Глина

       Иногда Юра принимает слишком близко к сердцу некоторые слова и брошенные в шутку фразы, хоть сам этого еще пока не осознает. Еще он бывает чересчур серьезным и восприимчивым, из-за чего просьбы и наставления понимает уж очень буквально, а потом выполняет их с присущим ему упорством и рвением.               Мила сказала, нужно сначала немного распарить кожу, но Юра не совсем понимает, как правильно и зачем это нужно делать, поэтому просто долго стоит под очень горячей водой в душе и подпевает вокалисту знакомые фразы под доносящуюся из спальни музыку. Со стороны же это смотрится даже немного нелепо — он слишком сильно уходит в себя и выкрикивает из всего текста правильно лишь несколько фраз, в остальное время просто мычит и дрыгает ногой в такт, чувствуя себя почти что звездой, выступающей на сцене. Почти как самопровозглашенный король — бесящий Юру Джей-Джей.               Почувствовав небольшое головокружение, Юра решает, что его кожа распарилась дальше некуда и что достаточно времени потратил на подготовку перед нанесением маски. Он наскоро вытирается полотенцем, натягивает на еще влажное тело боксеры и потрепанную домашнюю майку, которая сразу же пропитывается каплями воды на плечах и между лопаток. Юра стоит перед запотевшим зеркалом настенного шкафчика с неопознанным объектом в руках, который Мила прозвала «спасение Плисецкого от жирного блеска, видимого даже с Марса». В комнате слишком много пара, который не рассеивается, несмотря на дверь, открытую для лучшей слышимости музыки. По окну и зеркалу шкафчика стекают капли конденсата, на стиральной машинке лежат нестиранные вещи, которые уже не помещаются в бельевую корзину. От окружающей картины в Юриной голове появляются мысли, что нужно проветрить ванную и прибраться в квартире вместо того, чтоб заниматься всякой девчачьей ерундой в свой выходной день, но любопытство и задетое самолюбие берут верх.               Он вертит в руках тюбик мятного цвета незнакомой ему фирмы и с дурацким нерусским названием — совсем не разбирается в этом всём. В гробу он видал все эти масочки-хренасочки, гели-фигели, кремчики-хуемчики и прочую лабуду, о которой ему так часто без умолку болтает Мила, иногда хвалясь своей огромной косметичкой. Зачем она таскает с собой этот, как говорит Юра, неподъемный чемодан, из которого на деле она через раз пользуется лишь десятой частью принадлежностей — он не понимает и не хочет даже пытаться. Во время тренировок Яков укатывает их всех до такой степени, что не совсем ясно, как у Милы остаются силы думать о чем-то, кроме желания поскорее доползти до ближайшей скамейки, что уж там говорить о своем внешнем виде. Но Мила умудряется думать не только о себе, но и замечать, как выглядят на тренировках другие. Своими издевками и подколами она как-то слишком быстро и легко смогла подцепить Юру на крючок, сама того не замечая и не зная, что каждый раз не просто умиляется его бурной реакцией и вспыльчивым характером, но и задевает хоть и раздутую им самим, но больную тему взросления. Ему не нравится, что в нем постепенно многое меняется, тело растет, становясь не таким послушным и привычным. Это влияет на тренировки и количество прилагаемых для них усилий. Юра не поспевает за изменениями, со стороны на вид не такими заметными, но приносящими неудобства больше в психологическом плане — он просто не готов выйти из зоны комфорта, пусть и желает уже поскорее избавиться от образа балерины и прозвища феи.               — Белая глина, кукурузный крахмал, экстракты меда и лимона…– Юра читает состав и смеется, думая о том, что с таким же успехом мог нанести на лицо любую еду из холодильника, смешав с чем-то вроде песка с улицы, и выглядел бы просто превосходно. А Мила бы потом на коленях умоляла продать ей секрет его молодой идеальной кожи, обещая больше не выводить из себя и не дразнить при полном катке людей и, особенно, перед ее другом, читай подкаблучником, Гошей, по-доброму, но так некстати смеющимся с ее шуток над Юрой.               — Черт, но я же не девчонка какая-нибудь… — говорит вслух Юра, пялясь на запотевшую поверхность, и быстро протирает зеркало, размазывая влагу рукой. Я мужик как раз потому, что смогу с этим справиться, додумывает он про себя, открывая крышку тюбика и строя сердито-серьезное выражение лица своему же отражению.               Он заглядывает внутрь тюбика и подносит к носу, чтобы понять получше, посредством чего собирается терять свою честь и мужское достоинство. На удивление вещество не издает резких и отталкивающих запахов, наоборот, скорее, вкусно пахнет, и Юре хочется увидеть, как именно оно будет смотреться на лице и что конкретно в этом самом лице изменится после его применения.               В голову закрадывается мысль, что Мила плохо влияет на Юру и его мужественность. Такими темпами он скоро совсем потеряет бдительность и будет просить у рыжей бестии втихаря порыться в ее бездонном чемодане. Но Юра вспоминает ее же нескончаемые замечания по поводу его «типичного подросткового проблемного лица, от которого в панике скоро начнут бежать девчонки, рассмотрев поближе своего кумира». Но если бы она знала, что Юре плевать на этих липнущих к нему, как кошки в течный период, бесчисленных фанаток. Ему нужен его идеальный, один единственный в своем роде — тот, кто сказал Юре про его глаза воина однажды, а на деле сам оказавшийся тем самым воином, завоевавшим Юру целиком и полностью без предупреждения и права на пощаду. Хотя бы намека на такое право.               Посомневавшись еще пару минут в необходимости своих действий, взвесив все минусы и плюсы, Юра решает, что приобретет все-таки немного больше, чем потеряет от такой унизительной процедуры. Падать ему все равно дальше некуда — все свое достоинство он потерял, еще когда попал на удочку и принял помощь, взяв из рук рыжей бестии бабье шаманское средство. В этом ничего такого нет, чего ты так стесняешься, Юра? Ты такими темпами скоро догонишь Поповича, а он стар, как мир, ты же знаешь.               — Старая корова, для меня ты тоже не первой свежести, в зеркало-то себя видела вообще, — Юра почти рычит, говоря вслух с таким чувством и эмоциями, будто Мила стоит рядом и может обидеться на его слова.               — Юрочка, а что это у тебя тут на носу? О, черные точки, — передразнивая Милу и злясь на нее за бестактность, Юра выдавливает слишком много вещества на пальцы, но понимает это, лишь нанеся его на левую щеку. Ему приходится размазывать субстанцию пальцами до тех пор, пока не получается более-менее ровный слой.              — Юра, вот, возьми салфетку, я вижу твой блестящий лоб с другого конца катка, — Юра думает, что рыжие и правда бесстыжие, и без сердца, пока размазывает маску по другой щеке и подбородку, нанося теперь и на лоб. Отросшие волосы завязаны в невысокий хвост, и кончики намокли, пока Юра стоял целую вечность под почти кипящей водой. Часть волос прилипла к влажному лбу, было бы неплохо обзавестись чем-то вроде заколок или ободка, думает Юра, но уже после того, как на пряди попадает пахнущее вязкое вещество. Ему приходится другой рукой отвести их назад, чтобы не прилипали.               — Я точно нот окей, — говорит он сам себе, слыша на заднем фоне песню группы, которая существовала лишь на несколько лет меньше, чем он сам живет, и рассматривая необычно выглядящее лицо с нанесенной на него голубовато-серой субстанцией.               