцены и по-отечески поцеловал Лену в лоб. Зардевшаяся Лена поаплодировала вместе со всеми, скромно поклонилась и села в кресло. - В заключении хочу сказать следующее, - заговорил Юрий Алексеевич суровым тоном. – Я уверен, что по истечении пары десятков лет Ростислав Колпаков сумеет использовать свои многочисленные таланты по назначению и станет руководителем собственной студии… А пока же меня посетила мысль арендовать броневик и поставить его в сквере, чтобы Ростиславу было откуда сообщать миру о своем, бесспорно, очень ценном мнении. С броневика – сколько угодно. Но не в моем театре. Ростик открыл было рот, но сидящий рядом Гордеев, не меняясь в лице, молниеносно выдернул из пакета пышку и заткнул ею Колпакова. - Это ясно, Ростислав? Ростик, весь в сахарной пудре и с пышкой в зубах, к огромному облегчению коллег, не смог произнести ни одного внятного звука. Вынужденное молчание Колпакова было принято Шварцкопфом, как согласие, и он завершил собрание. После его ухода негласно прозвучала команда «вольно!», и все зашевелились, загомонили, начали доставать телефоны и вставать. А Цимта с восторгом начала умывать перепачканного сладкой пудрой Ростика. Колпаков, в задумчивости дожевывая внезапно прилетевшую пышку, пытался увернуться от Цимты, но собачка уже распробовала хозяина на вкус и облизывала его щеки вдвое старательнее. - Чай пить пойдем? – спросил Гордеев. - Не с чем, я уже все съел, - ответил Ростик. - Ладно прибедняться, у меня есть в запасе неучтенный актив, - Гордеев потряс пакетом. - Спасибо, Кир, но мне нельзя поправляться. А то в рубашку Герберта не влезу. И так в плечах трещит. - Хорошо. Передумаешь – приходи. Кирилл пошел к выходу. А Ростик пошел в гримерку умываться. Цимта еще более влюбленно, чем всегда, глядела на вкусного хозяина и совершенно не одобряла водных процедур, которые он совершал. В гримерную зашел Ожогин с проводом от телефонной зарядки. Цимта подошла обнюхать Ивана, не нашла ничего для себя интересного и залезла на стул дожидаться Ростика. А Иван тем временем поставил телефон заряжаться и уселся рядом с розеткой читать новости. Ростик вылез из раковины свежеумытый, с мокрой челкой, и, вытираясь, направился к Ожогину. - Вань. - Да? – не отрываясь от экрана, апатично откликнулся Ожогин, все же несколько поднапрягшись. Обычно, когда Ростик к нему обращался, ничего хорошего это не сулило. - Ты расстроишься, если меня уволят? Ожогин отложил телефон, обернулся и воззрился на Колпакова: - Уволят? Тебя? Не внушай мне напрасных надежд. - Да каких же напрасных? Босс даже не скрывает намерений. - Ростик, а ты не пробовал прекратить выводить его из себя? Ты можешь мне не верить, но это сработает! Колпаков хмыкнул, явно давая понять, что прекращать не собирается. - Ты так и не ответил: ты расстроишься, когда меня уволят? - Расстроюсь, - сказал Ожогин. - Правда? – обрадовался Ростик. – Почему? - Потому что Музком – единственный якорь стабильности в твоей бестолковой жизни! Если не станет этого якоря, то неизвестно, куда тебя унесет! - Я знал, что ты именно так и скажешь. Скучать ты точно не будешь. Это я понял. Но, по крайней мере, ты за меня беспокоишься. Я тронут, - не без ехидства добавил Колпаков. - Я не понимаю, почему ты сам за себя не беспокоишься, - раздраженно ответил Иван. – А по поводу увольнения… Не забывай: ты работаешь, в, как бы это выразиться, белой компании. Уволить тебя отсюда можно только по статье. Статья – это скандал. Скандал – это реклама. Ты считаешь, что босс даст тебе уйти с таким шиком? Ростик сморщил нос. - Ты как всегда прав. Значит, не уволят. - Но могут сделать так, что ты сам уйдешь. Я был уверен, что ты играешь профессора. Я ведь видел тебя в списке! Ростик ухмыльнулся. - Я тоже себя