Тень моя на стенах твоих

— Дорогу! Достопочтенный Падишах идет! — Дорогу! Достопочтенная Хасеки Султан идет! — Дорогу... Все смешалось воедино: смех, плач, грусть и радость, счастье и боль. Вот уже много лет я брожу по коридорам Великого в прошлом дворца Топкапы, а душа моя не знает покоя. Я помню многое, что здесь происходило за столько лет. Как росла и крепла грозная империя династии Османов и как она разрушалась. Как юные престолонаследники, еще вчера путавшиеся в подолах одежд своих матерей, становились султанами и как они умирали — кто в покое, в окружении родных и близких, кто в мучениях от страшной болезни, а кто с петлей на шее. За столько веков тут сменилось великое множество правителей — самых разных: жестоких и милосердных, доверчивых и коварных. Брат шел войной на брата, отец убивал сына — все ради того, чтобы сесть на запятнанный кровью трон этой великой империи и править миром. Сейчас здесь все совсем не так, как было раньше. Многое уже перестроено, некоторые дорогие мне вещи исчезли из комнат. Повсюду висят таблички, толпы туристов-простолюдинов наводнили это место. Кто только пустил их сюда! Как они смеют, как могут ступать по этим коридорам, входить в покои великих шехзаде и султанш, щелкать всюду своей непонятной коробкой с ярким светом. Они даже не расступаются, когда я иду им навстречу. Быть может, оттого, что обо мне они ничего не знают? О Всевышний, прости их, прости им все грехи. *** Если вы спросите, кто же я на самом деле — сейчас я лишь тень, призрак, дух этого дворца, солнечный блик на его стенах. Никто не знает обо мне, кроме разве что экскурсовода. Да и то, эта смазливая хатун только пугает мною туристов, считая меня выдумкой, услышанной от своей бабушки. Несколько раз я являлась им, стоя в дальнем углу какой-нибудь из комнат, и слышала в ответ только лишь крики, а самые странные люди наводили на меня свою непонятную коробку и пугали вспышками яркого света, будто метали молнии. Глупцы, я не собираюсь вас устрашать. Я лишь жду. Жду, когда придет время, когда пробьет час. *** Порой хочется вернуть все назад, прожить всю жизнь заново, не совершая прежних ошибок. Как жаль, что нельзя повернуть время вспять. Когда-то и я тоже была живой, когда-то так же, как и множество других рабынь, меня привезли сюда в качестве подарка султану Сулейману Великолепному. Я ступаю неслышно, неосязаемо, незаметно для чужих глаз. Тихо иду по знакомым мне коридорам — знаю здесь каждый уголок. Эхом звучит в голове нравоучительный голос Сюмбюля-аги: "Когда войдешь в покои султана, встань на колени и поцелуй подол его платья. Смеяться нельзя, громко разговаривать нельзя". Рядом тут же всплывают знакомые силуэты, сопровождающие меня по коридору. Я помню все, будто бы это было только недавно, словно только сейчас я впервые иду к Повелителю. Но теперь уже знаю, что случится потом. Золотой путь — дорога, устланная золотом, пройдя по которой можно было попасть в покои Султана — так рассказывали мне служанки и евнухи в гареме. Скоро и я в этом убедилась, когда он выбрал меня после праздника с танцами, бросив мне заветный фиолетовый платок. Последний поворот по коридору — и вдалеке я вижу не туристов, толпящихся у дверей покоев падишаха, а Гюльшах-хатун. Все так же, как и тогда, в ту самую ночь, когда Махидевран Султан успела занять мое место и прийти к Повелителю раньше. Увидев меня, Гюльшах тут же меняется в лице: ехидная ухмылка превращается в покорность и смирение. Хатун склоняется передо мной и растворяется в толпе. Незаметно пройдя мимо толпы туристов, я попадаю внутрь комнаты. Здесь уже многое совсем не такое, как раньше. Лишь узоры на стенах, потолке напоминают мне о прошлом, будят в моей душе воспоминания. Я выхожу на балкон. О Аллах, как же изменился Стамбул за эти столетия! Все вокруг движется в бешеном темпе, а воздух, дующий с Босфора, уже не несет ту свежесть и прохладу. — Хюррем моя. Моя госпожа и повелительница. Я улыбаюсь. Это его голос, голос султана моего сердца, частички души моей. Закрывая глаза, я пытаюсь ощутить его прикосновение, но… «Сулейман. Мой повелитель, моя любовь, источник моего счастья, мой