Я не исчезну

Вода в реке прохладно-прозрачная, со взвесью лёгкой зеленоватой мути. Она ловит солнечные лучи и ткёт из них колышущиеся занавеси, а потолок – игра света и тени, зелень листьев где-то там, наверху, и ещё – вечно меняющееся, искажённое потревоженной гладью лицо. Твоё лицо. Тень от него и две колонны рук – от потолка до моей шеи. Я вспоминаю, что у меня есть лёгкие. Вспоминаю, каково это – отчаянно пытаться не вдохнуть, тщетно хватать воду руками, силиться выплыть – и не мочь. Вода безнадёжно взбаламучена, сквозь взбешённую мозаику наверху больше не видно ни неба, ни деревьев, ни лица. Не помню, сколько мне понадобилось тогда, сотню лет назад – но сейчас я наугад отсчитываю пятьдесят раз, как всегда: десятью больше, десятью меньше. Грудная клетка должна гореть от нехватки воздуха, и я вдыхаю воду, будто бы невольно, рефлекторно. Бессильный кашель, расширившиеся глаза, вода наполняет лёгкие; я хорошо умею воссоздавать то, что некогда испытал на деле, очень хорошо. Теперь душить меня должны не руки твои и не вода, а моё собственное тело: спазм, судороги, рвущая боль в груди – они почти есть, я их почти даже чувствую. Сорок девять, пятьдесят – и я обмякаю в твоих объятиях, не шевеля больше ни мускулом. Конец. Тогда это был конец, тогда это было по-другому и не с тобой, а сейчас ты подхватываешь меня на руки и поднимаешь из воды в почти осязаемый солнечный свет, и я утыкаюсь лицом в покрытое полупрозрачной от влаги тканью плечо. Ты несёшь меня к берегу, то и дело проваливаясь в ил, по нам ручьями бежит вода, и я стараюсь не думать, не думать совершенно ни о чём. Ты аккуратно кладёшь меня в траву, с обиженным гулом улетает потревоженный шмель, трава не мягкая, нет, она царапает и щекочет, и это приятно. Приятно, как твои горячие, сильные, мозолистые ладони на моей ледяной коже, как жадные потрескавшиеся губы на моих скользких, податливых губах. Тогда, сотню лет назад, не было такого. Тот, другой, швырнул моё мёртвое уже тело на середину реки, привязав к поясу камень, набив камнями поменьше карманы. Я пришёл в себя на дне, среди скелетов рыб, среди потерянных вещей, среди ила и водорослей – а потом были лунные ночи, молчаливые перекрёстки, долгие поиски и, наконец, ужас в его глазах, сменившийся тут же зачарованным восторгом. Он пошёл за мной без размышлений и лишних слов, он позволил мне схватить его и утянуть под воду, глубже, глубже… там он и упокоился, и жалкая его жизнь втекла в меня через кожу. Я стал свободен. Я тоже мог отпустить этот мир, но не стал, сам не знаю, почему. А позже, много позже, появился ты, и это стоило всех дней под толщей воды и всех ночей в кронах деревьев, в ожидании путников, что пойдут на мой зов. И всё же я боюсь. Боюсь того, что однажды ты попросишь продлить эту игру чуть подольше, не позволишь отзываться на твои движения, зарываться руками в твои короткие жёсткие волосы, шептать на ухо что-то бессмысленное и красивое. И это я бы тоже сумел, я и так не выгляжу особенно живым, но эти минуты, когда я почти тёплый, почти смертный, слишком дороги мне. Зря, наверно, боюсь. Всё же ты никогда о таком меня не просил. Твоя рубашка высыхает и покрывается разводами от речной воды. Мы молча лежим: кожа к коже, щека к щеке, переплетены ноги; я сжимаю тебя в объятиях так судорожно, будто желаю тебя удержать – но на деле не тебя, а миг короткого незаслуженного мира, ощущение счастья и покоя, совершенно иного покоя, чем тот, который дарует речное дно. Сквозь это ощущение уже прорастает чёрная полынь отчаяния, давит горечью и безнадёжностью. Жаль, что я больше не умею рыдать – но ты бы и не понял. О жгучее желание уйти, раствориться, мне это даже проще, чем смертному лишить себя жизни: я уже исполнил свою месть, единственное, что не давало мне покинуть мир. Тем, кто сам шагнул в бездну с камнем на шее, куда сложнее. И всё же я не прекращу этот жалкий односторонний фарс, я снова буду тебя ждать, я снова притворюсь, что задыхаюсь в собственной же стихии, я снова буду лежать в траве под палящими солнечными лучами, прижавшись к твоему живому телу, и гнать пустоту прочь от нас двоих. Ты ведь всего лишь смертный. Это моих жертв не находят никогда – а твои всплывают ниже по течению, по ним читают тебя и узнают твой почерк, но ты молчишь который год – и тебя почти уже перестали искать. Но найдут, обязательно найдут, стоит только исчезнуть нелепому, но бессменному суррогату. И поэтому – только поэтому – я не исчезну.