провинность.

— Хен, пощади! Звонкий голос пролетает по всей квартире, отражаясь от бежевых стен. Любой посторонний, случайно оказавшийся в квартире, мог бы подумать, что здесь творят что-то незаконное: настолько несчастным и измученным он казался. За ним последовал не менее удручающий вздох, а после — звуки брызг. Но сидящий в кресле Доен даже ухом не повел, только перелистнул страницу любимого романа. Едва дёрнул бровью, бросая взгляд в сторону прикрытой двери. — Не говори мне, что забыл о наказании, когда шел туда. Ещё один разочарованный стон.

***

Марк жил у Доена уже полгода, и, кажется, знал всех тараканов в его голове поименно, с некоторыми даже водил дружбу. Знал с точностью до секунды, во сколько старший просыпается и засыпает, что ест на обед во вторник и сколько денег откладывает на отпуск (на отпуск с Минхеном, к слову). Примерно представлял, что нужно подарить на день рождения ему и его маме, чтобы их порадовать. Но Марк, как бы не пытался, так и не смог смириться с его педантичностью и непреодолимым стремлением вести "правильную" жизнь. Нельзя было найти у Доена, как у среднестатистического нормального человека, тайник с алкоголем, припасенным на случай неожиданной вести. Невозможно было упрекнуть его за неаккуратность: все рубашки, брюки, кофты без единой складки или пятнышка, все книги разложены в алфавитном порядке, корешок к корешку. Ни пылинки на столе, ни одной торчащей ниточки в одежде. До появления Марка жизнь Доена текла по строго созданному режиму. И времени для поиска своего предназначенного в нем не было. Он знал, что будет делать завтра, через неделю, через месяц. Он помнил, что через 12 дней должен будет проходить практику в школе в качестве лаборанта, но он понятия не имел, что ему в душу западет образ крашенного разгильдяя, все время пытающийся что-нибудь смешать и подорвать. Его симпатия не осталась безответной. Минхен оказался более догадливый, чем его хен: одного взгляда на кроликоподобного студента хватило, чтобы сердечко неистово забилось, а шею начало покалывать от медленно рисующихся на ней букв. После этого урока режим Доена конкретно пошатнулся. Марк напросился на более близкое знакомство, таскал его по кафешкам, вешался на шею, не стеснялся зажимать в объятиях при всех. От первого прикосновения, когда Минхен отдавал Киму пузырек, глядя на того влюбленными глазами, запястье старшего защипало, а после обвилось полубраслетом из серых букв. От неожиданности Доен разжал пальцы, стеклянный сосуд полетел на пол, своим звоном заставив вскрикнуть одноклассниц Минхена, но благо, ничего опасного в нем не было. Спустя месяц Минхен переехал к старшему. С родителями проблем не возникло: мама нашла папу, когда ей было 13. Отцу, кстати — 19. Марку не пришлось их долго уговаривать. То, что они с избранным одного пола, никого не смутило. И вот тогда начался настоящий ад. Минхен взвыл уже на третий день тотального контроля. Туда нельзя, это нельзя, убираться каждый день, ложиться не позднее одиннадцати. Нет ничего страшнее для подростка, привыкшего возвращаться домой не раньше часу ночи, решать (списывать) домашку в школе и кидать вещи туда, до куда дотянутся руки. Нет, Минхен конечно любил Доена, хотя иногда стеснялся ему это показывать. Но менять свой образ жизни явно готов не был.       Стоило отдать Доену должное в выборе наказаний: зная, насколько Марк зависим тактильно, он не устраивал младшему поучительных нотаций и не отбирал гаджеты — он просто лишал его поощрения. Не обнимал, не встречал после школы поцелуем в щеку, не трепал нежно по голове. Иными словами, они становились простыми сожителями, иногда Марку даже самому приходилось себе готовить. Доходило до того, что Доен совсем его не замечал и не разговаривал. Дольше четырех дней Минхен обычно не выдерживал, чуть ли не на коленях приползал мириться, но и тогда Доен давал добро не сразу. Обычно, чтобы заслужить прощение, Марку приходилось сделать в двойном объеме то, из-за чего старший его заигнорировал. Будь это раскиданные вещи — Марк раскладывал всю одежду по полочкам, зачастую брался и за доенову, чтобы уж наверняка. Если это невыполненное домашнее задание, Марк решал задачи на три темы вперед, чтобы после с щенячьими глазами протянуть Доену тетрадь. Доен прощал, а что оставалось делать? Ему самому в эти дни приходилось не сладко, сердце ныло, руки сами тянулись к мальчишеским плечам, но Ким всегда себя одергивал, понимая, что иначе тот порядку не научится. Раньше такого чувства не возникало, но Доен раньше и не был знаком с Марком. Теперь, наказывая младшего, он чувствовал привкус горечи в душе, будто его самого отругали. Но самым страшным грехом для Доена были не разбросанные вещи или немытая посуда. Марк обожал рассекать по ночным клубам с друзьями, и с этим Доен