Сквозит. Холодный ветер вьётся по коже, проходясь по свежим едва зажившим шрамам. Сал жмурится от неприятного чувства, даже не пытаясь встать и закрыть окно. Всё равно тут же распахнётся обратно. Окна в камере отвратительные.
Фишер уже перестал считать дни от смерти доктора Откина, по сути единственного человека, который верил в его непричастность к преступлению и готового бороться за справедливость. Как иронично, что все такие люди умерли. Доктор, Ларри, Тодд… Последнего Сал считал умершим, ведь от прежнего парня осталась лишь оболочка. Биомасса, с которой доктора устали выходить на контакт. Смысла попросту нет. От Эшли не было и весточки с той роковой ночи, последствием которой стало всё это. Линии жизней четырёх людей сплелись, спутались, затянулись в тугие узлы и порвались в ошмётки. Все улики о массовом убийстве указывали на Салла, и полиция, не потрудившись разобраться, что не подросток устроил массовый геноцид, а дьявольское отродье, испоганившее всем жителям «Апартаментов Эддисона» жизнь. Но кто будет слушать подростка с явно расшатанной психикой, видевшего два убийства и вещи похуже? Да и странный он, в маске всё ходит, нелюдимый. Настоящий убийца.
Парень дёрнулся, когда дверь в камеру хлопнула, щёлкнули наручники, и на соседнюю кровать грузно кто-то опустился. Кем-то был сокамерник, с которым Сал коротал время до вынесения вердикта (да и после будет коротать: всем ясно, что парню грозит минимум пожизненное), по имени Роб. Тот был местным заводилой, отвратительно пахнущий толстяк с жидкими бледными волосами, крупным носом и мелкими бегающими глазками. Сал не удивился бы, если б сокамерника звали Трэвис Фелпс.
— Что, Салли-кромсали, — одному чёрту известно, как пресса узнала о школьном прозвище Фишера. Следствием стало то, что все заключённые называли парня так и никак иначе, — всё ещё вспоминаешь своих умерших друзей? А не поздно ли, а?
— Отвали, Робин, — парень всегда использовал полное имя мужчины, зная, что тот ненавидит это.
— Я-то отвалю, а вот голоса в твоей голове долго тебе ещё будут сниться. Не жалко было убивать мать лучшего друга, того жирдяя, главу дома? Старуху невиновную? А, Сал?
У Фишера кровь в венах едва не кипит от злобы. Руки так и чешутся разорвать этому ублюдку глотку, перегрызть её, заставить его заткнуться. Однако Сал лишь принимает сидячее положение, смотрит на сокамерника сквозь отверстия в протезе и шепчет:
— А у тебя в голове не раздаётся крик той невинной тринадцатилетней девочки, которую ты изнасиловал и убил? А, Роб?
Мужчина сжимает толстыми ладонями край кушетки и злобно смотрит в голубые глаза парня напротив.
— Только скажи ещё слово, мелкий подонок, и я тебе самолично впаяю эту сраную маску в лицо, да так, что ты её-
Салли одним прыжком встаёт с кровати. Роб дёргается, выдавая свою трусливую натуру, и внимательно следит за тем, как Сал направляется к решётке. Голубоглазый барабанит пальцами по прутьям, таким образом зовя дежурного, и не поворачиваясь к сокамернику, отчётливо произносит:
— Но тебе придётся снять для начала протез, Роб, чтобы набить мне лицо. А знаешь ли ты, что все, кто видел моё лицо без протеза, умирали. Все до единого, — Сал поворачивается и буквально плюёт в искажённое страхом лицо, — Роб. Можешь проверить, хоть сейчас сниму.
Роб видит, как Салли обманно тянется к протезу и тут же отворачивается, бормоча «иди ты к чёрту, псих». Как раз подходит дежурный, и Сал привычно просит того отвести себя на задний двор. Стоит проветрить голову.
На улице туманно. Сал, как только его заводят на огороженную территорию небольшого двора, стремиться отдалиться от всех гуляющих. Идёт к старому раскидистому дубу, падает на землю подле и взглядом упирается в зеленеющую траву под ногами. Кожей чувствует, как на него все пялятся, как на диковинное опасное животное, которому дашь палец — сожрёт всего. Наверное, Салли, и правда, животное. Хоть здесь его никто не трогает. Знают, что лучше не надо.