В инструкции написано терпеть это непотребство на своем лице минут пятнадцать, и Юра продолжает стоять перед зеркалом, наблюдая, как вещество постепенно застывает и меняет цвет на более светлый. Каким бы ни было постыдным и неприемлемым для Юры то, что он делает, а «красота требует жертв», как говорит Мила, — ему все же интересно и необычно видеть и ощущать что-то новое. Он снова подпевает вокалисту и даже пританцовывает, когда из комнаты доносятся звуки энергичной песни. Юра мог бы заняться чем-то более полезным, но новое занятие слишком увлекательно. А ещё ему не терпится посмотреть на результат, и правда ли он заметен после первого же применения, как напевала Мила и как заверяют слова производителей на упаковке.               — Видел бы меня сейчас Бек, он был бы как минимум в шоке и как максимум бросил бы меня, молча уйдя и закрыв дверь, — Юра хмыкает и улыбается, представляя реакцию Отабека, его хмурое лицо, по которому сложно понять, зол он или ему всё равно. А может, он и вовсе посмеялся бы с Юры, а потом попросил тоже попробовать чудодейственное средство со своим этим невозмутимым видом, будто так и надо вообще, не то что Юра, не умеющий скрывать эмоции в нужные моменты.               Музыка, доносящаяся из спальни, начинает заедать, и это звучит так, словно пленку старой кассеты зажевало в не менее старом магнитофоне, и замолкает совсем. Видимо, перебои с интернетом, думает Юра и уже идет через прихожую в спальню к компьютеру, когда слышит стук в дверь. Он замирает посреди комнаты, думая, не показалось ли ему, но в этот же момент звучит дверной звонок. Юра думает о своем внешнем виде и особенно о палевном лице с чертовой совсем побелевшей и немного стянувшей кожу глиной на нем. Любопытство в итоге берет верх, и он крадется к двери, посмотреть, что за незваный гость хочет помешать его омоложению.               Юра аккуратно отодвигает заслонку и смотрит в глазок, старается не создавать лишних шумов, про себя охая и вовремя затыкая рот другой рукой, чтобы не выматериться вслух. А это самая адекватная реакция, потому что за его порогом стоит тот самый единственный и неповторимый, о котором Юра думал только что. И мысли о том, что вспомнишь кое-что — вот и оно, мелькают в его голове. И ему почти не стыдно, ведь Отабек очень не вовремя и без предупреждения, а Юра в таком адском виде, готовящий себя для Отабека на будущее, но не готовый именно сейчас.               Опуская заслонку и бесшумно отступая от двери, Юра прикидывает, сколько времени ему понадобится, чтобы привести в порядок хотя бы себя, не говоря уже о квартире, и как долго сможет простоять Отабек за дверью, так и оставшись без ответа.               — Юра, я знаю, что ты дома. Слышишь? Открой, — настойчивый, но с крупицей беспокойства голос Отабека рушит планы Юры на бесшумное отступление вглубь квартиры, потому что он дергается от неожиданности и спотыкается о свои же разбросанные кеды, один из которых улетает в одну сторону, а Юра, чертыхаясь, в другую — его останавливает стена, которую Юра теперь обнимает и говорит мысленно спасибо, что не упал. Он замирает в непонятной позе и старается не дышать, надеясь, что Отабек ничего не слышал, но тот, видимо, прислоняется к двери с наружной стороны, отчего та издает скрип. Этот звук кажется Юре по какой-то причине очень смешным, как и вся ситуация, и он не успевает сдержать смех, но это уже и не требуется — интернет вспоминает, что он вообще-то оплачен, и музыка продолжает играть на полную мощь, но почему-то не с той песни, на которой оборвался звук.               — Я все слышу, Юр. Все в порядке? — Отабек стучит в дверь еще пару раз, подтверждая, что Юре не мерещится его голос, а потом за дверью слышится какое-то шуршание, копошение и звук, похожий на открывающийся замок молнии сумки или кармана. И Юра моментально прозревает — он подарил Отабеку запасные ключи от своей квартиры, и тот сейчас как раз в их поиске.               