Знаешь, кто я?

Дьявольский фрукт был такой большой, что его с трудом удавалось держать в ладонях. Кожица мягкая и гладкая, как кожа на веках, вся в черных узорах; длинный черенок обвивает запястье – Росинант наверняка бы выронил фрукт, если б стебель не держался за его руку. Самому Росинанту держаться было совершенно не за что. Он сделал шаг вперед, потом еще, упал на колени и закашлял, раздирая измученные легкие в лоскуты. После долгого бега на глазах стояли слезы, кровь колотилась в ушах и звенело в голове. Челка тяжело плюхнулась на глаза, но ее даже убрать было нечем. Росинант из последних сил прижал дьявольский фрукт к груди и вытер мокрый от крови подбородок о плечо. Позади слышались крики и шаги, дрожащие огненные тени легли на мусорные кучи и заструились по дорожкам. Запахло смолой, раскаленным металлом, горячими потными телами – запах был такой тяжелый, что перебивал даже устоявшуюся вонь пищевых отходов и забивался в сломанный, забитый кровавыми соплями нос. Росинант зажмурился, пережидая острую вспышку паники, удержал себя на месте, подышал через рот. Прятаться на мусорной свалке было невыносимо: от бессилия и унижения хотелось забиться в самый дальний угол и там сдохнуть, но самые дальние углы тут никогда не разгребались и воняли так, что сдохнуть ну никак не получалось. Росинант даже засыпал с трудом: с мусорной кучи постоянно что-то срывалось и летело вниз, подгоняемое ветром и сопровождаемое жутким грохотом. Сейчас мусор сыпался отовсюду, звенел, скрипел, мялся и лопался под человеческими ногами, нагоняя жуткий, нечеловеческий страх. Страх, который постоянно терся у порога жизни Росинанта, то подходил ближе, то отступал, отогнанный чужой рукой. К нему невозможно было привыкнуть. Сейчас он бросался под ноги, мешая идти, и тут же врезался между лопаток, шептал в замерзшее ухо: беги, беги, беги. И Росинант бежал. Так бежал, что даже не заметил, в какой момент потерял Требола и Диаманте – просто пропала хватка на плече. Обернувшись, Росинант не увидел ни вечной, свисающей почти до пола сопли, ни перепуганных глаз, спрятанных за стеклами маски. И как эти двое, такие огромные и длинноногие, умудрялись отставать от маленького Росинанта? Еще и в спину подталкивали, шелестя срывающимся от злости голосом: «Ну же, Росенька! Быстрее, не тормози!» А теперь и вовсе бросили, избитого, едва живого от холода, загнанного в ловушку приближающимся со всех сторон светом факелов. Бесполезные люди – Росинант всегда выбирал не тех людей. А «те» люди, зажимающие его теперь в кольцо, – не бросят. И не пощадят. – Где этот мелкий выродок?! – послышалось из-за ближайшего вороха железного мусора. Росинант сунул дьявольский фрукт под драную кофту, припал к земле и пополз. Почва на свалке не прогревалась даже днем, утоптанная, спрятанная в тени возвышающихся мусорных куч. Солнечные лучи не касались нее – спускались по склонам, собранным из металла, тряпок, картона и пищевых отходов, доходили до подножья и уходили обратно, не попробовав местной земли. Сейчас по земле голодно рыскали безумные оранжевые тени, которые не умели греть. Босые ноги замерзли очень давно, Росинант почти не чувствовал пальцы. Колени и локти коченели быстро и бесповоротно, дьявольский фрукт мешал, туго натянув кофту. И зачем вообще Требол его отдал? Если он хочет, чтобы Росинант оброс способностями вроде его нескончаемых соплей – то Росинант, пожалуй, обойдется. Но выкинуть фрукт рука не поднялась. Росинант помнил огромный список имен и фамилий – людей, положивших жизнь на его поиски. Это, конечно, больше говорило о людской алчности и жажде силы, но все равно внушало уважение. Толпа приближалась. За людскими голосами Росинант перестал различать собственное дыхание. Он прижался к мусорной куче, на ощупь отвел в сторону тяжелый люк и судорожно выдохнул. Проделать сквозной лаз на другой конец свалки когда-то придумал Требол. Он же убедил Росинанта, что необходимо воспользоваться им в случае опасности. – В этом нет ничего постыдного, Росенька, – говорил он, растягивая слова. К этому времени «Росенька» приучился не морщится с такого обращения, а просто закатывал глаза. – Считаешь, что не стыдно ползти под кучей мусора? – отзывался Росинант. – Считаю, что не стыдно использовать любые пути, если очень хочешь жить. Слезай оттуда, последние целые штаны издерешь. Росинант уже тогда не любил Требола за то, что тот, без умных лиц и прописных моралей, смотрел на него как на неразумное дитя. Молчаливый и строгий Диаманте казался более приемлемым союзником, но выбирать не приходилось. Особенно Требол бесил, когда поправлял на Росинанте перепачканную намертво одежду и самым гнусным образом сообщал: – Тебе пора. Твой отец будет волноваться. Отец, беглый тенрьюбито, действительно переживал, что любимый сын целыми днями носится по свалке с незнакомцами и ничего не рассказывает. А стоило Росинанту вернуться после заката – устраивал поистине королевский скандал. Интересно, что бы он сейчас сказал, глядя на то, как любимый сынок ползет под готовой рухнуть в любой момент мусорной кучей и, как за последнюю надежду, цепляется за дьявольский фрукт. Разбитый, перепуганный, гонимый обезумевшей толпой, он уносил к морю остатки своей жизни, от которой не осталось ничего. Колени заскользили по мутной, дурно пахнущей лужице, и Росинант, не удержав равновесие, растянулся на животе. Вонь немедленно ударила в лицо так, что закружилась голова. Росинант, стараясь не морщиться, приложил ладонь к затылку и почувствовал влажное пятно под слипшимися волосами. Ужас поднял Росинанта на колени и погнал дальше. В голове, больной и тяжелой, разгорались голоса. Росинант слышал, как где-то далеко кричит и бьется Требол, как беззвучно вздыхает Диаманте, а отец хлопает синющими губами. Отцу было холодно; кровь, вытекающая на пол из раны на животе, вытягивала из него тепло. Он скреб пальцами по полу, но все время натыкался только на брошенный нож, и со стоном одергивал руку. Росинант убегал от этого образа и человека, который его породил, стараясь не думать, не жалеть, не вспоминать. Чертово же бездумное эгоистичное чудовище! Перед глазами показалось дрожащее малиновое пятно, ветер донес запах моря, от которого заныли зубы. Росинант боялся моря всегда, сколько себя помнил, а сейчас шел к нему без плана и без цели, как на убой. – Как недальновидно, – сказал насмешливый голос, и Росинант, вздрогнув, приложился головой о край лаза. Кровь заструилась по лицу, согревая и заливая глаза. – Кто здесь? Вокруг было тихо. Знакомый голос разогнал посторонние звуки, оставив Росинанта наедине с грохотом собственного сердца. – Эй, ты! Давай, говори со мной! Не дождавшись ответа, Росинант выдохнул и оттолкнулся ладонью от пола. Если он начинал считать шаги, то давно перешагнул границу знакомых чисел и бросил это дело. Росинант не помнил, начинал ли. Тишина стояла такая, какой он не помнил в своей жизни. И можно было подумать, что жизнь уже кончилась – и Росинант на какой-то миг именно так и подумал – но потом лаз под руками оборвался, и Росинант полетел вниз по склону, выложенному не одним слоем изъеденного насекомыми тряпья. Требол, укладывая под тряпье старые прогнившие картонки, ворчал, что Росенька обязательно убьется на спуске, если ничего не предпринять. Требол. Росинант попытался вслушаться в отголоски ночной битвы, но звук собственного падения заглушал все. Под плечом опасно захрустела бумага, что-то острое ткнуло в плечо и пропало – Росинант скатывался вниз, пока, наконец, не врезался спиной в мокрый прибрежный песок. От близости моря накатила такая слабость, что во рту появился привкус вчерашнего обеда. Росинант накрыл рот обеими руками и уставился бессмысленно в небо. Звенящая прозрачная бирюза растекалась во все стороны, а встретившись у горизонта с морем, принимала розовый оттенок. Росинант с трудом поднял руку вверх и растопырил пальцы. Темный силуэт со сбитыми ногтями выглядел неуместно на фоне этой синевы, как неуместна бывает черная ворона на глади бескрайних песчаных дюн. С пальцев капало. – Вот черт, – от резкого подъема повело в сторону, но Росинант не обратил на это внимание. – Черт, черт, черт! В отличие от самого Росинанта, дьявольский фрукт не пережил скоростной спуск. Кожица лопнула в нескольких местах, и наружу показалась исходящая соком желтая мякоть, быстро темнеющая при свете. Росинант загнанно огляделся. Примерять дьявольский фрукт на себя не хотелось. От Требола Росинант слышал много историй о людях, страдающих от собственной силы. Люди-призраки, не способные умереть, люди-армии, люди-звери и люди-боги. Росинант по детской наивности не желал себе ни одну из этих судеб. Но фрукт пропадал, таял у него на руках, горько пахнущий сок склеивал пальцы. Во рту скопилась голодная слюна. Росинант зажмурился и сунул кусочек в рот. На вкус дьявольский фрукт был скользким и противным, как дегтярное мыло, но хрупкая мякоть быстро таяла на языке, так что это можно было пережить. Гул в голове нарастал: говорили люди, шелестело море, волны с треском гнали вдоль берега крупные куски гальки. Росинант удивленно огляделся, осторожно покачал головой, но гул не исчез – теперь он мог различить, как идет по морю еще не видный на горизонте корабль, и команда его неспешно выползает из кают, готовясь