Голова опять набивается мыслями вперемешку с туманом. Прошлое кажется чем-то мутным, размытым. Вот он впервые видит здание «Апартаментов Эддисона» — холодные, будто гнилое здание, с разбитой подъездной дорогой. Следом встаёт образ бомжа (а был ли это человек?) с пятого этажа, маниакально раскачивающегося и шепчущего «тёмное место». Место, и правда, было тёмным, оставило свой несмываемый отпечаток на жизни Сала. По коже бегут одни мурашки от воспоминания всего того, что произошло в стенах дома.
Перед глазами встают Тодд и Эшли. Сердце болезненно сжимается при воспоминании о том, какого было видеть их счастливые лица, ничем не омрачённые. То, как Тодд собирал ему Super Gear Boy, рассказывал о новинках техники взахлёб, совершенно не обращая внимания на то, что Сал и десятой доли не понимал в этом всём. То, как рисовала Эш, полностью погружаясь в процесс, как хмурила тонкие брови, решая алгебру, и как морщинки пропадали, когда ответ появлялся сам собой. Все эти моменты медленно покрываются толстым слоем пыли. Они лишь воспоминания не более.
Но тут перед глазами встаёт ещё один человек, любивший рисовать и «Смысловую Фальсификацию».
Сал сжимает рукой мягкую, влажную после дождя землю и закрывает глаза. В голове вихрем проносятся все моменты из прошлой жизни, когда никакая тюрьма не грозила одному, а другой и не думал о столь скорой смерти. Ларри ему видится тем нескладным подростком, тощим и по-особенному красивым со спутанными волосами и местами размазанной подводкой. С милой родинкой под глазом, доставшейся от родителей. С каркающим грубым голосом, ломающимся от слёз, когда Джонсон осознал потерю отца. С тёмно-карими большими глазами, не менявшими выражения, когда Салли впервые снял протез. С тонкими пальцами с огрубевшей от игры на гитаре кожей, пробегавшим по спине Фишера в минуты их уединения. Таким он помнит Ларри — саркастичным, озлобленным на весь мир, но прячущим шипы рядом с парнем. Сал хранит этот образ из-за всех сил
и вновь чувствует отвратительный, почти вырубающий зуд.
Каждый раз, когда Ларри посещает мысли Фишера, обезображенное шрамами лицо начинает болеть. Его будто изнутри раздирают насекомые, и Салу стоит многих усилий не сорвать протез и не разодрать лицо самому. Он будто помнит все осторожные прикосновения друга, мотыльками оседавшие на особо глубоких рубцах на щеках, лбу, месте, где должен быть правый глаз. И от этого становится только хуже.
Сал бьётся головой о кору дерева, пытаясь заглушить зуд. Не помогает. Выход из ситуации лежит у него в кармане, но на улице нельзя. Надо найти скрытое место. Туалет.
Фишер встаёт и, покачиваясь, бредёт к входу в здание. Дежурный ловит шатающегося парня под руку и, будто слыша мысли парня, ведёт к сортиру. Сал на грани сознания бросает «спасибо, дальше сам» и вваливается в самую дальнюю кабинку. Чувство такое, будто он сейчас склеит ласты, но рука привычным движением достаёт банку с таблетками, открывает крышку и забрасывает в рот хозяина красную пилюлю. В голове разносится голос заключенного, давшего ему эти обезболивающие.
«Ты явно отбитый, чувак. От них побочек больше, чем пользы. Не жри больше четырёх за раз, а то откинешься».
Откинуться Салу сейчас кажется замечательной идеей.
Таблетка минуты за две притупляет боль и сознание одновременно. Парень плюхается на крышку унитаза, откидывая голову и вперивая взгляд в обшарпанный, покрытый грибком потолок. И чего же он натворил в прошлой жизни, что живёт сейчас такой? Мысли в голове несутся несвязные, не задерживаются долго; ощущение такое, что Салли накурился травы, подсунутой Ларри. Ох, он до сих пор помнит тот ноябрьский вечер в домике на дереве, когда единственным способом согреться было курить дешёвую, чёрт знает где взятую траву. Потом, правда, появился более действенный метод — целоваться до кругов перед глазами с лучшим другом. Такое себе занятие, но тепло было.
