Конфетка

Брок просыпался медленно, потому что знал: у них первый на троих выходной, никуда не надо бежать, пиздец вчерашнего Армагеддона остался позади. Он уже даже начал мечтать, как здорово будет — выпустить пар с обоими горячими любовниками, в кои-то веки не впопыхах, а по максимуму продлевая удовольствие. Представив, как распластает под собой огромного Роджерса, вылижет, заставив распахивать губы и подставляться, он пошарил рукой справа от себя и недоуменно открыл глаза, нащупав что-то не вполне привычное. — Что за… — начал он, но слова закончились, едва то, что еще вчера было двухметровым Роджерсом, повернулось на спину, перестав сворачиваться в плотный клубок. — Где я? — знакомые синие глаза распахнулись, окинули Брока странным, чуть испуганным взглядом. — Вы… кто вообще? Барнс заинтересованно пошевелился за спиной Брока и, наконец, соблаговолил выглянуть из-за его плеча. — Неожиданно, — только и сказал он, оглядев судорожно пытающийся прикрыться подарочек (аппетитный подарочек, приходилось признать) с головы до ног. — Астмы и ревматизма можно, я так понимаю, не ждать. — Что? — переспросил юный парень, на вид не больше восемнадцати, красивый, как херувимчик, с глазами в пол-лица, а потом глаза его стали еще больше, когда, взглянув на Барнса, он воскликнул: — Баки?! — и заулыбался, забыв даже о попытках прикрыться. — Н-да, ебля отменяется, — Брок вздохнул, отбрасывая простыню, и то, что вчера еще было его горячим любовником, грозило вот-вот помереть от инфаркта: глядя на него, Роджерс сначала побледнел, и глаза у него стали просто огромными, а потом покраснел так, что хоть прикуривай. Брок специально гибко потянулся, хрустнув шеей, и медленно, давая себя рассмотреть, натянул штаны. — Звони Старку. Тот сказал, чуть что не так — обращаться. Думаю, восемнадцатилетний Роджерс, которого вот-вот хватит удар от вида голого мужика, это определенно «не так». — Откуда вы… — ребенок, еще вчера бывший непрошибаемым кэпом, от взгляда которого тушевалась даже прожженная Романова, натянул простыню до подбородка, но закончить вопрос не смог. — Ну, вчера ты тоже был голым Роджерсом, — просветил его Баки. — Только тебе почти сотня, мы сожрали вместе тонну говна, трахнулись во всех мыслимых и в некоторых немыслимых позах, нашли общего любовника и спасаем мир с завидной регулярностью. — Баки, не выражайся, — с самым ханжеским выражением лица приказал этот новый Роджерс. Посвежевший, помолодевший и бесящий гораздо больше, чем его старшая версия. Ту хоть трахнуть можно было. А это что? Тьфу. — Иисусе, — ну вот началось. Брок, подумав, натянул еще и футболку и направился в сторону кухни. До кофе он отказывался терпеть всю эту мутотень. — Баки, что с твоей рукой?! — Пусть сами разбираются. Друзья детства как-никак. После получаса ахов, охов, шипения и переругиваний юный Роджерс был упакован в самую маленькую из их футболок и в джинсы Брока. Размер ноги у него уменьшился не намного, как и размер того, на что обычно надевается белье, так что с этим особых проблем не возникло. — Садись, — Брок вывалил перед ним обычную суперсолдатскую яичницу из двух дюжин яиц и фунта бекона и поставил пинту кофе. — Давай, жри и поедем к Старку. Роджерс смотрел на бекон, как на агитплакатах времен второй мировой смотрел на американский флаг. — Барнс, чего с ним? Как бы не помер, — Брок с ухмылкой поставил на стол еще две чашки кофе и огромное блюдо сэндвичей. Они с Барнсом яйца не жаловали. — Видишь ли, Брок, — Барнс с самым поучительным выражением на подвижной морде