господин. Ваша раба любви, заточенная здесь, сходит с ума от боли, от тоски, горит заживо в огне. Сердце перестало биться, а глаза уже не отличают свет от тьмы. Мое счастье, падишах моего сердца, лишь Аллах ведает, что я не знаю покоя. От рассвета до заката, с ночи до утра мир вокруг не приносит мне радости. Я не знаю, что мне делать, и молю Всевышнего, чтобы поскорее позволил увидеть вас и пасть ниц в пыли у ваших ног». …рядом никого нет. Я стою одна, некому меня обнять. Мой достопочтенный падишах, Сулейман, счастье мое и радость — я чувствую, что вы где-то рядом, но когда все время оборачиваюсь чтобы приветствовать, чтобы прильнуть устами к вашей благословенной руке, — никого нет. О Всевышний, за что ты так наказываешь свою рабу, за что разлучаешь ее с любовью всей жизни? За спиной раздаются детские голоса: плач еще совсем маленьких крошек, смех девочки и мальчика, крик малыша и чтение молитв. Обернувшись, я вижу своих любимых детей — моих храбрых шехзаде и прекрасную луноликую султаншу. Мехмед, Селим, Баязид и Михримах стоят у колыбели плачущего Джихангира и молятся, пытаясь тем самым облегчить его страдания. Я закрываю глаза от невыносимой боли — о мой бедный сынок! За что Аллах так покарал тебя? Почему ты расплачиваешься своим недугом за грехи твоей матушки? И тут же слышен пронзительный крик Михримах — на кровати повелителя лежит мой Мехмед. Его глаза закрыты, а лицо покрылось пятнами. Оспа, страшная болезнь унесла жизнь моего льва. А мои дети меж тем уже выросли. Я вижу, как мимо Михримах проходит Ташлыджалы, едва касаясь ее прекрасной ладони своей рукой, вижу, как к сидящему на тахте Селиму усаживается на колени венецианка, нареченная мною Нурбану. Вижу уже взрослого Джихангира, наблюдающего за держащимися за руки Баязидом и Хуриджихан Султан. Мои дети мои прекрасные дети, надежда и опора моя. Они приветствуют меня поклонами и исчезают в воздухе, едва только любознательные туристы заходят в покои. Меня не видят и не чувствуют. Я прохожу мимо, закутавшись в платок, ненароком задевая кого-то полами кафтана. Нет, не износилась моя одежда от старости, лишь слегка поблекли цвета. Мужчины, женщины, дети — я внимательно смотрю на каждого из них, запоминаю их лица. Нет. Еще рано, слишком рано. Ее нет среди них. Молча я направляюсь по обратному пути. Ташлык. Самое ужасное место в гареме, клубок змей, выпускаемых наружу по команде султанш. Ах, сколько я пережила, сколько пришлось испытать боли и страданий от этих наложниц — жертв чужих грязных игр. Им не посчастливилось занять мое место, но зато они стали оружием в руках династии против меня. Среди множества незнакомых мне девиц память тут же вылавливает черты тех, кто когда-то перешел мне дорогу. Вот Фатьма — мерзкая хатун с крысиным личиком, покушавшаяся на мою жизнь, Фидан и Эфсун — предательницы, Нигяр-калфа — никогда не знаешь что у нее на уме — говорит одно, а делает совершенно другое. Рядом с ней — Гюльнихаль-Мария, подруга, так подло поступившая со мной. И, конечно же, Фирузе. Два года, целых два года она пряталась, скрывала от меня, кто она такая. Два года она обманывала меня и разрушала мое счастье, мою жизнь, мою любовь. Иногда я вижу рядом с ней еще одну тень. И от этого становится еще более грустно, потому что я знаю, чья это тень. Неужели Повелитель так и не смог простить меня? В их глазах горит огонь и лишь раздающийся за спиной крик "Дорогу! Достопочтенная Хасеки Хюррем Султан идет!" заставляет девушек склониться передо мной. Я окидываю их взглядом и прохожу дальше. Поднимаясь по лестнице, легко ощупывая белые мраморные перила балкона, снова вспоминаю прошлое. Когда-то здесь меня впервые увидела Валиде Айше Хафса Султан и немедленно приказала привести к ней. Помню, как умоляла отпустить меня, помню мраморно-белое лицо ее любимой дочери — Хатидже Султан. Ах, госпожа Хатидже... мы могли бы быть подругами, если бы не ваша заносчивость. Глядя вниз с балкона, я слышу звон монет — рядом со мной стоит Сюмбюль и сыплет вниз золото из кошеля. Тут же внизу появляются девушки-наложницы и торопливо собирают розданные акче. Так было, когда у моей Михримах, у моей