Гвозди

Все, что есть у Айзавы — головная боль и помятая пачка давно начатых сигарет. Потому что все остальное сгнило где-то на задворках пыльного прошлого. Такого же старого, выцвевшего и мерзкого, как и весь он сам — полностью. Его топит в тысячах осколках битого наскоро хрусталя; душит удавка из нитей пустеющей бутылки виски; разрывает на части жидким огнем жгучего водорода, что вонючей отравой плескается в венах. Все нормально, Айзава давно привык. Жизнь — удачная шутка. Хочется отчаянно смеяться и вышибить мозги изломанной лопатой, которой пару минут назад копал себе сыреющую от проливного дождя могилу. Хочется зарыться в черную землю с головой, написав вместо эпитафии, что с самого начала все так и было, да. Потому что правда, сказанная несерьезно, до сих пор остается правдой. Хочется прямо сейчас лишиться рассудка, тая в этом черно-белом, как новенький отчет начальнику, блеклом и сером мире, будто выходящая из вагона метро толпа. Или же раствориться в горьком дыме от сигарет, теряясь от никотинового счастья, в то же время заглатывая оранжевую, раздражающую глотку дрянь из попавшегося под руку стакана. Какая же удачная шутка, эта жизнь. Безусловно, все, что есть у Айзавы — заебанный вид и Шинсо. И ему хорошо. С трудом разлеплять красные от новой дозы глаза, вдыхая стойкий запах машинного масла, исходящий от чужой макушки крашенных волос. Им всегда пах Шинсо — сильно и терпко, до сухости в глотке и раздражения слизистой оболочки. Его глаза закрыты — наверняка, спит. А если еще и вжать в себя через слои драной одежды этого малолетнего придурка, то становится вообще охуенно. Да, Айзаве стыдно. Шинсо — мечта педофила. Ходит с вечно грозной рожей и уставшим взглядом, где круги мрачными тенями пролегли под глазами. Прямо как у самого Айзавы. Говорит четко и прямо, по существу — благо, уши в трубочку не сворачиваются. Говорит и делает. Сказал, что не отстанет, и вот результат — действительно, не отстал. Он кажется криво вырезанной наспех заплаткой, пришитой неаккуратно и готовой вот-вот отвалиться; кажется ржавым перочинным ножиком, провонявшим запахом обгорелого металла. Это странно и смешно, потому что малолетний ублюдок ворвался в размеренную жизнь, отведенное до начала конца время, и перевернул все вверх тормашками, заставляя переписать все возможные сценарии кончины. Странно еще и потому, что понять его намерения совершенно нереально, не сломав себе при попытке шейные позвонки в надежде зацепиться блуждающим взглядом хоть за одну уместную подсказку. Айзаве, правда, очень стыдно. Ему скоро тридцать пять. А рядом с ним сидит паренек от силы лет двадцати, который губит обе жизни только одним своим нахождением рядом. Шоте хочется прогнать Шинсо, как блудливого пса, что по ошибке увязался не за тем хозяином, но пес, зараза, настырный попался. Скулит громко, клыки показывает. И Айзава быстро опускает руки, потому что ему охуенно рядом с Шинсо, который всегда подлатает старые открывшиеся раны и слижет запекшуюся кровь. Шота понимает, что такие, как он, долго не живут. Поэтому не подпускает настырного придурка ближе, чем на расстояние, с которого их души не смогут слипнуться, увязая в горелой карамели, а тела соединиться настолько близко, что можно будет почувствовать вкус чужого пота на языке. Гораздо проще общаться с помощью тумаков и колких замечаний в адрес внезапно притихшего парнишки. Айзаве постоянно хочется напоминать, что ему здесь не рады и не стоит ломать свою жизнь из-за какого-то распутного долбаеба с кризисом среднего возраста, прямо таки очень умело россыпью флегматичного вида проебавшего свою удачную шутку. Ведь Шинсо слабак. Самый настоящий. Шинсо ничего не понимающий в этой жизни малолетка. Шинсо... Сильнее его. Хочется прижаться и вдохнуть успокаивающий запах машинного масла, обмазывая им каждую клеточку естества и до кровавых пузырей из легких захлебываясь. И выбить из головы эти звенящие, как последняя мелочь в дырявом кармане, дурящие логику мысли. Ломать жизни тоже не хочется — ведь кажется, что они, как дешевые угольные карандаши с психоделическим узором. Прикосновения — через одежду. Близкий контакт — только по необходимости. Но Шинсо до сих пор рядом. Он, видимо, всем доволен. Поэтому Айзава, смотря в эту угасающую в черном пепле даль, очень задорно ломает хребет и достает очередную провонявшую желудочным соком сигарету, преподнося фильтр ко рту. Закуривает. Все, что есть у Айзавы — желание прострелить себе башку и не портить жизнь милого Шинсо. Он обязательно вышвырнет из сплетения вен и полностью сотрет из бардака лязгающих в густой пустоте мыслей этого блядского малолетнего придурка. Но это потом. А сегодня парнишка — еще один пункт в его маленький список непростительных слабостей. Айзава беспокойно кривит губы. И если им суждено провалиться — Шинсо обязательно вобьет ржавые гвозди в крышку его гроба.