Ему требуется пару секунд, чтобы отлепиться от стены и добежать до ванной комнаты, попутно соображая, как очень быстро смыть этот стыд с его лица и куда он дел тюбик, когда пошел к компьютеру.              Добежав до раковины и мельком посмотрев в зеркало на свое белое лицо, с полностью высохшей и немного потрескавшейся от передержки глиной, покрывающей все, кроме участков вокруг испуганных глаз и губ, неровно нанесенной полосой под носом, он понимает, что похож на зомби из малобюджетного второсортного фильма ужасов. Но такие фильмы обычно очень смешно смотреть из-за глупых костюмов, плохого грима и переигрывающих актеров, а на Юру сейчас — почему-то страшно.               Он быстро открывает кран под клацанье заевшей ручки входной двери — сейчас Юра даже рад этой неполадке — и уже через секунду издаёт звуки раненого животного, когда обжигается, вспоминает, что кран сломан и из него течет только горячая вода. На миг Юра впадает в замешательство, слыша, как открывается входная дверь, и на ходу снимает майку, бросается к ванной, отдергивая одной рукой занавеску, а второй — соскребая прямо пальцами засохшую глину с лица.              Отабек так и застает его, вбегая в квартиру и останавливаясь в проеме — в боксерах, со съехавшим набок хвостиком и наполовину выбившимися из него растрепанными волосами, закинутой через борт ванны одной ногой и повисшими в воздухе руками. Отабек не сразу понимает, в чем дело, и видит, словно в замедленной съемке, как Юра поворачивает к нему белое-белое лицо с испуганными и виноватыми глазами, медленно трогает пальцами щеку, с которой сыпется что-то белое, похожее на пыль или порошок. И, когда Отабек рассматривает лицо Юры и видит уже полную картину, до него доходит все происходящее. Он стоит неподвижно, но через пару секунд вскидывает руки к лицу и начинает почти беззвучно трястись от смеха, дергая плечами и наклоняясь корпусом вперед.               Испуг в глазах Юры меняется растерянностью, которая моментально переходит в недоумение. Не будь на его лице чертовой маски, то было бы видно, как быстро он покраснел от закипания от злости, сменившей то самое недоумение.               — Ты какого хрена ржешь, Бек? Что тут смешного, я не пойму? — Юра готов поспорить, что, наверное, даже ударил бы своего парня, стой тот ближе к нему. Особенно видя, как Отабек отнимает ладони от лица, немного успокаиваясь, смотрит на злого растрепанного Юру, с усилием делает несколько глубоких вдохов, чтобы снова не сорваться и не засмеяться от комичности ситуации.               — Не уверен, что смех, скорее… истерика. Ты не открыл, я думал, что тебя тут грабят или убивают, а ты стоишь в таком вот... — Отабек жестом показывает на Юру рукой, подтверждая свои слова, — виде.               — Мог бы быть в виде и получше, если бы ты позвонил заранее, — Юра делает ударение на последнем слове. Не то чтобы он не рад видеть Отабека, он очень рад, но застукать Юру при первом же его эксперименте со внешностью — это верх наглости со стороны Вселенной, только ему обычно так и везет. Будто одной подкалывающей Милы мало, да что там Мила, Отабек именно тот, из-за кого Юра и пытается быть идеальным во всем, а не только в катании, поэтому ситуация выглядит вдвойне неудобной.               — Ты не брал трубку, и я пришел. У тебя музыка играла, ты правда подпевал, или мне показалось? — Отабек не улыбается, лишь едва заметно дергает уголками губ, но Юра думает, что хитрые глазищи говорят все сами за себя и палят их обладателя.               — Тебе показалось. И не делай свое «я все вижу и знаю про тебя, Плисецкий» лицо, ты не должен был все это, — Юра машет руками в беспомощном жесте, пытаясь показать и беспорядок, и ситуацию в целом одновременно, — видеть.              