единственной и любимой луноликой султанши, родилась дочь. Картины прошлого сменяют одна другую: вот Назенин-хатун, завидев меня, почтительно склоняется и исчезает в ташлыке. Снизу доносится звук шагов — Нурбану, любимая наложница моего Селима, пожаловала к нам. Уже заметен округлившийся живот. Сейчас Нурбану еще не знает, что именно ей суждено родить наследника этой великой империи, принять титул Хасеки и стать позже Валиде Султан. Однако в ее глазах я уже замечаю некую тень притворства. Порой я вижу в ней ту юную и еще неопытную Александру, только-только прибывшую в гарем, но уже пытающуюся показать всем, кто тут главный. Я помню, как она умоляла отправить ее с моим шехзаде в Манису. Как обещала быть мне верной и преданной и как потом поступила со мной. — Хюррем!! Внезапно коридоры оглашает громкий крик Хатидже Султан. Только что она узнала о смерти любимого мужа — Ибрагима-паши — и зовет меня, ведь по ее домыслам я была повинна в его смерти. Ее сестры-султанши тоже рядом с ней. Бедная Хатидже посвятила паше всю свою жизнь без остатка, любила его больше самой себя, любила, несмотря на то, что он изменял и предавал ее. И поэтому не может султанша смириться с этой потерей, столь тяжелой для нее. Заплаканные глаза, полные боли, глядят куда-то сквозь меня. Помню, как спустилась к ней и сказала, что тоже скорблю об ее утрате, помню, как отрицала свою причастность к смерти паши. А сейчас стою на балконе, не двигаясь с места. Что же Ибрагим-паша? Мне не жаль его. Сколько раз он хладнокровно убивал невинных людей, рушил судьбы. Чувства своей любимой жены предал и растоптал, разбил ее хрупкое сердце на тысячи осколков. Ту сказку, тот райский сад, в котором они так счастливо жили, он превратил в развалины, предпочтя султанше какую-то простую служанку. А сколько раз наш Повелитель приказывал своему верному визирю прекратить нахваливать себя, превозносить себя, прекратить думать о том, что он выше, чем султан, выше солнца, выше небес. Ах, Ибрагим-паша, ты погубил себя сам, сам бросил в огонь, сам посеял семена раздора между собой и Повелителем. А сколько ловушек и козней ты строил для меня, сколько раз ты пытался уничтожить меня, очернить в глазах моего султана, отца моих детей. Если бы у тебя получилось, я умерла гораздо раньше, а о твоих грязных делах никто никогда бы и не узнал, паша. Но теперь у тебя даже могилы такой нет, как полагается великому визирю. Твое время прошло. *** Ночь сменяет день, одна эпоха сменяет другую. Глядя с балкона, я вижу, как напротив, на этаже фавориток, на деревянные перила опирается прекрасная черноволосая красавица в белом платье, расшитом жемчужинами. Слышу имя Кесем — то имя, что дали ей, как самой любимой наложнице падишаха. И уже знаю, какая судьба в дальнейшем ждет ее и ее детей. Высокая статная госпожа рядом со мной пристально смотрит на нее, будто видит в хрупкой девице угрозу — Сафийе Султан, еще одна из наиболее влиятельных женщин гарема. Через мгновение она уже стоит в поклоне передо мной. И перед тем, как ее силуэт исчезает, я лишь успеваю заметить тот самый перстень с изумрудом, который мне подарил мой Повелитель, как символ нашей бесконечной любви. Ах, глупые рабыни! Никому из вас он не принесет счастья. Только горе, беды и печаль изранят вашу душу, сделают жестокими и заберут ваших детей. Внизу под балконом проходят туристы, внимательно изучая все вокруг. Среди них я вижу султанш и наложниц в самых различных нарядах — от моих времен до более поздних, когда шехзаде Абдул-Меджид взошел на трон. Он приказал своему гарему навсегда уехать из Топкапы, покинуть это место, где каждый угол был пропитан кровью братьев, погибших в борьбе за престол, сыновей, павших от рук своих отцов. Оставить дворец, оглашаемый криками боли и скорби, утопающий в слезах. *** Покои Валиде Султан, мои покои. Место, откуда я управляла не только гаремом, но и всем миром — как же тут все изменилось после моих преемниц, так любивших европейскую моду. Я сижу на тахте, расправляя многочисленные складки кафтана, и окидываю взглядом туристов, без спроса зашедших сюда. Экскурсовод что-то им объясняет, начинает обо мне