поднимать паруса и ловить попутный ветер. Со следующей долькой фрукта в голове закричали. Росинант упал на бок и зажал нос пальцами – ему казалось, что кровь сейчас хлынет из носа, из ушей, заполнит рот, но ничего не происходило. Зато вкус на языке теперь показался знакомым, напомнил блюдо из детства, которое Росинант поклялся ненавидеть до конца своих дней. Крик усиливался. Росинант сосредоточился на движении, с которым его пальцы отламывали кусочек мякоти и доносили до рта. Челюсть сводило от усилий. Закрыв глаза, Росинант слушал, как его настигает огромная волна из неразделимых звуков. Сил сопротивляться этому не было, поэтому, не нащупав больше ни одной дольки, Росинант позволил себе провалиться в грохот. – Ну и дурак же ты, братишка, – сказал насмешливый голос. И все смолкло. Росинант открыл глаза и понял, что куда-то плывет. Это открытие ничуть его не испугало, несмотря на то, что до обморока плыть он никуда не собирался. Шлепали волны о деревянный борт, скрипели мачты, бегали, перекрикиваясь, люди, и никто никого не пытался сжечь. Головной боли тоже не было. Все это наполнило Росинанта спокойствием, и он даже пропустил момент, когда над ним склонилось лицо. – Привет, радость, – с улыбкой сказало лицо; очерченные помадой губы двигались завораживающе медленно. – Как ты себя ощущаешь? Росинант ощущал себя мешком с костями, которому больше некуда и незачем было идти. Острое чувство потери металось в грудной клетке, не находя выхода. – Брат, – сказал он. – Что? – У меня там остался брат. Он жив? – Послушай, детеныш, – сказал другой голос, хриплый, горько пахнущий дымом. – Я тебя подобрал только потому, что ты свалился на мой корабль с неба. В трех сотнях миль от любой земли, будь то остров, айсберг или воздушный город. Мне не интересно, как ты это сделал. Мне интересно, в состоянии ли ты убраться отсюда. Росинант попробовал согнуть пальцы на руках, медленно повернул голову, уперся стопами в изножье кровати и потянулся, заново осознавая собственное тело. Хвост у него не вырос. Сопли тоже, слава богам, не текли. Пекло в горле и болел нос, горели содранные колени и ладони, но после ночной гонки это все казалось незначительным. Под шею сунулись прохладные пальцы, прощупали позвоночник, помогли сесть. Напомаженный рот снова улыбнулся, вокруг разукрашенных глаз собрались морщинки от смеха. – Радость, кажется, почти не пострадала, босс. – Исчезни. Пальцы исчезли с шеи, по лбу проехалось розовое перышко боа, зазвучали шаги, хлопнула дверь. Росинант обернулся, упираясь в матрац крепко перебинтованными ладонями. Иллюзий насчет собственной грации он уже не питал, а корабль качало, и Росинанта качало вместе с ним. Бонусом к ночному падению шла головокружительная слабость. – Осознаешь реальность? – спросил голос с едва уловимой усмешкой, и Росинанту удалось сфокусироваться. Голос немедленно оброс внешностью, причем столько приметной, что Росинанту показалось мало тех метров, что были между ним и сидящим напротив человеком. Сигаретный дым густым облаком витал в воздухе, размывая черты лица, и Росинант никак не мог угадать возраст этого человека, хотя голосу можно было давать все сорок. Только в этом возрасте становится понятна страсть людей к такому обилию колец. Длинное, отороченное белое мехом пальто сложно было объяснить хоть чем-то в пределах здравого смысла. Росинант молчал, размышляя, как бы потактичнее начать разговор, чтобы его на первом же слове не выкинули с корабля. Умными разговорами в их тандеме всегда заведовал Доффи. Вот же черт… Росинант схватился за виски и всхлипнул. Мысли о Доффи вызывали чудовищную головную боль. Еще страшнее было то, что на месте некоторых воспоминаний Росинант не нашел ничего. Память о первой вылазке на свалку обрывалась встречей с ватагой местных пацанов, хотя Росинант даже с покалеченной головой понимал, что просто так его с братом оттуда никто не выпустил бы. Первая рыбалка заканчивалась поиском удочки в мусорной куче. Забывался цвет глаз Доффи, его манера говорить, улыбаться. Очки бестолковой формы – Доффи же носил очки? Встреча с этим… у которого еще сопли до пола висели, а Росинант еще его способность себе не хотел. Да что же это! На челюсти сомкнулись пальцы – казалось, каменные – и сдавили так, что Росинант услышал, как крошится эмаль на зубах. Холодные серые глаза оказались невероятно близко, можно было разглядеть чуть дрожащие, расширенные после недавней сигареты зрачки. Избегая смотреть прямо, Росинант опустил взгляд и наткнулся на огромную рану через все лицо, кое-как сшитую темными нитками. В некоторых местах шов налился темной сукровицей и грозился вот-вот разойтись. – А ты красавчик, – судорожно выдавил Росинант. – На себя посмотри, детеныш, – хохотнул человек. – Тебя, такого синего, хоть в гроб укладывай, все равно хуже уже не будет. А теперь не дыши. Росинант задержал воздух рефлекторно. Между губ ткнулось стеклянное горлышко, и в следующую секунду желудок обожгло, а из глаз потекли слезы. Сначала Росинант еще пытался дышать размеренно и спокойно, но почувствовал, что каменные пальцы никуда не пропали, и расслабился. Он кашлял, дергаясь из стороны в сторону, давясь собственной слюной, долго и отчаянно. Алкоголь вышиб последний воздух из легких, и сил, чтобы бояться и волноваться о чем-то просто не осталось. Росинант в этот миг хотел бы испытать благодарность, но на нее тоже не хватало. С трудом успокоившись, он перевел дух. Выпрямился, вытер слезы углом одеяла. Человек все так же стоял рядом, но его пальцы больше не сжимали шею Росинанта, а просто прикасались к коже. Казалось, человек просто не мог заставить себя отойти. А еще он ухмылялся. – Как тебя звать-то хоть, детеныш? А то так и помрешь безымянным после первого глотка рома. – Роси… – Росинант глотнул воздуха, – нант. – Отлично, Роси. Вечером мы пришвартуемся возле Сабаоди. Сам слезешь или с тобой няньку отправить? – Можно мне не на Сабаоди? Куда угодно, кроме Сабаоди. – А ты наглый. Не боишься меня? – Ты пират, я догадался, но это не страшно. Я бы тоже стал пиратом, но с детства в море веду себя как топор. Доффи даже говорил, что мне можно дьявольский фрукт жрать без опаски – все равно и плавать не умею, и от воды сразу теряю волю к жизни. Но пираты мне все равно нравятся, они клевые. Росинант поднял взгляд и замер, не решаясь пошевелиться. Человек не отрываясь разглядывал его лицо и тихо дышал через чуть приоткрытый рот. Перехватив взгляд Росинанта, он отдернул руку с его шеи, отвернулся и отошел обратно к креслу. Чиркнул деревянной спичкой о бортик кровати и закурил. Интересно, подумал Росинант, сколько длится удовольствие от сигары? И можно ли списать на нее огромные зрачки неподвижных серых глаз. – Нельзя, – отрезал человек несколько затяжек спустя; он все еще избегал смотреть на Росинанта, словно его поймали на чем-то неловком. – Тебе очень нужно на Сабаоди. Прямо необходимо. Смекаешь? – Угу, – понятливо кивнул Росинант. – Замечательно, – человек поправил на плечах тяжелое пальто и взялся за ручку двери. – Скажи мне только вот что: с твоим неумением пить как ты попал на мой корабль? С неба, я напомню. Росинант потер лицо и расслабленно улыбнулся. Рассказывать о том, что он всю ночь прятался в кучах мусора, потом дрался, потом снова прятался, полз, падал на морской песок, ел от безысходности дьявольский фрукт, а потом и вовсе делал непонятно что – отчего-то не хотелось. Не перед человеком, который тут спасал его в меру своих этических принципов. Человек молча курил, отводя сигарету от губ тяжелыми пальцами. Росинант растерянно потер шею, прогоняя отголоски чужого прикосновения. Одышливый воздух запертой, переполненной солнцем каюты под завязку набивал легкие. – Я съел дьявольский фрукт, – сказал Росинант, когда понял, что разговора не избежать. – У меня закружилась голова. Дальше не помню. Человек помолчал, глядя, как с кончика сигары срываются крошечные красные искры, кивнул чему-то своему. – Бывает. С какой стороны трап, сам найдешь. Смотри не навернись. – Как бы я жил без этих твоих советов, – проворчал Росинант себе под нос. И конечно, спускаясь на следующий день по скользким ступеням, поскользнулся на третьем шаге. Однажды маленький Росинант, бывший тенрьюбито, бывший никто, бывший однодневный член пиратского экипажа, высадился на архипелаге Сабаодии, посмотрел, как достопочтенные люди ездят на людях менее почтенных и носят пузыри на голове. Послал все это в меру своих невеликих лингвистических способностей и решил стать дозорным. И ни разу не пожалел. Оказалось, что, если конкретно упереться во что-то рогом и изначально положить на мнение остальных, в дозоре можно было вполне себе устроиться. А засекреченный дьявольский фрукт привносил разнообразие в размеренную жизнь военной академии. Росинант гордился большей частью гулявших по кампусу сплетен и баек. Впрочем, это очень скоро ему надоело, и он сосредоточился на учебе. За этим занятием и застал его однажды адмирал Сенгоку, чем был немало восхищен. Именно этому случайному стечению обстоятельств Росинант был благодарен за то, что сейчас вышагивал по мраморным полам роскошного казино. Стены под взглядом рассыпались сотнями бликов, будто были собраны не из белого зеркального камня с Южных островов, а из самого песка. Что, впрочем, было