Минут через пятнадцать парня отпускает. Он медленно, цепляясь за стены, покидает туалет и бредёт в своей камере. Роб спит, рокот его храпа разносится по всему широкому коридору. Помещение карцера чем-то напоминало Салу блок «Е» из «Зелёной мили». Выхода из обоих помещений практически нет.
Фишер, не особо что-либо соображающий, видит дежурного. Сегодня на смене Виктор, единственный из служащих, кто не докапывается к Салли с лишними расспросами. Лишь открывает-закрывает дверь в камеру, застёгивает-расстёгивает наручники. И смотрит, да с таким состраданием, что Сала блевать тянет. Поэтому он, пряча покрасневшие от дури (явно же) глаза, вваливается в камеру и падает на кушетку, практически сразу отрубаясь.
***
Сал просыпается от увесистого похлопыванья по плечу. Парень привык спать лицом к стене, хоть и не снимает протез ни в камере, ни где-либо ещё. Поэтому он сначала открывает глаза, заторможено соображая, сколько сейчас времени может быть, и прислушивается к голосам на фоне. Раздаются щелчки камер, шум работающей аппаратуры. Фишер закрывает глаза и выдыхает сквозь зубы. Опять чёртова пресса.
— Фишер, поднимайся, пресса приехала. Им нужно интервью от тебя, последнее перед судом, — голос Виктора, мягкий и размеренно-приятный, успокаивает Салли. Похоже говорила мать Ларри.
Сал встаёт с кушетки, хрустит затёкшей шеей и позвоночником, даёт надеть на себя наручники и покидает камеру. Его, как маленькие надоедливые птички, мгновенно окружают репортёры с камерами. Непонятно, как их сюда пустили, в место, где каждый второй сидящий — убийца.
Его проводят в небольшую комнату со столом и двумя стульями, по каждому с противоположных сторон стола. На одном из них сидит девушка в строгом фиолетовом костюме. Перед ней — лист с перечнем вопросов. «Ничего нового», — думает Сал и падает перед ней на стул.
— Задавайте свои вопросы. Всё равно ничего нового не услышите, — хриплым ото сна голосом говорит Сал, отчего журналистка вздрагивает и без каких-либо введений-представлений начинает задавать вопросы. Ведёт она себя культурно, не заходит слишком далеко, даже задаёт неожиданный вопрос о колбасе, отчего у Сала остатки сегодняшнего (или вчерашнего? сколько он спал?) завтрака просятся наружу. Фишер рассказывает всё так, как помнит, ловя на лицах журналистки и оператора недоверие и одновременный шок. Видно же, что не верят. Что считают сумасшедшим. Правильно делают.
На колбасе интересные вопросы не заканчиваются. Девушка придвигает к Салу свежий выпуск какой-то газеты. Сал пробегается глазами по заголовку, более мелкому шрифту и дальше уже не слышит слов говорящей. Улавливает лишь «Эшли Кэмпбелл» «ваша школьная подруга», «показания на суде против вас». Он видит фотку из школьного альбома, где Эш приобнимает друга за плечи и улыбается в камеру. Такой он её и помнит: с длинными каштановыми волосами, горящими зелёными глазами и ярко-розовой помадой.
— Что Вы скажете по этому поводу, мистер Фишер? — голос девушки осторожен; она чувствует, что ходит по минному полю. У Салли в голове ни одной связанной мысли, лишь мерный гул, заполняющий уши, и белая пелена перед глазами. Он сминает в руках газету и смотрит на аккуратные руки журналистки. У Эш были похожие.
— Мисс Кэмпбелл прибыла из другого штата за пять дней до заседания. Она сейчас на территории, здесь. Вы… хотели бы с ней увидеться? — по голосу девушки Салли понимает, что встречи, вообще-то, запрещены, но она жертвует всем ради общепризнанного убийцы. На черта? Непонятно. Фишер смотрит ей в лицо, видя испуганно блестящие глаза и сжатые в полоску губы.
— Вы сами знаете, что это против правил, не так ли? — бормочет Салли, смотря сквозь девушку, подавляя беспричинную злобу и неосознанно проматывая моменты из подростковой жизни на сетчатке глаза, будто мини-фильм, — и вы знаете, чем это чревато.