Отабек подходит к Юре с добрым, таким понимающим и излучающим теплоту и заботу лицом, обнимая того и помогая, наконец, выбраться из ванны и нормально встать рядом с собой. Юра обнимает Отабека в ответ, утыкаясь лицом в шею и вдыхая родной запах. Он так сильно скучал.               — Чем ты занимался тут, и что это? — Отабек слышит, как Юра трется о его шею, и его кожа шероховатая и будто совсем сухая. У него ощущение, словно что-то сыпется ему за шиворот толстовки, когда Юра отстраняется, чтобы ответить.               — Окей, лучше ты узнаешь это от меня, а не от рыжей-бесстыжей. Она уже достала меня и заставила делать ужасные вещи, но я только попробовать, Бек, честно! Это был первый раз, я даже не знаю, поможет ли эта фигня на самом деле…               — Так для чего это? — Отабек прерывает Юру, улыбается, видя, как тот тараторит и похож на обычного подростка, пусть и со взрослым твердым взглядом, умеющим убеждать своей силой любого. Хотя перед Отабеком Юра всегда становится более мягким, естественным, и эту самую силу не использует. И он понимает, что ему на самом деле все равно, для чего, главное, чтобы Юра был доволен и чувствовал себя уверенно, и неважно, какими способами.               — Ничего такого, просто бабские штучки, ну, ты понимаешь, они скорее всего на моем лице никакого эффекта не дадут, но вроде бы лицо будет более гладкое и… Это просто глина со всякими ништяками, в ней ничего такого.               — Глина? А почему ты убегал и прятался? — Отабек не видит ничего позорного в использовании каких бы то ни было средств для ухода или даже косметики, во время тех же выступлений, но Юре нужно выговориться. Он уже начал оправдываться и лучше дать ему закончить, иначе начнет надумывать себе что-нибудь лишнее. И Отабек не слышит, что ему говорит Юра. Лишь думает о том, что тот сам, как глина. Юра быстро учится всему, что видит вокруг, старается до пота лица преуспеть в любимых делах, впитывает любые знания из своего окружения, как глина впитывает воду. И он очень пластичный, но при этом стойкий и упертый характером, словно закаленный жизнью не по своим годам. Он мог бы давно послать ту же Милу, на самом деле поругаться с ней и обидеть, но он не делает этого. Юра нуждается в ней и во всей своей команде, с которой тренируется на катке, в своем тренере — они все ему как семья. Как бы Юра ни щетинился, ни кричал на них, показывал, какой он сильный и самостоятельный — внутри он мягкий и добрый, требующий внимания и особого подхода. Юра — словно хрупкий, но в то же время очень прочный и ценный сосуд, не до конца сформированный, и Отабек готов быть всегда рядом с ним, приложить все необходимые усилия и стараться наполнить его до краев всем самым лучшим, что есть в нем самом, и помочь увидеть красивое и важное вокруг.               — Ты сам как глина, Юр, — Отабек смотрит на растерявшееся на пару секунд выражение лица Юры, но потом видит на нем возмущение и не может сдержать улыбку, потому что знает Юру уже слишком хорошо, как никто другой.               — Я? Ты хочешь сказать, что я такой же сухой и бледный, что ли? — Юра собирается возмущаться и дальше, пытается вырваться из объятий, но Отабек крепко прижимает к себе, не давая продолжить. Он скучал и по такому Юре, он любит его всякого, даже злого или растерянного, возмущающегося или стесняющегося. Такое редко, но тоже бывает.               — Я люблю тебя, — Юра замирает, лишь через несколько секунд снова обнимает Отабека в ответ, кладя тому руки на поясницу и прижимаясь крепче. Он бубнит в шею Отабеку, что тот идиот, и Отабек осознает, что Юра и есть то самое золото, к которому он всегда стремился. И даже если золото холодное, Отабек чувствует тепло и понимает, что пусть Юра хоть весь будет обмазан глиной или чем похуже — Отабек счастлив рядом с ним и сделает все, чтобы Юра чувствовал то же самое.               — И я тебя.