бы неудивительно. В Арабасте Росинанту все время казалось, что даже воздух, вопреки утверждениям ученых, на десять процентов состоит не из воды, а из песка. Остановившись у огромных металлических дверей, Росинант набрал воздуха для приветственного слова и немедленно наглотался песка и пыли, но настроения это не сбавило нисколько. Впервые в звании должностного лица, он с ноги распахнул дверь и радостно ввалился в кабинет. – Пляши, тебе письмо! Крокодайл сидел в огромном кожаном кресле и что-то искал в разбросанных листках. Ими был застлан весь огромный стол, стул и даже часть роскошного расписного ковра. На приветствие Росинанта он только поднял глаза – неподвижные, холодные, спокойные, как у сытой рептилии, именно такие, какими их запомнил Росинант, будто и не было этих десяти лет. Солнечный свет покатился по оконным рамам и засветил серую радужку. Крокодайл лениво перекатил сигарету в другой угол рта, сложил руки в замок и одним взглядом снял всю кожу с лица Росинанта. Взгляд замер где-то под подбородком, скатился вниз по шее и потерялся за воротничком. – Надо было еще тогда тебя утопить, – проговорил Крокодайл недовольно и вынул-таки сигарету изо рта. Длинная резаная рана на его лице теперь превратилась в шрам и удивительным образом гармонировала и с дурацким внесезонным пальто, и с россыпью перстней на пальцах, и с зализанными назад волосами. Весь Крокодайл был в этом – в какой-то чудовищной несовместимости, которую хотелось разглядывать, и разглядывать, и разглядывать, бесконечно. – Ты не мог меня утопить, – уверенно кивнул Росинант и незаметно смахнул каплю пота рукавом. – Я же тебе понравился. Раздался грохот, Росинант удивленно обернулся и увидел пустоту на том месте, где только что стояла тяжелая малахитовая шкатулка. На полу переливались темно-зеленые осколки. – Отойди, пожалуйста, от всего, – со вздохом сказал Крокодайл. – С чего ты взял, что ты мне понравился… Роси, правильно? – Ты запомнил! – обрадовался Росинант. – Не пойми меня неправильно, я часто ошибаюсь в оценке собственной привлекательности. Но три года назад я начал курить, а два года назад заказал себе нормальное зеркало, так что с фактами не поспоришь. Он отошел от полки и теперь стоял посреди комнаты, испытывая на себе всю прелесть трех окон, выходящих на восток. Солнце жарило прямо в лицо безжалостными белыми лучами, но даже сквозь них Росинант ощущал на себе тяжелый пристальный взгляд Крокодайла – с тем же успехом тот мог прикасаться к нему пальцами, настолько реальными были ощущения. – Я слышал, – сказал Крокодайл, – что у некоторых после раскрытия дьявольского фрукта начинаются проблемы с рассудком. Но еще я слышал, что Сенгоку вполне себе разумный мужик и вряд ли подарил бы нехилое звание капитана долбоебу вроде тебя. Вопрос можешь выбрать сам, какой больше нравится. Росинант улыбнулся и приблизился к столу, держа руки с письмом на виду. Поговаривали, что некоторое время после фатальной встречи с Ньюгейтом Крокодайл бросался на все, что движется, без разбора и жалости. Конечно, Росинант молчал о том, что застал самый-самый момент «после», а его даже с палубы не спустили. И о причинах умалчивал. Хотя о них и сам догадался до стыдного нескоро. – Мама мне рассказывала, – начал он издалека; Крокодайл изумленно приподнял брови, но прерывать не стал, – что когда человеку что-то нравится, это невозможно скрыть. Учащенное дыхание, бешеный пульс, дебильные поводы для радости – вот это вот все. А еще у него зрачки расползаются, и заметить это проще всего. Я тогда подумал, что тебя так сигареты вставляют. Сам пробовал курить всякое, некоторое действительно неслабо било по голове, но ты бы до такого не опустился, правда же. Потом, на архипелаге Бонце, я нашел те самые сигары. А еще отличного продавца зеркал – он мне такую скидку сделал, закачаешься, могу адрес дать. – Слишком долго, – вставил Крокодайл, и Росинант с наслаждением услышал, как у него засбоил пульс. – Ты уверен, что приехал сюда ради этого, капитан Роси? – Не называй меня так. И я уже заканчиваю. Ты знаешь, что при курении зрачки увеличиваются на целое нихрена? А у тебя были вот такие, – он сложил и большого и указательного пальцев кольцо и с гордостью продемонстрировал. – На какой из вопросов тебе больше всего хочется услышать ответ? Крокодайл медленно поднялся из-за стола. Так же медленно подошел, разбрасывая по полу бесформенные черные тени, и еще медленнее поднял руку, давая возможность отойти или уклониться. Росинант стоял неподвижно и смотрел, как, вздрогнув, растекаются в ноль зрачки, закрывая серую радужку. Как человек вроде Крокодайла мог быть таким очевидным в своих эмоциях? Как он это допустил? Коснувшись кончиками пальцев шеи, Крокодайл сомкнул хватку, вбил спиной в стену с такой силой, что вспомнилась качка на корабле в день после самой страшной ночи. Росинант открыл рот, чтобы заговорить, но Крокодайл сжал пальцы еще сильнее, и слова умерли в горле, не найдя силы. – А ты удобный, – Крокодайл вдавливал фразы Росинанту в подбородок, вместе с горячим быстрым дыханием и запахом сигар – тех самых. Росинант смотрел на него сверху вниз и замирал в восторге от одного только этого зрелища. – Сам нашел меня, сам пришел, сам предложился. Ты же понимаешь, что это сложно расценивать по-другому? Умница, не кивай так сильно, а то я тебе случайно трахею сломаю. Ну и что мы с тобой будем делать? На самом деле у Росинанта были варианты, один прекраснее другого. Он собирался поделиться ими всеми. – Что? – переспросил Крокодайл и ослабил хватку, большой палец ласково погладил за ухом. – Что такое? Мне показалось, ты мне хочешь что-то сказать. Росинант улыбнулся и сглотнул сухим горлом. – Я… – Крокодайл перестал хмуриться и наконец-то посмотрел в глаза. – Я тоже слышу, какой у тебя пульс. Бешеный, мог бы добавить он. Чудовищный, просто невероятный. Я никогда не слышал такого – даже у людей, идущих на смерть, даже у людей, которые знают, что сейчас умрут. Он не сказал. Потому что Крокодайл сейчас держал его за горло и точно слышал, что творится с его собственным пульсом. – Знаешь, – сказал он вместо этого и ухмыльнулся, когда Крокодайл дернулся на звук. – Это ужасно нечестно. Среди нас с тобой именно мне тут двадцать с небольшим лет. Естественно, я рехнусь раньше тебя. – Резонно, – согласился Крокодайл и вжался губами в белые следы на шее Росинанта. К утру свое несчастное горло Росинант сорвал безвозвратно. Зато Крокодайл согласился на Крока, а сам Росинант вспомнил, что вообще-то приехал официально передать ему титул шичибукая. И по этому поводу задержался еще на пару часов. К Доффи Сенгоку его отпускал с неохотой, заставлял несколько раз бегать с бланками и пропусками, выдавая дополнительное время на размышление. – Это бессмысленно, Роси, – повторял он и хмурился, когда Росинант приносил очередную подписанную бумажку. – За твоим братом следят настоящие профессионалы, в твоем присутствии нет никакого смысла. – Поучусь вести слежку у настоящих профессионалов, – пожимал плечами Росинант, складывая важную бумажку в папку, а папку – в стопку таких же папок. Сенгоку умел быть настойчивым. Но даже ему в какой-то момент это надоело. Сложно уберечь от опасности человека, который со всей страстью молодого идиота лезет в жерло вулкана. Росинант идиотом себя не считал, да и вулкан был спящий, но это и настораживало больше всего. Доффи не умел быть скрытным и тихим, его раздутому эго требовалась публика, но все эти десять лет он был тише воды в самом мерзлом озере. О нем не было информации, его не ловили на горячем, и никто не мог с точностью сказать, где Дофламинго находится в данную конкретную минуту. Кроме дней, когда он показательно отдыхал на Спайдер Майлз, но у Росинанта, как назло, на это время всегда находились неотложные дела. Он даже подозревал тайный сговор Сенгоку и Доффи, но быстро отмел мысль как несостоятельную и списал ее на плохое настроение. В общем, все это время Доффи светил чистейшей кармой, отмытой благими делами (и слезами младенцев, которых, как полагал Росинант, Доффи ел на завтрак), и вел показательную жизнь пирата в статусе шичибукая. Никаких разбоев и грабежей, никаких убийств – только акулья радостная улыбка всем вокруг. У Росинанта маргаритки на подоконнике вяли от такого уныния. Зато все менялось, когда на сцене – в кулуарах, за кулисами, давайте будем честными – появлялся Джокер. Росинант давно не питал иллюзий, что найдет под этой маской кого-то, кроме старшего братика. Джокер был именно таким, каким Доффи остался в обрывочных воспоминаниях Росинанта: жестоким, бескомпромиссным, руки по плечи в крови и пистолет наголо. Одно только упоминание Джокера вызывало у Росинанта изжогу и чувство собственной никчемности. Джокер словно издевался над ним: он не бежал с острова, когда Росинант спускался на берег с собственной командой, нет. Он оседал глубже, уходил на такие задворки, опускался в такие подвалы, что даже крысы брезговали идти за ним. Джокер выжидал, когда Росинант, в сотый раз прочитав перехваченное письмо, устроится в организованной по всем правилам засаде, а потом объявлялся на другом конце острова, проворачивал свои дела и тут же исчезал. На память оставались горы трупов и перепуганные жители, глядящие со смесью ненависти и отчаяния. Росинант