точно мириться не собирался. Так его воспитали: клуб — место шлюх и отбитых неудачников, Марк, ты не из таких, уходи оттуда. Но разве Минхен хоть раз его послушал? Не слушался и вроде даже не собирался, просто умело скрывал свою отлучку по ночам за ночевкой у друга. До каких-то пор. Тогда, смеясь, он выходил со своими заклятыми друзьями из злосчастного помещения, но на выходе замер — у стены клуба стояла припаркованная машина Доена, а сам он, прислонившись к капоту бедром, вертел в руках ключи. Тихо присвистнув, Джено и Донхек тут же скрылись, не желая попасться студенту на глаза. Ехали молча, словно Доен проезжал мимо и решил подбросить младшего. Не перемолвились ни словом, когда готовились ко сну. Минхен все время проходил с опущенной головой, как нашкодивший котенок, отчего под утро заболела шея. Но помилования от Кима может ждать только настоящий дурак. Едва успев проглотить последнюю ложку хлопьев (полноценного завтрака у Марка, конечно же, не было), Минхен поймал лицом мокрую тряпку, а взглядом — прислонившегося к косяку Доена с закатанными рукавами. Невольно залюбовался крепкими руками, но улететь в мир фантазий ему не дали: Доен холодным голосом продиктовал, что Марку предстоит делать. Запоминать он перестал уже на пятой фразе, но учитывая, что Доен говорил не менее 10 минут, понял — сделать нужно всё, что только можно сделать. И вот сейчас Минхен намывал полы в прихожей, пока довольный собой Доен лениво перелистывал чуть пожелтевшие страницы. Читать он любил, но времени на хобби хватало редко, в особенности из-за Марка, который постоянно лез со своими немного тупыми идеями. Расслабиться можно было только в моменты, когда Минхен не докучает. Как например сейчас. Правда, спокойствие было недолгим. Голос, больше похожий на стон умирающего животного, заставил мысли старшего отвлечься и взглянуть на часы. Половина четвертого. Марк носится по дому, не присаживаясь, уже около шести часов. Укол совести кольнул Доена куда-то в область сердца, но он никогда не отступал от своих принципов. Хотя, Марк и правда устал. Может, с него хватит? Но полы пускай домоет. Со вздохом Доен поднялся с кресла, захлопывая книгу и отодвигая подальше от края столика стакан с соком. Всю работу Марка нужно было проверять, потому что что-то он забывал, где-то не дотирал, оставлял пятна или целые разводы. Не потому, что был ленивым, просто невнимательным. С такими же намерениями Доен вышел за дверь и подавился воздухом. Конечно, Ким знал, что Марк гибкий, но чтобы он мог мыть полы даже не сгибая колен — такое Доену приходилось видеть впервые. Одно ухо изолировал от внешнего мира наушник, второй болтался в опасной близости от мокрой тряпки, метающейся из стороны в сторону. Доен нахмурился: он не разрешал Марку развлекать себя музыкой во время уборки, ведь это было наказание. Медленно и тихо, чтобы младший его не услышал, Ким приблизился к Марку и сжал в руках его бедра, прижимая к своему паху. От неожиданности Минхен резко выпрямился, почти ударяясь затылком об подбородок парня. Наушник вылетел, и теперь оба болтались на поясе Ли. — Что я говорил насчет музыки?— Доен наклонился к уху младшего, стараясь держать свой голос как можно серьезнее. Руки плавно сместил с бедер на талию, пальцами путаясь в проводах и выдергивая их из телефона. — Хен, ну скука же смертная,— несмотря на испуг, Марк быстро успокаивается, даже позволяет себе поныть. Хмыкнув про себя, Минхен разворачивается в руках старшего, обвивая руками его шею и почти повисая на Доене. — Я ведь уже отработал свое наказание, ну хен! Марк снова строит эти невероятно милые глазки и поджимает губы, и Доен понимает, что сдается. Сдается в который раз перед этим очаровательным и веселым мальчишкой, сдается под его нежностью, граничащей с озорством, под его необъятной любовью. Тонет в хитро прищуренных карих глазах, опускается на самую глубину и совсем не хочет всплывать. Не хочет уже давно, и утонул он уже очень-очень давно. В тот самый день, когда впервые вошел в кабинет старшего класса, когда перечислил всех по фамилиям и поднял глаза на звонкое "Я". — Хен, я очень устал,— Марк трепетно тянется на носочках и оставляет лёгкий поцелуй на щеке. Двумя пальцами Доен тянет его за подбородок, разворачивает голову к себе и целует по-настоящему, так, как умеет только он и как нравится только Марку. Тонкие пальцы младшего зарываются в волосы на затылке, небольно тянут, возвращаются к шее, поглаживают. Доен почти воет от таких манипуляции, и в отместку крепче сжимает пальцы на его талии, ловя губами вынужденый вздох. Минхен тянет его на себя, и оказывается зажат между стеной и телом студента. Губы сами собой расплываются в улыбке, и Доен не может удержаться, чтобы не ответить на нее такой же. К черту эти полы. Ким потом сам все домоет. Потом.