рассказывать. Говорит, что здесь живет теперь дух дворца, и что на самом деле его никто не видел, а все это — лишь сказки, ложь и выдумка. Но я внимательно наблюдаю за удивленными лицами. Вот одна хатун, даже без платка на голове, с длинными волосами цвета яркого пламени, только что вышла из покоев. Вижу, она уважает местные обычаи. Я осторожно слежу за ней, идя по длинному узкому коридору, ведущему к очередному балкону. В Топкапы очень легко потеряться. Вскоре хатун понимает, что заблудилась. Она мечется по коридорам, стараясь отыскать дорогу назад, но тщетно. Прислонившись к стене, она пытается отдышаться — и вдруг один из тяжелых мраморных камней сдвигается. Тяжелая дверь поворачивается совсем чуть-чуть, открывая тайный ход, однако этого хватает, и, не удержавшись, девица падает на холодный пол. Что-то внутри меня заставляет подойти к ней. — Не ушиблась? — впервые за столько веков прерывается долгое безмолвие. Я уже так отвыкла от звука своей речи, что кажется, словно это произнес кто-то другой. И тут же отхожу назад, ведь сейчас неизвестно, как поведет себя живой человек, увидевший призрака, тень прошлого, о которой ему только что рассказали. — Все в порядке, спасибо, — знакомым голосом отвечает она, приняв меня за человека, тут же оборачивается и — замирает на месте. Скрыв подернутые сединой волосы под платком, я стою недалеко от заблудившейся хатун. Боится ли она меня, убежит ли сейчас прочь? А может быть, так же, как и все остальные, достанет свою волшебную коробку и будет пытаться пугать меня яркими вспышками? Солнечные лучи проходят сквозь мое тело, а я не свожу глаз с девицы, так похожей на юную Александру. Я знаю, что раньше находилось, что скрывалось за тайной дверью. Еще один коридор, ведущий к райскому саду — тому самому, в котором мой юный праправнук Султан Ахмед-хан встречался со своей любимой наложницей Анастасией, той самой Кесем. — Ты заблудилась, Александра, — тихо произношу я, пытаясь не спугнуть ее. Вдалеке уже слышны голоса и топот ног — похоже, ее уже хватились. — Кто ты? — наконец решается произнести она, изменившись в лице, но не двигаясь с места. — Мы знакомы? — пугливо озирается, будто ищет выход, будто вправду боится меня. — Я ждала тебя, ждала много столетий. И вот, наконец, ты пришла, — тихо произношу я. Ты принесла мир и свет в этот дворец, Александра. Для всех душ, не знающих покоя. И для меня тоже. Крики слышны все яснее. Времени все меньше. — Александра! Где ты была, мы потеряли тебя! — к ней подбегает один из туристов — черноволосый, сероглазый парень. Он помогает ей подняться на ноги и прижимает к себе. — Все в порядке, Лука. Со мной все хорошо, — рассеянно говорит она и протягивает руку в мою сторону. — Ты видишь ее? Лука, Александра… впервые мною овладевает странное чувство — впервые я смотрю на себя словно со стороны. А эти двое — почти как те Александра и Лука, память о любви которых спрятана в самом потаенном уголке моей души. Ведь сейчас я — Хюррем, Хасеки Достопочтенного султана Сулеймана-хана, его возлюбленная, его госпожа. Его законная жена Хюррем. Жена, столько веков не видящая своего мужа. Я склоняюсь перед держащимися за руки туристами — и прохожу в потайной ход. Вдалеке виден знакомый, милый сердцу силуэт. Мой повелитель, до конца дней своих, до последнего своего вздоха я буду рабыней любви твоей, о Сулейман. Я спешу все быстрее, боясь, что это мираж, что вот-вот он исчезнет. Но все правда. И когда я, наконец, припадаю губами к его пальцам, в голове звучат слова давнего пророчества: «Когда прошлое увидится с будущим, когда простолюдины будут править, тогда и сможешь ты обрести покой». *** Ветер дул все сильнее, нагоняя грозовые тучи. Александра спала, прижавшись к плечу Луки на сиденье автобуса. Нет, она не испугалась той фигуры в странном средневековом одеянии. В ее семье тоже рассказывали легенды. И одна из них была о той женщине, чья душа до сегодняшнего дня бродила по коридорам и закоулкам легендарного Топкапы. — Мир и покой… — сонно пробормотала Александра. За окнами автобуса уже вовсю бушевал ливень, но ни он, ни шум мотора, ни неровная дорога не тревожили ее сна.