ненавидел Джокера. Так сильно, что иногда хотелось расковырять себе грудь и вынуть оттуда все чувства, чтобы просто не объяснять словами, на что это похоже. Не было таких слов. Подплывая на лодке к Спайдер Майлз, Росинант думал только о том, как бы от больших эмоций не вывалить это все на Доффи. Ебать как я тебя ненавижу, братишка, – и годы кропотливой работы коту под хвост. В этом был весь Доффи – он исхитрялся управлять людьми, даже находясь в тысяче миль от них или даже вовсе не подозревая об их существовании. Невыносимое чудовище. «Ну и дурак же ты, братишка». Росинант встряхнулся, спрыгнул на берег, поднялся на ноги, встряхнулся еще раз, сбивая ладонями прилипший к заднице песок, прикусил кончик сигареты и зашагал вперед. Во всей резиденции – сам Росинант назвал бы это сооружение дворцом, но Доффи был против громких слов – его никто не остановил. Быстрая безликая прислуга коротко кланялась и удалялась из-под ног, пряча глаза. Охрана вытягивалась в струнку и удивленно таращилась в спину. Требол первым ухватил под локоть и радостно заныл в ухо: – Ну и где ты пропадал, До… Росинант выдернул руку из его пальцев и резко обернулся, немой от накатившей ярости. Его только что перепутал с Доффи человек, знававший их с самого детства (теперь он помнил об этом с кристальной четкостью), и сложно было придумать оскорбление хуже этого. – Роси? – Требол спал с лица и принялся быстро перебирать пальцами края халата. – Ты ли это? Росинант сделал шаг назад от лихорадочно трясущихся рук Требола. Потом еще. И еще. И вот так, спиной вперед, и влетел в неплотно прикрытые двери. Накрыла оглушительная тишина. Росинант успел перепугаться, что от неожиданности активировал фрукт, но за спиной заскрипели ножки тяжелого кресла, упала на пол книга, ногти царапнули по лакированному дереву и удивленный голос произнес: – Роси? Удивленный голос. Тихий, низкий, опасный, чуть хриплый, если эмоции бьют через край, и такой знакомый Росинанту голос. Его собственный. Совершенно неотличимый. Росинант захлопнул рот и обернулся. Доффи стоял в белых лучах еле теплого рассветного солнца, точь-в-точь такой же, как в детстве. Очки на носу, руки в карманах, золотой нимб волос над головой. Харизма эта его чудовищная, которой невозможно противостоять. Улыбка во всю мощь лицевых мышц. – Роси? Кое-как переставляя ноги, Росинант поднялся с пола, подошел к столу, нашарил листок и ручку. Весь запас его моральных сил тратился на то, чтобы не схватиться за маузер, спрятанный под кофтой. Сердце колотилось, как бешеное, то поднимая к горлу, то падая куда-то в живот. Свалю нахер из этой части света, думал Росинант, старательно выводя буквы деревянной рукой. Перееду к Кроку. Заведу нам кенгуру. Просру всю месячную зарплату казино в том же самом казино. Напьюсь с каламбура ситуации. Буду пиздец как счастлив. Отложив ручку, он поднял лицо и посмотрел в слепящее глаза солнце. И тоже улыбнулся. «Привет». Иногда, забывшись, Росинант называл Спайдер Майлз домом и сам же на себя потом злился. Потом очень себя жалел и злился снова. Суть сожалений состояла в том, что к двадцати двум годам у Росинанта не было дома, а Спайдер Майлз прекрасно для этого подходил. Здесь все напоминало о доме. В первые дни своего самовольного заточения Росинант часто приходил на берег и подолгу смотрел на светлую колеблющуюся гладь. Мусорные кучи исчезли с берегов, появились ряды перекошенных домиков, каштановые рощи и клумбы с белыми и розовыми гиацинтами. Казалось, не осталось ничего из прошлого – невозможность куда-то сбежать и ощущение полной беспомощности перед чем-то огромным. – Ты замерзнешь, – сказал Доффи, подходя со спины. Черная шуба тяжело опустилась на плечи, согревая озябшее тело. Рассветы на Спайдер Майлз по-прежнему были безжалостно ледяными. Росинант чуть повернул голову, и Доффи уперся подбородком в его плечо, навалился, щекотно задышал в ухо. Шершавые, словно расцарапанные мелкой леской пальцы тронули тыльную сторону ладони, сжали пальцы. От Дофии несло монументальной, непоколебимой уверенностью в собственной силе и собственном праве. Рядом с ним не ничего делать, ни о чем думать. Росинант иногда ловил себя на эгоистичном желании лечь и никогда не просыпаться. Потом он, правда, вспоминал, что Крок обещал ему достать тасманский табак, и это желание проходило. – Что ты тут выглядываешь каждый день? – спросил Доффи, поудобнее устраивая щеку на плече Росинанта. Росинант небрежно повел свободным плечом и тоже уставился на горизонт. Жесткие кончики волос кололи висок. Доффи всегда поднимал волосы кверху – то ли спал так, то ли укладывал каждый день, кто его там разберет, – поэтому Росинант приучил себя к простой короткой стрижке и длинной челке. Глупая шапка и макияж делали их сходство минимальным. Отойти от Доффи в остальном было куда сложнее: они носили похожую одежду, одинаково вздергивали подбородок при разговорах, носили смешные разноцветные шубы. Иногда, спускаясь вслед за Доффи по трапу, Росинант ловил себя на мысли, что слышит только одну пару шагов. Движение в движение они повторяли друг друга – звучал голос (одинаковый, хотя Доффи не мог об этом знать), взлетал вверх зажатый в руке револьвер, кривились губы, тени от огромных шуб сливались в одну. Даже сейчас Росинант вздрогнул от накатившего с моря пронизывающего ветра, и дрожь передалась Доффи, вошла в грудную клетку и дернула кончики пальцев. – Ладно, – сказал Доффи с улыбкой. – Тебе все равно. Но теперь замерз я. Росинант повернулся на пятках, чуть не улетев в ледяную воду, взял Доффи за руку и повел в дом. Маленький мальчик заливался слезами и голосил во всю мощь своих крошечных легких: – Кто-нибудь, помогите! Мама, мама, мама! Никто не помог. Когда в темной подворотне раздаются звуки, похожие на эти, люди предпочитают делать вид, что очень заняты уборкой, воспитанием детей или содержимым под собственными ногтями. На такой случай они покупают чайники со свистком и всю ночь кипятят воду, чтобы наутро рассказать соседям, что от этого ужасного свиста им совершенно заложило уши. А маленького мальчика, конечно, очень жаль. Бедный, бедный ребенок. Правда, существуют еще герои, которые могут кинуться на помощь с рулоном туалетной бумаги наголо, но героев на своем острове Доффи не терпел. И сейчас Росинант понимал, почему. Нож легко выскользнул из тела, и мужчина сполз вниз по стене, обеими руками держась за расползающуюся рану на животе. В нежно-голубом свете июльской полночи его лицо казалось прозрачным, как вода. Он языком снимал капли пота с верхней губы, с осторожностью кашлял и смотрел исподлобья. Росинант его знал. Агент Росс, верная борзая мировой справедливости, никогда ему не нравился. Тщеславный, гордый и показательно жестокий, он смотрел на новичков свысока и не упускал случая, чтобы внушить всем вокруг собственное видение идеального мироустройства, иногда посредством ботинка. Когда Сенгоку отправил его следить за Дофламинго, в штабе вздохнули с облегчением, а Росинант тихо взвыл от злости. Старый гад так легко его уделал, еще и хмыкнул в лицо на прощанье. Сейчас Росинант смотрел на судорожно сжатые пальцы, между которыми лилась бурая кровь, на перепуганную некрасивую женщину, зажатую с двух сторон мусорными баками, и пацаненка, которого Росс непонятно как умудрился заделать, несмотря на то, что был свиньей, уродом и тем еще пидорасом. В Росинанте не отзывалось ничего. Даже обычное человеческое сострадание оставило его, когда Росс снова поднялся на ноги и в знакомой манере ухмыльнулся в лицо. – Шавка ты безродная, – следующий удар выбил еще несколько зубов из его рта. Росс сморщился, ворочая языком обломки зубной эмали, Росинант вытер кулак о его рубашку. – Все вы сгниете, чертовы пираты. – Давай еще раз, – с улыбкой продолжил Росинант и поправил шубу. Шуба была розового цвета, но это никого не смущало. – Как много правительству известно обо мне и моей команде? – Только то, что вы скоро сдохнете. Росинант удовлетворенно кивнул и выстрелил. Некрасивая женщина вскрикнула и растеклась по земле. Мальчишка громко сглотнул сопливый ком и заверещал еще громче, задыхаясь на вдохах и истерично закатывая глаза. Росс только криво улыбнулся полупустым щербатым ртом. – И мелкого пристрели. Заебал выть. Мальчишка упал на задницу и, еле шевеля босыми ногами, заполз в самый угол, стараясь не касаться бездыханного тела матери. Его голос стих, сильно запахло мочой. Диаманте поднял руку и вопросительно замер, глядя на Росинанта. – Доффи? – Оставь его, – сказал Росинант и сморщился, когда запах сделался невыносимым. – Убийство ребенка будет сложнее оправдать. – А убийство агента Дозора, значит, оправдать можно? – оскалился Росс. – А ты тут никому не нравился, – обрадовал его Росинант. – Я тебя терпел, потому что не было другого способа отслеживать действия Дозора. Сейчас все изменилось. Росс пожевал губу двумя оставшимися резцами, а потом в его круглых впалых глазах вспыхнула ярость. – Росинант? Вот сука продажная! Если б знал, пристрелил бы еще в академии. – Ну зачем ты так? – посетовал Росинант и передернул затвор; взгляд Росса остановился на его пальцах. Сколько бы он ни заливал, что бравому морскому офицеру не страшна никакая смерть, сейчас он смотрел, как черное дуло поднимается и упирается ему между глаз, и