Под тремя слоями

Когда Германн снимает очки, он ведет себя, как ребенок, закрывающий глаза ладошками. «Если я ничего не вижу — значит, никто и меня не видит», верно?.. Наверное, именно так мыслит Германн, опуская взгляд в пол, избегая контакта с Ньютом, но на уговоры все-таки поддается. Ньют смелый. Ньют ничего не боится и не стесняется, он слишком любит свою работу, которая никому не нравится, чтобы обращать внимание на чужие недовольные ахи-вздохи. Ньют любит себя таким, какой он есть, а большего ему и не надо. Германн не такой. У Германна есть комплексы, пять, десять комплексов, скрытых за многими слоями одежды, шрамами на теле и болезненными воспоминаниями — теми воспоминаниями, которые Ньют видел. Поэтому, наверное, сейчас Германну не так страшно — потому что это Ньют, а Ньют видел все, через что прошел Германн: и насмешки в школе, и издевки в университете, и болезненные травмы. Германн не может сказать, что он любит свое тело — скорее, даже наоборот. Но в кои-то веки Германн чувствует, что рядом с ним есть тот человек, которого он может не... Нет, конечно, он все равно стесняется, но хотя бы точно знает: Ньют не будет осуждать. Ньют не будет смеяться, Ньют не будет относиться к Германну, как к убогому неполноценному инвалиду-заучке. Ньют будет просто смотреть. Впервые в жизни Германна есть кто-то, кто хочет посмотреть, прикоснуться, отдать всего себя, и Германн рад, что это Ньют — несмотря на все их споры, разногласия и конфликты. Совместный дрифт меняет людей, они становятся связаны, как никогда до этого. Медленно доставая руки из рукавов пиджака, Германн знает, какими глазами будет смотреть на него Ньют — ведь он был в его голове. Его движения неловкие, странные — нет, Германн не девственник, как могло бы быть. У него был... пару раз секс в университете, но он тогда не почувствовал ничего такого, ради чего стоило тратить свое время. В конце концов, лучший секс был у его мозга с квантовой физикой на третьем курсе. Но Германн не знает, отчего дрожат его руки, когда он стягивает через голову свой жилет — от того, что еще ни с кем у него не было такого по взаимному желанию, именно желанию, а не согласию, или же потому, что в глубине души он хочет, чтобы Ньют увидел. Когда голова все-таки выскальзывает из удушающих объятий жилета, Германн чувствует, как его аккуратная прическа топорщится, и осторожно приминает волосы. Мнет губы, прикусывает их, бросает кроткий взгляд на Ньюта — у того засучены рукава, локти на коленях, он сидит на краю стола, сгорбившись, и смотрит с завороженной улыбкой... И этого Германну, на самом деле, достаточно — он продолжает. Он берется за ремень. Чувствует, как бледнеют костяшки его пальцев, осторожно расстегивает пряжку и приспускает кожаную ленту, расстегивает молнию, холодную, каким когда-то было его сердце. До того, как он встретил Ньюта. Берется за рубашку, тянет ее наверх, и она выскальзывает из брюк — и Германн дрожащими пальцами берется за пуговицы, высвобождая их из петель. Расстегивает одну, другую — снова бросает взгляд на Ньюта. Германн этого не видит, но уши краснеют у них обоих. Он прикрывает глаза, пытается посмотреть в потолок сквозь веки, вдыхает и выдыхает — а потом продолжает. Третья пуговица, четвертая — он старается не торопиться, потому что знает, что случайно порвет рубашку от нервов или вовсе испугается и уйдет обратно в лабораторию делать скучные расчеты. Или, быть может, пинать банки Ньюта со всеми его... внутренностями кайдзю. Поэтому Германну нужна передышка, хотя бы на те пару секунд, когда его ладони замирают над последней пуговицей. В конце концов он справляется и с ней — а потом под все тем же пристальным взглядом Ньюта