— Об этом никто не узнает, клянусь Вам, — доверительно шепчет девушка и встаёт из-за стола. Раздается щелчок — камера оператора выключена. Фишер следит глазами за журналисткой, складывающей документы в небольшой портфель. Она, не прощаясь, выходит из помещения, за ней следует оператор. А заходит Эш, и её он узнаёт мгновенно.
Волосы коротко острижены, привычный фиолетовый свитер теперь заменяет чёрная толстовка. Те же джинсы, кеды. Помада тёмно-красная, отмечает про себя парень.
Девушка садится напротив, не смотря парню в глаза. Молчит.
— Что же, Эшли, привет. Не ожидал, что всё так повернётся, — неожиданно честно выдаёт Сал. Злоба на всех окружающих, на Роба, на полицейских и судью, ранее сдерживаемая, сейчас начинает выплёскиваться. Голос грубеет, — будешь теперь судье рассказывать про то, как я убил их всех, да? Будто тебя не было рядом, Эш?
— А меня и не было, — этот голос другой, Фишер его не узнаёт. Он ниже голоса Эшли, звучит с издёвкой. Сал неосознанно сжимает ладони в кулаки под столом. Голова девушки всё так же опущена. Но теперь она поднимает глаза, и Салли почти срывает голос, крича от ужаса, — я была в тебе.
Эти чёртовы красные глаза — последнее, что видит Салли Фишер.
***
Сал просыпается в камере. Он даже не хочет знать, что произошло после того, как его вырубило. Но он чувствует.
Чувствует, как его лицо и шея сгорают от зуда.
— И за что ты, милый Салли-кромсали, так отделал девушку, а? Подругой же была, — раздаётся насмешливый голос Роба за спиной. Фишер чувствует, как необъяснимая ярость поднимается в душе волнами цунами. Он почти снова отключается от боли под кожей и переполняющих эмоций, но находит заветную банку (как её до сих пор не отобрали?) и заглатывает таблеток десять. Не считает. Не может банально. Плевать на последствия, — она же хотела просто увидеться с тобой, а сейчас лежит в реанимации. И после этого ты ещё списываешь свои преступления на каких-то призраков.
— Замолчи, замолчи, замолчи! — из низкого рыка голос Салли переходит в громкий крик. Таблетки начинают действовать, да так бьют по мозгам, что Сал уже не контролирует себя. Он слетает с кушетки и бросается на парализованного страхом Роба, не способного что-либо сделать, — замолчи, замолчи, замолчи!!! — орёт во всю глотку Фишер, пригвождая мужчину к кушетке своим телом и давя на горло крепкими, жилистыми пальцами, — ты ни черта, ни черта не знаешь, Роб! — пальцы смыкаются на шее всё сильнее. Маленькие глазки мужчины почти вываливаются из орбит, он пытается что-то сказать, но не может, — ты хотел увидеть моё лицо без маски, да? — тянет Сал, окончательно сходя с ума, одной рукой держа Роба за горло, а другой расстёгивая закрепы протеза. Маска падает сначала на грудь старшего, а потом на пол. Из пережатого пальцами Фишера горла Роба рвётся крик ужаса и зов о помощи. Салли заходится пугающим, раскатистым смехом и говорит:
— Все умирают, когда видят моё лицо, Роб. Вот и ты увидел. Они все видели. И Доктор, и Лиза, и… и…- Салл прерывается. Отрезвляющая, тупая мысль о Ларри Джонсоне разносит остатки сознания на кусочки.
Сал отпускает горло Роба. Тот пошевелиться не может от страха, будто окоченел. Салли тянется руками к оголённому лицу и трогает огрубевшую кожу, так, как трогал Ларри. Его милый Ларри.
А потом с нажимом проводит ногтями по шрамам, вызывая кровь. Всё сильнее и сильнее раздирая остатки лица, не издавая ни звука. Кровь струится по рукам, обагряет оранжевую форму заключённого. А Фишер рвёт и рвёт. Отдалённо слышит рёв ужаса Роба, а сам забывается. Не чувствует как падает на пол, лишь проводит и проводит ногтями по лицу. Лицу, которое все ненавидят.
В последние секунды перед глазами встаёт Джонсон. Он смотрит на Салли, на его багряное, прямо как после встречи с псом, лицо и улыбается. Сал пытается улыбнуться, но не может.
Каркающий голос говорит.
«Я ждал тебя, Салли.»