ссал не хуже своего мелкого щенка. – Тебя достанут, – выдавил он и только слабо поморщился, когда голос дал петуха. – За меня отомстят. У Правительства длинные руки. – Да-да. Только вряд ли оно станет их пачкать ради тебя. Раздался выстрел, и стая черных птиц взмыла вверх с ближайшего каштана. В образовавшейся тишине их крик казался оглушительным. Росинант схватился за голову, с ужасом ощущая, как нарастает в голове грохот и треск. Птичий голос забирался в черепную коробку и царапал барабанные перепонки изнутри, кровь пульсировала под веками. – Доффи? – Требол замер на расстоянии, не решаясь приблизиться. Росинант различал его голос по колыханию воздуха вокруг губ. – Не сейчас, – отмахнулся он и запнулся о собственную ногу. Под рукой оказалась косая деревянная стена, и это помогло удержаться. – Займитесь Россом. Уберите женщину. – А ребенок? – Пускай остается. Оглянись, он никому не интересен. К утру подхватит пневмонию и помрет без нашего вмешательства. – Неужели я слышу в твоем голосе милосердие, ммм, Доффи? Росинька так плохо на тебя влияет? – У меня закончились патроны, – ответил Росинант, с трудом удерживая себя в вертикальном положении. – Я сломал нож о каменный желудок этого пидораса. Я исповедую религию, которая не позволяет мне больше сорока убийств в месяц. – Это сорок третье. – Ну ты же умный, придумай что-нибудь. В голове творилось такое адское действо, что Росинант скорее угадывал слова, нежели действительно их слышал. Гремело и звучало все, что могло издавать звук. Судный день по уровню создаваемого шума мог нервно курить в сторонке. По губам потекло горячее. Росинант тронул пальцами складку кожи под носом и почувствовал кровь. Ну, никто не говорил, что будет просто, с улыбкой подумал он. И проснулся. К босым ногам, выпростанным из-под одеяла, тянулся голодный до прикосновений золотистый пар луны. От света глазам было больно, и Росинант закрыл лицо руками. Потом отнял и ужасом уставился на ладони. В памяти еще плавали образы, как лицо от выстрела в упор превращается в кашу, а теплые соленые брызги летят в лицо, царапая кожу мелкими осколками костей, некогда составлявших переносицу. Требол улыбается. Требол говорит ему: «Доффи». Ладони были чистыми и мокрыми от пота, мелко дрожали. Росинант сжал пальцы в кулаки и замер, глубоко дышал. В голове затихали звуки корабельных сигналов и голоса пиратов Донкихота, разгружавших груз в порту. Росинант знал: они могли работать всю ночь напролет, дети кораблей никогда не спали. Как и их корабли. Росинант опустил ноги на пол, и сквозняк немедленно забрался под штанину. Стало зябко и неуютно, после ночного кошмара все еще потряхивало, и перед глазами вставало лицо Росса, прозрачное в лунном свете, а позже – перемолотое сквозным пулевым отверстием. Безмолвное лицо безымянной женщины, плачущий ребенок за баками. Накинув шубу на голое тело, Росинант поднялся с кровати и босиком вышел из спальни. В коридоре тихо мерцали светло-зеленые плотоядные грибы. Крупные шляпки на тоненьких белых ножках поворачивались вслед Росинанту, освещая дорогу. Когда грибы зевали, обнажая пять рядов крошечных зубов, их шляпки меняли оттенок, и коридор окрашивался в красный. Раньше Росинанту это казалось забавным, но сейчас мутило от одного только цвета. Интересно, это потому что он старел или становился слишком сентиментальным? Комната Доффи не была заперта. Конечно, кого можно бояться, если во всей округе ты самое страшное чудовище. А вокруг тебя плавают бессонные, облаченные в масти акулы, готовые перегрызть глотку любому ради твоего спокойствия. Росинант положил руку на дверную ручку и некоторое время упорно вслушивался в звуки за стеной. Тишина стояла абсолютная, даже занавески не колыхались, и не болталась дверца на тумбочке, у которой Доффи вот уже два месяца не мог починить автодоводчик. Потоптавшись на месте еще немного, Росинант почувствовал себя конченым придурком и со злостью толкнул дверь. Доффи в комнате не было. Стоял душный спертый запах давно не проветриваемого помещения. Дверца, устав от неопределенности, отвалилась и упала на пол. Росинант некоторое время походил по комнате, глядя, как на полу остаются свежие отпечатки его ног. Его учили вести обыск лучшие мастера, и не воспользоваться единственным вечером, когда Доффи, уходя на разборки, забыл налить ему снотворного в суп, было бы просто глупо. Но Росинант смотрел на безликий стол, покрытый лунный светом поверх слоя пыли, на застеленную кровать, усыпанную множеством высохших насекомых, на несчастную открытую тумбочку с пустым содержимым, и испытывал только глухую тоску. Доффи перебрался отсюда в другое место, подальше от глупого беспечного Росинанта, а Росинант даже не мог нормально разозлиться по этому поводу, потому что, наверное, уже давно это подозревал. А ненависть к Доффи прописалась в подкорке так надежно, что ее можно было и вовсе не брать в расчет. Небо на востоке стало светлеть бледным малиновым оттенком. Росинант подошел к окну, дернул щеколду и распахнул окно, впуская в комнату стылый влажный воздух. Ранние крики людей забрались на подоконник. Росинант активировал фрукт и медленно просканировал остров, насколько хватало силы. Возле восточных доков, зажатый между двумя мусорными контейнерами, на земле лежал мальчишка. Его промерзшие легкие работали едва-едва. – Помогите, – хрипел он и тер сухие щеки ледяными ладонями. – Мама. Мама. Наутро Росинант выцепил Требола перед завтраком, загнал в тихий угол и сунул бумажку под нос. «Доффи переехал из своей комнаты». Требол позволил себе изогнуть губы под прямым углом и посмотрел на Росинанта поверх очков. Подкрашенный бордовой портьерой, его взгляд казался темным и печальным. – Больше двух месяцев назад. Его беспокоила тумбочка, с которой они так и не смогли найти общий язык. «Но я еще на позапрошлой неделе был у него в комнате. Мы разговаривали». Требол вывернулся, избавляясь от ладони на своем плече. Разговор словно состарил его лет на десять, еще сильнее прижал к земле. – В этом-то и вся проблема, Роси, – ответил он и ушел, не оборачиваясь. – Помоги мне его поймать, – попросил Росинант, растягиваясь на кровати. – Кого? Дофламинго? – Ага. Мы играли с ним в прятки, и он обыграл меня все три раза из трех, я очень расстроен. Кроки, ну просыпайся. Я про Джокера. Росинант еще до конца не отдышался, а глазах едва прояснилось, но он чувствовал прилив небывалой активности, который случается только тогда, когда ты оказываешься загнан в угол. Крокодайл таких проблем явно не испытывал: он курил, запуская в воздух сладко пахнущие дымные столпы, и изредка моргал тяжелыми веками. Росинант отвел его руку с сигарой в сторону, затянулся, коснувшись губами пальцев, и отпустил. Крокодайл потянулся к нему, пропустил челку сквозь пальцы и целомудренно поцеловал в лоб. После всего, что они вытворяли сегодняшней ночью, этот жест показался Росинанту безумно трогательным. – Зачем тебе Джокер? – поинтересовался Крокодайл. – Я засажу его в Импел Даун, буду навещать каждый день, рассказывать грустные истории и показывать диафильмы про вымирающих карликовых панд. Думаю, Доффи пойдет тюремная пижама. – Так ты… – Я знаю, что Доффи и Джокер одно лицо, но поймать я хочу именно Джокера. Я знаю, где находится Доффи. Знаю, как и на что его ловить. Это неинтересно. – Ты серьезно про Импел Даун? – Что? Нет, конечно. Сади ревет с этих фильмов белугой, она мне их ни за что не отдаст. Просто хочу хоть раз посмотреть ему в глаза со стороны победителей. – И что ты будешь делать потом? – М? – Когда поймаешь Джокера и вся вот эта ересь про «посмотреть в глаза»? – Вернусь к тебе насовсем. Крокодайл отвел сигарету от губ и строго посмотрел из-под век. Взгляд его не читался совершенно, но на лбу пролегли тяжелые морщины, и Росинант понял, что где-то незаметно пролетел точку невозврата. – Хорошо, – ответил Крокодайл медленно, словно ему очень трудно давались эти слова. Росинант погладил его пальцами вдоль лба, но морщины не пропали. – Вопрос только в том, насколько ты мне веришь. – Ого, а вот это сейчас было очень внезапно. Давай я определюсь по десятибалльной шкале и пришлю тебе с птицей число. – Роси, я серьезно. Что-то в его тоне было странным, непривычным, неприятным, как варежка, надетая наизнанку – вроде все правильно и пальцы не мерзнут, а шерстяной узелок все время забирается под ногти. Возможно, людям вроде Крокодайла нечасто приходилось говорить на подобные темы. Ради соблюдения всех приличий, свойственных такой драматичной паузе, Росинант решил побыть серьезным. С самым уверенным видом он скинул с себя одеяло, перекинул ногу через Крокодайла и улегся сверху. Теплые пальцы немедленно коснулись боков, легко погладили бедра. Росинант сглотнул и произнес, стараясь не сильно рассыпать пафосом: – Я верю тебе и Сенгоку. В принципе. Безо всяких градаций. Крокодайл кивнул, без видимых усилий приподнял его вверх и осторожно опустил на себя. Росинант выгнулся и всхлипнул, заерзал, пытаясь найти более комфортный угол, а успокоившись, сжал зубами качающееся перед глазами соленое плечо. С этой частью тела Крокодайла творилось что-то мистическое. Его загоревшие от солнца плечи приобрели неземное свойство легонько так светиться в темноте, и Росинант мог часами смотреть, как Крокодайл что-то