медленно приспускает рубашку, оголяя острые плечи. Когда Германн кладет рубашку на стул около себя, он думает о том, что теперь Ньют точно уже не забудет его худобу, обычно скрываемую тремя слоями одежды, и длинные руки. Неестественно длинные, как у какого-нибудь монстра из японской игры — да только вот Ньют фанатеет по таким штукам. Возможно, Ньют видит в Германне очередного кайдзю. Возможно, именно поэтому Германн привлекает его. Возможно, он просто идиот — в это Германн легко готов поверить, пусть и спустя год отношений не очень хочется, не то что раньше. Германн неловко обнимает себя руками. Без одежды ему холодно, он чувствует себя... незащищенным. Равно как и без трости, которая нужна Германну, как вторая нога. Просто стоять ровно тяжело, но он стоит — и еле уговаривает сам себя продолжить. Он не смотрит на Ньюта, потому что ему как всегда стыдно за свое тело, но именно поэтому прикосновение Ньюта оказывается таким внезапным. Горячим, крепким — Ньют обнимает его за талию своими сильными руками, покрытыми десятками татуировок, и у позвоночника Германн чувствует холод его часов. Он будто отрезвляет — но ненадолго, ведь Ньют ведет носом по животу Германна, согревая своим дыханием, а потом мягко целует его прямо над мечевидным отростком, там, где бьется сердце. Прижимается щекой, прикрывает глаза — его очки перекашиваются, а Германн все еще дрожащими руками неуверенно касается его головы. Пальцами хватается за темные, непослушные волосы, перебирает их — сейчас он уже точно не жалеет, что снял свои очки. С такого расстояния он видит Ньюта совершенно четко. Хотя на самом деле ему кажется, что Ньют скоро снова будет в его голове. Ньют притягивает его к себе, упирается задницей в стол — и, перенося вес Германна на себя, опускает руку ему на бедро. Гладит, снова целует в грудь — ему с его ростом, на самом деле, сложно целовать Германна в губы, но сейчас он и не пытается, — сжимает ладонь, и это оказывается ошибка. Германн тут же рвет волосы на его голове, которые только что почти спокойно гладил — боль пронзает всю ногу, и он почти падает на Ньюта, шипит сквозь зубы, и Ньют испуганно разжимает пальцы. Когда белый шум боли перед глазами Германна спадает, он смотрит на Ньюта и встречается с ним взглядом. Он видит, что Ньюту жаль, что Ньют не хотел, но, когда тот открывает рот, чтобы извиниться, молча притягивает его к себе и снова заставляет уткнуться носом себе в грудь. Теперь его дыхание щекочет. Ньют легким движением дорасстегивает молнию на брюках Германна до конца и, схватившись ловкими пальцами за ремень, приспускает его брюки. Германн опять отводит взгляд. Он не любит смотреть на свой шрам. Длинный, кривой, уродливый, ноющий — если бы не таблетки, Германн даже не смог бы нормально думать, но и они действуют не полностью. Нога ноет, нога отзывается на грубые прикосновения, поэтому с тех пор, как Германн не может ходить без трости, любая близость для него превращается в ад. А Ньют смотрит — смотрит и прикасается, уже куда осторожнее. Тепло его ладони согревает, расслабляет, и Германн с удивлением чувствует, как боль отступает. Он рассеянно перебирает торчащие прядки волос Ньюта; тот прижимается щекой к его животу и притягивает Германна к себе еще сильнее, заставляя обхватить свою голову обеими длиннющими руками. Когда Германн начинает развязывать его галстук, он знает, что процесс уже запущен, а Ньют не остановится. Но ему и не надо, на самом деле — Германн рад отдать ему всю инициативу, ведь у Ньюта все равно получается лучше. Согласно теории Германна, Ньют — первый, кто может по-настоящему сделать его счастливым. А Германн никогда не ошибается — а это значит, что все решено.