видел. - И что? - И все. - В самом деле, - медленно проговорил Ожогин. – Нет, я тебя совершенно не понимаю! Честно, который год пытаюсь, но никак не могу! Ты своими руками портишь себе жизнь! Хотя бы можешь объяснить, зачем? - Я не портил, - возразил Колпаков, доставая из кармана розовую резинку для волос и начиная закручивать Цимте модный хвостик на макушке. - Ростик! Ты можешь написать бестселлер «Я знаю сто способов, как сделать ситуацию еще хуже»! Не надо мне рассказывать сказки! - Да не рассказываю я. Я ничего не делал… - Ростик посмотрел на скептически изогнутую бровь Ожогина и скромно добавил: - Ну ладно. Почти ничего. - Почти ничего, но так, что у тебя забрали роль! Колпаков поставил Цимту на пол и удивленно поглядел на Ивана. - У меня не забирали роль. - То есть? - Я сам отказался выступать с немцами, - простодушно ответил Ростик. – Ты разве не в курсе? С Ожогина мигом слетела вся его монаршья стать. Иван пораженно уставился на Колпакова. - Ты отказался играть профессора?! - С немцами, - спокойно уточнил Колпаков с таким видом, словно они с Иваном сейчас прогноз погоды обсуждали. Ожогин не поверил. Встал. Сел. Снова встал и подошел к Ростику. - Ты не шутишь?! - Нет. - Точно? - Да точно, Вань. Иван, в принципе, понимал, что Колпаков не врет, но все равно полученная информация категорически не укладывалась у него в голове. Это было настолько дико, что Ожогин, много лет назад зарекшийся вмешиваться в чужие дела, не сдержался: - Конечно, они от тебя не избавятся и они не могут совсем не дать тебе играть. Ты единственный, кто исполняет сразу три роли. Рискованно портить с тобой отношения. Я знаю, народу задействовано порядочно, но закон подлости никто не отменял. И может так случиться, что неожиданно понадобится профессор или граф. И ты будешь единственным артистом, который способен спасти все дело. Наверное, эта мысль греет тебе душу, и ты себя чувствуешь королем в изгнании. Или я не знаю, кем. Но определенно ты доволен собой. - В некотором роде, - не стал возражать Колпаков. - Хорошо. Ростик, тогда у меня только один вопрос. Ты можешь хоть раз вовремя заткнуться и хоть раз сделать что-то себе на пользу? Или так неинтересно? - Интересно. Но я не могу заткнуться. - Так объясни, в конце концов, что тобой движет! - Мне не нравится. Иван удивился. - Что конкретно? - Да все, что сейчас творится в Музкоме! Я после премьеры «Монте-Кристо» чуть не поседел! Тебе не понять. Но это ад был, Вань. А тут еще и «Бал» этот подоспел. С гостяяями! – с отвращением добавил Колпаков. - Ростик, прости меня, конечно, но не может не нравиться все! - Может, - сказал Колпаков. – Раньше здесь такого не было. А теперь есть. Ты сам разве не замечаешь? Ивану хотелось бы сказать «нет», но он не сумел покривить душой и решил уклониться от прямого ответа. - Знаешь, тогда надо выбрать, что тебе важнее – сохранить работу или сообщать вслух обо всем, что не нравится. Ростик вздохнул. Подумал. Потом вздохнул еще раз. - Ваня, я никому этого еще не говорил, но тебе сейчас признаюсь. На обычно раздолбайском лице Колпакова внезапно скомпоновались все эмоции сразу: и триста лет одиночества Кролока, и годы лишений Дантеса, и мучения добитого экспериментами Джекилла. Иван даже испугался немного. Он представить себе не мог, в чем можно признаваться с таким выражением лица. - Ваня, «Бал» - это не просто спектакль. Он у меня по венам течет, понимаешь? «Бал» - это моя жизнь. И вот свою жизнь я хочу прожить достойно. Чтобы не было стыдно за бесцельно прожитые годы. Я не желаю участвовать в этом… в том, что они сделали из моего «Бала». - Даже если тебе останется только Герберт? - Да. - Даже если через пару лет тебя по возрасту попросят из этой роли? - Да. - И даже если другого «Бала» уже не случится? - Да, - серьезно повторил Колпаков. – Знаю, мне будет плохо. Но я иначе не могу. Ожогин понимал, что это идиотизм. Глупое геройство. Неразумное и непрактичное поведение. Ребячество. Иван бы так никогда не поступил. Но где-то в глубине души он Колпакову позавидовал. Потому что тот твердо верил в то, что делал. И был готов отстаивать свои убеждения любой ценой. Но говорить Ростику об этом было неправильно и непедагогично. И Иван сказал только: - Ну что ж. Твоя жизнь, тебе решать. Да, решать, действительно, было ему. И Ростик не стал откладывать задуманное в долгий ящик. Руководство уверено, что роль Герберта для него кара, и он пойдет рыдать поклонницам в жилетку? Руководство не дождется. Наказание, лютое, спору нет, но Ростик виду не подаст и слова поперек не скажет. Такого удовольствия он им не доставит. Сам он, конечно, никаких постов в Интернете писать не станет. Но можно ведь и по-другому. Поэтому после первого же своего выступления в очередном блоке «Графа Монте-Кристо» он вышел в народ, собираясь воспользоваться тем, что обычно не приветствовал. Приняв дюжину подарочных пакетов и одарив совместным фото спешащих на поезд иногородних девиц, Ростик поднял руку, привлекая внимание собравшихся. - У меня нет этого… Телеграфа… - Телеграма, - подсказал кто-то из толпы. - Ну, неважно. Телеграма, Инстаграма… В общем, у меня ничего нет. Поэтому я скажу вам сейчас. А остальные в Интернете посмотрят… Вы же снимаете? – обратился Ростик к одной из стоящих в шаге от него девушек. – И в Инстаграм потом отправите? Да? Отлично. Снимайте-снимайте. Встретив неожиданное поощрение на все, что Ростик раньше не жаловал, общественность с неуверенным видом начала извлекать из рукавов и декольте припрятанные гаджеты и приступила к открытой санкционированной съемке. - Я хочу сделать заявление по поводу «Бала» и Герберта. Я знаю, ходят разные слухи, и меня многие спрашивали, что случилось. По правде говоря, ничего. Никто не выживал меня из «Бала». Честно. Просто я слишком люблю это произведение, чтобы превращать его в фарс. Мне предлагали роль профессора, но я отказался в пользу тех, кого устраивает этот… би… билингвистич… в общем, этот дерзкий эксперимент. Слово «эксперимент» Ростик намеренно произнес с таким выражением, словно речь шла о чем-то вроде эксклюзивного финала «Графа Монте-Кристо». - Многие знают, что раньше я к Герберту относился не очень. Но теперь я понял суть этого персонажа. Он мне открылся с совершенно другой стороны… Ростик надеялся, что эта часть выступления прозвучит искренне. Он два дня писал свою речь и два часа репетировал речь перед Цимтой в качестве зрителя, и Цимта вроде не забраковала. По крайней мере, лапой у виска не покрутила. - И я с удовольствием проведу с Гербертом этот «Бал». Самая сложная часть была пройдена, и Ростик задышал полной грудью, а девушки вокруг наоборот стояли, затаив дыхание, стараясь не пропустить ни одного слова. И зрители прямого эфира в других городах тоже. - Так что не надо меня жалеть и расстраиваться. Я участвую в «Бале» на тех условиях, которые сам выбрал. И играю роль, которая мне нравится. Лена Газаева тут сказала, что она выросла из роли Сары. Так вот я хочу сказать, что я наоборот дорос до роли Герберта и смог по достоинству оценить искренность и честность своего персонажа. Заканчивая этот пассаж, Ростику вдруг подумалось, что он, пожалуй, сам себе сейчас верит. Ну, если уж он сам, то что говорить об окружающих. Итальянская улица перед Театром Музыкальной Комедии на секунду застыла от неожиданности, затем ожила и разразилась аплодисментами. Ростик раскланялся, чарующе улыбаясь во все стороны. И запись официального заявления Колпакова стремительно улетела в Интернет. занавес