пишет, раскидав бумаги прямо по кровати. Его спина двигалась, проступали широкие гладкие лопатки, выступал по-крокодильему позвоночник, обрисовывались мышцы. Голову Росинанту это сносило напрочь. Крокодайл дурел с другого. Когда Росинант забирал из комнаты все звуки, оставляя их двоих двигаться в одинокой беспросветной тишине, Крокодайл совершенно терял свое хладнокровие. – Верни, – говорил он заплетающимся языком. – Когда вокруг меня долго нет звуков, я начинаю видеть море. Верни, как было. Это похоже на пытку. Росинант дышал через раз, торопливо проходясь языком по распухшим горьким губам. – В этом и вся прелесть, – отвечал он и жадно толкался навстречу, стоило Крокодайлу немного приостановиться, чтобы вдохнуть. – Прочувствуй момент. Они оба читали друг друга по губам и еще ни разу не ошиблись. Сейчас Крокодайл забылся снова – задышал беззвучно, яростно, опрокинул под себя и взял такой темп, что Росинант даже пошевелиться боялся, чтобы не спугнуть момент острого мучительного наслаждения. Белые вспышки перед глазами не рассеивались, и Росинант зажмурился, чувствуя, как печет под веками. Но Крокодайл крепко взял за загривок и тряхнул так, что зубы стукнули. Сказал прямо у Росинанта в голове: – Смотри на меня. «Ну и дурак же ты, братишка». Росинант закричал. Вернувшись на корабль, Росинант еще долго не мог заснуть. Все тело было ватное, невесомое, в окно каюты сквозь белые кружевные занавески светила поздняя сквозная звезда. Шороха было много: пираты Доффи переговаривались между собой почтительным шепотом, чем-то гремели в трюмах, шелестели парусами. Росинант вслушивался скорее по привычке: – Вчера видел капитана, когда проплывали мимо Группы из Трех Островов. – Брешешь? Он же еще вчера на Спайдер Майлз был, а оттуда сюда трое суток по воде. – И что такое трое суток, когда можешь летать по воздуху. – Это да. Хотел бы я так же. Потом, видимо, принесли ром: речь стала громче, разговоры пошли повеселее и с каждым новым сделанным глотком теряли свою секретность. Росинант перевернулся на бок и подложил ладонь под щеку. Слушать про то, как Невероятный Дофламинго летает (дерется, стреляет, обедает, складывает на счетах – список можно продолжать бесконечно), ему было неинтересно. А вот разговоры «между собой» и под легкий хмель увлекали его куда больше. – Как думаешь, он с Коразоном спит? Росинант с грохотом свалился на пол и принялся удивленно моргать в потолок. Компания за стеной, привычная к подобным звукам, доносящимся из каюты старшего офицера, беспечно продолжала. – Ты чего, они же братья. Я их иногда между собой различить не могу. Вроде смотрю на обоих, а кажется – идет один человек. Только шубы на два цвета в воздухе бултыхаются. – Да похожи-то похожи. Только ты видал, как капитан на него смотрит. Я раньше думал, ничем его не прошибешь, а сейчас боюсь, что того и гляди очки снимет, а там глаза мокрые. Ебнуть по ним, что ли, с тоской рассуждал Росинант, лежа на деревянном полу собственной каюты. Чтобы в следующий раз думали головой. Вроде как кара небесная за крайне пиздабольную ересь. Пускай помучаются. Но корабль мягко качнуло на волнах, тема за стеной сменилась, и Росинант неожиданно для себя уснул. Ему снился корабль, охваченный черной клеткой из тонких нитей. Нити не боялись ни огня, ни лезвия, ни пуль и медленно смыкались к центру, кроша все на своем пути. Повсюду на палубе валялись груды перемолотых конечностей, изрезанные тела, отсеченные головы. Небо над головой было голубое и светлое, все в беззаботных барашках облаков. Небу было срать на людские проблемы, оно существовало само по себе, никем не тронутое и никому ничем не обязанное. Росинант поднялся на ноги и побежал вперед. Лежавшему на палубе парню – Джими, Джеки, Джонни, твою мать, да без разницы – еще в первые минуты неразберихи нитями отсекло ноги по самые колени. И сейчас он, белый и весь взмокший, пытался уползти в безопасное место, но ему явно не хватало сил, чтобы уйти от сужающейся клетки. Росинант схватил его за отвороты майки и потащил на себя. Ноги скользили по палубе, мокрой от соленых морских брызг и крови. Росинант споткнулся о чью-то руку без пальцев и упал, опрокидывая парня на себя. Парень тихонько взвыл, стиснув зубы. На вид ему было чуть больше, чем Росинанту. Не управляемый никем, корабль качался из стороны в сторону, роняя своих пассажиров на тонкие беспощадные нити. Росинант вцепился одной рукой в плечо Джима, Джона, Джеки – а второй изо всех сил держался за перила лестницы, ведущей на верхнюю палубу. Голова разрывалась от боли. Росинанту казалось, он одновременно слышит все голоса, звучащие в мире, все шорохи, все скрипы. Нити, разрывающие деревянную палубу, звучали как Апокалипсис. – Хватит, – сказал он и не услышал собственного голоса. – Хватит! Парень в его руках дернулся и заплакал. Росинант заметил нити, вгрызающиеся в его бедра, почувствовал опасное движение за спиной. Волосы на затылке снесло острой кромкой, и Росинант шарахнулся вбок, стараясь справится с тошнотой. – Прекрати! Он проснулся. Вокруг него была изрезанная нитями палуба и горы искромсанных человеческих тел. Парень на руках только тихо вздрагивал от боли. Нитей больше не было, как не было и сводящего с ума грохота в голове. Росинант осторожно уложил голову парня на палубу и поднялся на нетвердые ноги. Тошнота все еще стояла под горлом тугим кислым комком, но отсутствие громких звуков приносило такое облегчение, что хотелось смеяться. На севере кучерявое облако дрогнуло, будто тронутое неосторожной рукой. Не спеша Росинант прошелся по каютам, нашел карту, компас и ополовиненную бутылку рома со срезанным горлышком. Одна из лодок была во вполне сносном состоянии – хватит, чтобы добраться до ближайшего острова. К обеду на море наступил штиль, и кое-как залатанная лодка с одиноким пассажиром отправилась в свой последний путь. Джека – все-таки Джека – пришлось пристрелить. В резиденции Доффи Росинант в основном занимался тем, что собирал важную информацию о Джокере из букв «ж», «о», «п», и «а». Это занятие было его профессией, его образом жизни и даже занимало часть времени, отведенным мирозданием под хобби – конечно, кроме тех прекрасных часов, которые были посвящены Крокодайлу. Доффи верил в двустороннее сотрудничество пиратов Донкихота и… как там Крокодайл звал своих? В любом случае, пока Крокодайл принимал вполне выгодные предложения Доффи и не создавал проблемных ситуаций, Росинанта отпускали к нему при первом же запросе. У Росинанта даже была теория, что Доффи обо всем уже знает и ведет переговоры с Крокодайлом, исключительно чтобы угодить Росинанту. И несмотря на то, что это версия проходила мимо характера и привычек Доффи, Росинант не спешил от не отказываться. После очередного возвращения из Арабасты теория самостоятельно переквалифицировалась в уверенность. Доффи ничего не сказал про потерянный корабль и целую команду убитых людей. Молча прочитал неровно нацарапанный отчет, потрепал Росинанта по плечо, процедил сквозь зубы: «Рад, что ты жив» – и ушел куда-то, взбешенный до крайности. После этого случая Росинант ни разу не согласился на командировку в Арабасту, а Крокодайл не умел писать письма первым, и как-то так вышло, что их общение полностью сошло на ноль. Росинант остался один на один со своей миссией и ежемесячными отчетами Сенгоку. Так продолжалось около полугода, пока в мировой истории не случился Флеванс, а в жизни Росинанта не появился Ло, маленький озлобленный на весь мир мальчик с неизлечимой болезнью и страшными глазами. В первый раз Росинант увидел его, когда Ло пришел проситься в команду Доффи. Хотя глупо слово «проситься» – Ло стоял посреди комнаты, в окружении лучших людей Доффи, и рассказывал, почему они не могут от него отказаться. От его отчаянной самоуверенности становилось смешно и неловко. И все было как всегда – Росинант видел много детишек, которые, набравшись храбрости, приходили набираться к Доффи, а потом их больше никто не видел. Но с Ло было что-то не так. Он смотрел на Доффи, развалившегося в кресле с видом человека, которому подвластен целый мир, и никак на него не реагировал: не боялся, не смеялся, не пытался лебезить. Он и говорил-то будто для всех, кроме самого Доффи, и взгляд у него при этом был тяжелый, пробивной. На памяти Росинанта это был первый человек, который осмелился так смотреть на Доффи и при этом остался цел. Бэйби 5, Деллинджер и Баффало бессмысленно хлопали ресницами, улыбались и не понимали, почему вдруг взрослые застыли и сделались неживыми. Им было невдомек, почему нужно решать судьбу очередного смертника с такими серьезными лицами. Росинант стоял на ступеньках и курил, не в силах выкинуть дотлевающую сигарету. – Оставайся, – разрешил Доффи, и все в комнате снова начали дышать. Росинант поднялся выше. Под ногами хрустнули осколки разбитой с утра чашки для кофе. Ло улыбнулся – Росинант услышал этот выдох облегчения – и медленно повернулся к выходу. Еще раньше, чем сообразил и придумал причину, Росинант оказался у него за спиной, схватил за шапку и выбросил окно. Он знает, вопило внутреннее чувство безопасности. Он все знает, он тебя сдаст. На самом деле Росинант не имел привычки подчиняться непроверенной информации. Но, поймав хмурый взгляд из-под меховых полей, он ни на секунду не усомнился, что в этот раз все сделал верно. Как выяснилось позже, больше, чем злобы, в Ло было только желания выжить. Он никому об этом не говорил и всем своим видом пытался изобразить смертника с самым высоким КПД за годы творчества, но однажды Росинант застал Ло, когда тот незаметно старался рассмотреть в крошечное зеркальце новое белое пятно на щеке, и желание кидаться им из окна пропало само собой. На третьем месяце пребывания в семье Доффи Ло научился неожиданным ходам. Например, на попытки Росинанта изобразить невербально фразу «Какого хрена ты кидаешься на меня с ножом, недомерок?» он только пожал плечами и бросил с отсутствующим лицом: – С Доффи такое не прокатит. Росинант даже рот открыл, совершенно позабыв, что по местной легенде младший братишка Доффи был немой, жестокий и преданный семье до мозга костей. Заметив выражение его лица, Ло ухмыльнулся и неловко сбил пламя с воротника шубы. Встряхнул ладошками и пояснил. – Ну, ты сам понимаешь. Иногда Росинанту казалось, что все вокруг него играют в какую-то игру, а ему просто забыли рассказать правила. Сначала Росинант совершенно точно не собирался его спасать. Но сообщения от Сенгоку указывали на подозрительную деятельность на северных островах, а спасение ребенка оказалось хорошим способом заткнуть внезапно обнаружившуюся совесть. После первого острова и первого отказа вылечить Ло даже начал ему нравится – со всеми этими показными улыбками, вскинутыми руками и шутками из жизни медиков, которые маленький Ло унаследовал от отца вместе с профессией. Еще и это «Кора-сан». «Кора-сан», придумают же! И кто только научил? – А он говорит: «Ну, можете отлежать себе руку». Кора-сан? Кора-сан, тебе не смешно? – Мне смешно, расскажи еще. – Ага. Помню случай отец рассказывал… Росинант смотрел на него, маленького, взъерошенного, пятнистого, как гепард, и зачем-то вспоминал безымянного мальчика с замерзшими легкими, которого он в ту ночь так и не успел отогреть. Они были совсем разными, но одинаково жадно тянулись к огню и потягивали кипяток из бумажного стаканчика, а потом засыпали, упав головой на колени Росинанта. Один – чтобы не проснуться никогда. У второго еще оставался шанс на чудо. Добравшись до Миньона, Росинант уяснил одну простую вещь: за любое чудо приходится платить. Даже если это и не чудо вовсе, а простое человеческое желание жить. Птичья клетка тянулась над головой, совсем такая же, как в тот день, когда Доффи уничтожил собственный корабль с людьми. Черные нити окружали город, превращая тянущихся к свободе людей в лоскуты. Почему-то самые простые вещи в жизни Росинанта так резко подскочили в цене: свобода, жизнь. Эта, как ее… любовь. Ло тихо сидел в сундуке за спиной. От бешеного грохота в голове Росинант совершенно ничего не слышал и уже привычно ловил звуки по отголоскам ощущений – пульс Ло был спокойный, слегка выше нормы, как будто все происходящее казалось ему странным, но и только. Росинант даже подумать не успел, что ему делать с этой информацией. – Ты не выстрелишь, – глухо сказал Доффи. И Росинант понял: да, не выстрелит. Не в Доффи. Четко разделенный на две половины, Доффи-Джокер был чудовищем, которого Росинант привык ненавидеть, а сам Доффи так навсегда и остался там, среди мусорных куч, невыносимый старший братик, которого однажды не спасли. – Роси, – грустно позвал Доффи. И выстрелил. Еще. И еще. На пятом выстреле Росинант перестал чувствовать боль и умер. Кто-то нещадно тряс Росинанта за плечо, вызывая жгучую боль в затылке и желание садануть по пальцам. Кто вообще так с покойниками обращается! Росинант открыл один глаз, потом другой, долго пытался сфокусироваться на чем-нибудь прежде, чем его стошнит от головокружения. Глаза заволокло белым дымом, в нос ударил горький знакомый запах. Росинант выкинул руку вперед, схватил Крокодайла за воротник рубашки и уронил на себя, целуя сухие узкие губы. Крокодайл сначала попытался выдернуться, но потом выдохнул неровно, уступил, подтолкнул ладонь под затылок, чтобы легче было держать тяжелую голову. От него несло жаром и дорогим алкоголем, глаза блестели, а плечи, эти чертовы умопомрачительные плечи, забранные под рубашку и жилет… – Пиздец как я удачно умер, – выдохнул Росинант на последнем запасе кислорода и с наслаждением втянул в себя тяжелый прокуренный воздух. Крокодайл тихо засмеялся ему в губы, поцеловал в подбородок, но потом вдруг резко стал серьезным и отодвинулся. Вытер запястьем губы, поправил ворот рубашки и не позволил Росинанту снова повалить себя на постель. – Что такое? – встревожился Росинант. – Что-то не так? – Помнишь, ты просил, – сказал Крокодайл, глядя в стену перед собой, – чтобы я помог тебе найти Джокера. Росинант замер, так и забыв снять мечтательную улыбку с лица. Желание поймать Джокера казалось таким пустым и далеким, как и ненависть к нему, как звание Коразона, как кипяток вместо чая в исполнении Бэйби 5 и Баффало, как целый вырезанный корабль у берегов Арабасты – все это осталось там, возле запертого в сундуке маленького Ло, убитое рукой Доффи и занесенное снегом. Этот Росинант хотел только забыть про все и остаться в душной прокуренной комнате навсегда. Ужасно эгоистичное желание, если вдуматься. – Я не умер, да? – попытал он счастья. Поправив висящее на стуле пальто, Крокодайл обернулся, и Росинант подавился воздухом – столько усталости, столько безнадежной решимости было в его глазах. Прошедший год обошелся ему сторицей. – Если не хочешь, не говори, – предложил Росинант, но Крокодайл отмахнулся от него. – Вставай. Я сам устал. Когда-нибудь это должно было закончиться. В коридорах не светились плотоядные грибы, и это открытие странно разочаровало Росинанта: привычные вещи имели свойство успокаивать. В длинных полутемных коридорах привычным был только Крокодайл, но он торопливо шагал вперед, строго поджав губы, и это тоже не способствовало внутренней гармонии. Когда число поворотов перевалило за десяток, он не выдержал – схватил Крокодайла за плечо и требовательно повернул к себе. – Стой, Кроки. Давай поговорим. – Нет, – обрубил тот, отвел от себя его ладонь и втолкнул за ближайшую дверь. – Проходи. В комнату Росинант влетел головой вперед, затормозил с помощью стола, воткнулся взглядом в лежащие на столешнице руки и замер, боясь поднимать глаза. – Привет, – сказал Доффи, и голос его улыбался. – Ты в порядке? – Крокодайл небрежно оттянул Росинанта назад за плечо, усадил на стул, поставил перед ним стакан воды. – Давайте разбираться. – Ты с ним заодно, да? – неверяще прошептал Росинант; мозг работал вхолостую, но даже с нерабочим чердаком Росинант понимал: что-то тут не так. Вещи так не работают. – С кем? – Крокодайл удивленно обернулся и посмотрел на Доффи. – А. С Дофламинго. Значит, я все правильно сделал. Черт бы вас побрал, думал Росинант, рывком поднимаясь с места. Я всего лишь хотел подохнуть раньше, чем меня предадут. Неужели я так много просил? – Сядь, – попросил Крокодайл. – Зачем? Говори так. – Отлично, – Крокодайл потер руками лицо, и Росинант сквозь все слои наносного спокойствия увидел, какой он измученный и печальный. – Итак, Роси, что ты знаешь о дьявольских фруктах? Вопрос ошарашил Росинанта, и от неожиданности он выдавил ответ, который, как он раньше думал, подходил любой ситуации: – Да идите вы! – потом посмотрел на синхронно вытянувшиеся лица Доффи и Крокодайла и решил – а и хуй с ними. Дальше падать было уже некуда. Он столько раз в этой жизни умирал, что одним разговором ее уже действительно не испортишь. – Окей, я понял, извини. У меня была сложная неделя: смерть, все дела, Доффи, ты должен меня понять. Давайте сначала. Про дьявольские фрукты я знаю только то, что написано во всех учебниках: возрождаются после смерти хозяина, по одному на морду, на корню убивают мечту стать великим пловцом, сила зависит от способностей носителя ее развить. Что-то еще? – Человек слабеет при контакте с водой… – добавил Крокодайл. – Это входило в эвфемизм про пловца. – …как у тебя в детстве. Росинант согласно кивнул. – Как у меня в д… В смысле? – Помнишь, ты рассказывал, как в детстве твой Доффи радовал тебя тем, что тебе можно без опаски есть дьявольские фрукты – хуже не будет? – спросил Крокодайл. Дождался настороженного кивка и продолжил: – Давай начнем с того, что «твоего Доффи» никогда не существовало. Росинант продолжал вслушиваться, даже когда голос Крокодайла смолк. Потом до него дошли слова, но смысл их застрял где-то на полпути к адекватному восприятию реальности. Доффи, совершенно реальный, подкинул кверху упавшую челку и поправил очки. – Кроки, ты слишком устал, давай мы пойдем спать, а этого парня оставим тут. Почему он до сих пор не связан? – Ты никогда не думал, Роси, почему твой отец бежал со священной земли? Что могло показаться ему лучше, чем жизнь в совершенном раю? – Что? – глупо выдавил Росинант. – Он очень хотел сохранить жизнь единственному сыну. Тенрьюбито. Который по неграмотности местных кухарок вместо авокадо на завтрак получил дьявольский фрукт. Росинанта заштормило. Он попытался сесть на стул, но сразу же передумал. Потом передумал в обратную сторону: приземлиться куда-нибудь ведь было отличной идеей, мало ли что еще ему предстоит узнать. К сожалению он не учел, что под ним сейчас стула не было, поэтому приземлился прямо на пол и остался сидеть возле стены, скрестив под собой ноги. Крокодайл, дернувшийся было помочь, беспомощно опустил руку и отвернулся, продолжая рассказывать стене. – Твой отец бежал туда, где найти тебя было сложнее всего. – Это неправда. – Никто не мог бы подумать, что представители мировой знати будут прятаться на мусорной свалке. – Доффи, скажи ему. Доффи улыбнулся и кинул в ответ “козу”. – Что ты видишь? – внезапно сменил тему Крокодайл и переместился за спину Доффи; тот даже не шелохнулся. – Что ты видишь, когда смотришь сюда? – Что ты стоишь позади Доффи и изображаешь руками… э, это пьеса какая-то? – А сейчас? Ладонь Крокодайла приблизилась к голове Доффи… и прошла сквозь нее. И в обратную сторону. Росинант смотрел на это и забывал дышать. «С Доффи такое не прокатит. Ну, ты сам понимаешь». – Ладно, согласен, мне нужна вода. Или виски. Можно мне виски? Крокодайл быстро приблизился и перехватил стаканчик у самых губ Росинанта. Вода всколыхнулось, часть попало Росинанту за ворот и потекло по груди. – Отдай. – Роси, что ты видишь? – Я вижу своего брата, которого никогда не существовало. Отдай мне стакан. – Роси. Донкихот Дофламинго никогда не рождался на этом свете. – Правильно, он исчадие ада. Они не рождаются, они выходят из-под земли. – Соберись, – Крокодайл потянул его на себя, и Росинант окунулся в спертый запах сигар и одеколона, навсегда застрявший в легких. Единственная постоянная величина во всем ебанутом мире. Росинант наклонился, прижался горящим лбом ко лбу Крокодайла и затих. – Представь, что его никогда не было и посмотри еще раз. Не разрывая прикосновение, Росинант повернул голову. Сначала все осталось прежним: Доффи улыбался, покачивая острым носом блестящих туфель и смотрел затемненным очками взглядом. Потом, моргнув, Росинант увидел за ним очертания стула – они то становились четче, то пропадали, закрытые Доффи, но, когда знаешь, куда смотреть, увидеть становится намного проще. – Он же убил нашего отца, – прохрипел Росинант. Дрогнувшей рукой Крокодайл погладил его по волосам и отступил назад. – Нет, Роси. Не он. Из прошлого донесся запах пороха и отбросов. Доффи держал пистолет в руке и говорил уже остывающему телу, что он не намерен больше это терпеть. А если не было никакого Доффи? Запах пороха, гнили, мочи и мокрых тряпок. Продавленный, поеденный клопами матрас вместо кровати. Пистолет в детской руке – его отбросил в сторону отец, Роси просто подобрал. Требол опирался о стену и зажимал рукой пробитое плечо с двумя застрявшими внутри пулями из кайросеки. – Пошел, – кричал отец и махал рукой. – Пошел вон! Не смейте прикасаться к моему сыну! Он собирался отобрать у Росинанта его друзей. Все, что у него оставалось. «Чертово же бездумное эгоистичное чудовище!» От отдачи болью свело плечо. Отец повернулся и удивленно посмотрел на крохотное входное отверстие, из которого бежала светлая красная кровь. Такая же, как у Требола. Такая же, как у всех друзей Росинанта. Ничего такого особенного, чтобы иметь право судить людей. – Росинька, что ты делаешь? – отец удивленно протянул руки. Глаза у него были большие и испуганные. На третьем шаге он упал на колени и не смог идти дальше. Росинант направил дуло прямо ему между глаз. И выстрелил. – Так не бывает, – Росинант моргнул и уставился на собственные руки. Вспомнилось убийство Росса и еще множество похожих убийств, которые Росинант наблюдал из своей спальни. – Я всю жизнь ошибался? – По крайней мере, ты был прав в одном, – проходя мимо стула, на котором расплывался улыбающийся Доффи, Крокодайл снял со спинки розовую шубу и накинул Росинанту на плечи. – Донкихот Дофламинго и Джокер действительно имеют одно лицо. Придерживая за плечи тяжелую шубу, Росинант ногой нашарил стул и опустился на него. Залпом опустошил стакан. Крокодайл налил еще. Вода отдавала йодом и считалась лучшей по меркам засушливой Арабасты. Молчали они очень долго. – Джокер пользовался не моим фруктом, – сказал Росинант, когда способность говорить вернулась к нему. – У меня совсем другие способности. Крокодайл кивнул и навалился спиной на стену. Потянулся к стакану, но оборвал движение на середине. – Мы приступаем к самой интересной части рассказа: как съесть два дьявольских фрукта и не умереть, если ты чертов чистокровный тенрьюбито. – Тенрьюбито не могут съесть два фрукта. Никто не может. – Могут. И два. И три. И много больше. Как, ты думаешь, они когда-то установили власть на материках? – Но есть же какие-то ограничения! – Конечно, – согласился Крокодайл и скосил глаза на пустой стул. Вокруг стула обитало розовое прозрачное облако, которое ни на что не претендовало. – Хочешь подсказку? До второго фрукта ты ничего не знал о Дофламинго. С каждым новым вдохом приходилось сглатывать обратно собственное сердце. Росинант задыхался. Как ему казалось – именно по этой причине. – Ты начал придумывать его, когда попал на мой корабль. Собирал из обрывков информации, которая витала вокруг. Розовые перья с боа Бентама, собственные голос и внешность, от меня ему достался шрам на носу – чуть поменьше и чуть повыше, такой, который всегда можно скрыть грамотно подобранными солнечными очками. – Откуда ты знаешь про шрам? – Требол рассказал. Он помогал мне собирать информацию. – Он в курсе. – С самого начала. Он, Диаманте, Пика. Ты подсознательно подбирал на должность элитных офицеров Донкихота тех, кто стал бы защищать именно тебя. – Значит, Дофламинго… – Это всегда был ты. Ты придумал вам одинаковые по форме шубы. Вас редко видели вместе люди, а те, кто видел, или не доживали до собеседников, готовых их выслушать, или не могли точно назвать, сколько людей они наблюдали. – Но остальные офицеры? Пираты Донкихота? Они знали и меня, и Доффи, они бы отличили! – А вот это я тоже долго не мог понять, – Крокодайл прижался затылком к стене, запрокидывая голову. Боже, как же он постарел за этот год! – Пока ты однажды во время секса не показал мне море. Какие удивительные у фруктов обнаруживаются способности. Особенно, когда фрукт активен все время бодрствования хозяина – фоново, подсознательно, но все же. Сколь многому его можно научить. – Люди бы поняли, что это галлюцинация. Я был за сотни миль. – Нет, Роси. До своей последней миссии в роли Дофламинго всегда выступал ты. Вспомни, что ты никогда не появлялся вместе с Дофламинго на людях в те времена. – Но такие расстояния... – Ничто для ито-ито но ми. И вспомни: Дофламинго всегда уничтожал тех, кто был тебе неприятен – будь то Росс, или пираты, рассуждающие на скользкие темы. – А Джокер? – А Джокер обеспечивал тебе развлечения. Росинант уронил голову на руки. Все это казалось немыслимым, невероятным, проще было представить, что этого разговора никогда не было, а завтра он проснется на заснеженном холме Миньона. Точнее, не проснется. На столешницу со стуком лег револьвер. Крупный, с тяжелой резной рукоятью. Дуло выглядело очень знакомо – еще вчера через него Росинант надеялся познакомиться со смертью. Хреновый вышел посредник. – Я сам себя убил. Крокодайл отнял руку от стола. Выпрямился. – Да, один из вас должен был срочно исчезнуть. Потому что появился человек, еще маленький и очень слабый, на котором твои иллюзии срабатывали через раз. Ты их не контролировал, а фонового участия для него было недостаточно. – Ло. Сразу вспомнился его взгляд сквозь Доффи. Так не смотрят на опасного человека – так смотрят, когда не могут понять, почему столько людей подчиняется креслу. – Ди, – поправил Крокодайл. – Они повсюду, и их никогда не угадаешь. Скоро все бы догадались, что с Дофламинго что-то не то, а ты не мог этого допустить. – Знаешь… – Росинант поднялся, неотрывно глядя перед собой. В голове начинало шуметь. – Знаю, – согласился Крокодайл. И взял револьвер со стола. Росинант поднялся следом. Гул нарастал, становился нетерпимым. – Если кто-то узнает, что тенрьюбито способны управлять несколькими фруктами одновременно, это будет конец, – Роси смотрел на собственные пальцы. Ногти начали удлиняться, становились все длиннее и тоньше, пока не превратились в лески, острые и блестящие. – Крок. Я не могу это контролировать. – Понимаю. Я, когда первый раз использовал фрукт, случайно уничтожил целый город. Было смешно, но неловко. Сила рванула с кончиков пальцев и заполнила комнату. Нити зависли в пространстве, тонкие, расслабленные, обманчиво безобидные, как слюдяные волоски. Щелкнул затвор барабана, и комната посветлела от натянувшихся прозрачных линий. – Стой! – Росинант кричал, не зная кого и о чем просит. Нити рухнули на пол, но удерживать их неподвижными получалось только чудовищным усилием воли. – Я думал, будет хуже, – признался Крокодайл с улыбкой. Он собрался из песка в дальнем углу комнаты. На месте левой руки болтался красный порезанный рукав. Правой он держал револьвер, которым целился Росинанту в голову. – Быстрее, Крок. Гул исчез, осталось безликое молчание. И в тишине, как змеи с земли, поднимались нити. – Просто хочу, чтобы ты знал. От меня Дофламинго унаследовал еще одно. – Крок, пожалуйста. – Никто и никогда до меня не называл тебя «Роси». Росинант почувствовал, как в груди расползается тепло. Как будто кто-то ударил и пробил насквозь. Через силу он улыбнулся сведенными губами: – Я тебя тоже. – Я знаю, – ответил Крокодайл. И выстрелил.