лица почесал бровь. — Стиву восемнадцать. Это год, эдак, тридцать пятый. А, мелкий? — Тридцать шестой, — буркнул тот, снова смутившись, и поковырял вилкой бекон, будто не веря, что все это богатство можно просто взять и съесть в одно лицо. — И да, можете смеяться, но я в жизни не видел столько жареного бекона за раз. Я это все просто не съем. — Ты в зеркало себя видел? — поинтересовался Брок. — Совсем не похож на того заморыша. Сыворотка, видать, никуда из тебя не делась. Так что съешь. А иначе через час начнешь переваривать сам себя. Барнс, подтверди. — Истину глаголишь, — Барнс дурашливо округлил глаза, будто помолодел вместе с Роджерсом, превратившись из убийцы с мировым именем в дворового пацана. — Ешь, Стив. Я же тебе говорил — у нас всего полно. — Ага. И мы любовники, — пробормотал тот, снова наливаясь жаром не там, где надо. — И живем… втроем. С… Господи, мистер Рамлоу, сколько вам лет? — Еще раз так меня назовешь — глаз на жопу натяну. — Он не шутит, — уверил воинственно вскинувшегося Роджерса Барнс. — И мне полтинник скоро. Так что я младше вас, оболтусов, вдвое. Выискался тут… Лолита. — Кто? — Эм… девушка такая. Почти девочка. Ее растлил отчим, — с ухмылкой засранца просветил его Барнс. — Брок, а ты, выходит, Гумберт? — А ты — мамочка Роджерса, — огрызнулся Брок. — Жрем и едем. И нет, за руль я тебя не пущу. И никаких мотоциклов. — Вы серьезно? — спросил вдруг Роджерс, прожевав первую порцию яичницы и две полоски бекона. — То есть… мы вот так живем, переругиваемся, как Ивановы из четырнадцатой квартиры? — О, — Барнс, видимо, тоже помнил каких-то Ивановых. — Хуже. Брок матерится на пяти языках. — Никогда не думал, что… В общем, ладно, — он стрельнул глазами в Брока, но тут же опустил взгляд, принимаясь за еду всерьез. — Надеюсь, это все как-то выяснится. А пока я… рад, что не слег с сердцем. Оно у меня, похоже… ну, не болит больше. *** Роджерс, едва осмотрев машину, дисциплинированно позволил себя пристегнуть и всю дорогу на Манхэттен, судя по всему, охуевал. Брок бы и сам охуел, если бы попал вдруг на восемьдесят с лишним лет вперед, обнаружил себя обложенным какими-нибудь непривычного вида мужиками, которые поволокли бы его на летающей машине по городу, которого он почти не узнавал. — Все будет хорошо, — попытался ободрить его Барнс, а Брок вдруг подумал, что этот Роджерс тоже вполне ничего. Конфетка. Когда молчит, приоткрыв влажный пухлогубый ротик, в который так и хочется что-то сунуть. Хоть леденец, боже, за что ему это? — Выбирайся, — приказал Брок, припарковавшись на месте, обозначенном рисунком кэповского щита. Если многоуровневый подземный паркинг и впечатлил Роджерса, то он это скрыл. — Пойдем. Пятый лифт, Старк нас ждет. Барнс ободряюще улыбнулся Роджерсу и закинул свою роборуку ему на плечо. — Это будущее, мелкий. Старк вряд ли тебе понравится, но чувак чертов гений. Хоть и шуточки у него, прямо скажем, своеобразные. — Боже, — Старк повернулся от какого-то чудо-агрегата и вытер измазанные маслом руки прямо о футболку. При этом его руки не стали чище, а футболка грязнее. — Боже, а ты был сладким зайкой, да, кэп? Какие… какое все! — он обошел сложившего на груди руки Роджерса по кругу и присвистнул. — Господи, детка, иди к дяде на ручки, он исполнит любое твое желание. — Баки, ты уверен, что это тот гений, о котором ты мне говорил? — что ж, приходилось признать, что капитанский тон у Роджерса появился задолго до того, как его шарахнули вита-лучами. И этот взгляд тоже. — Барнс назвал меня гением, — восхитился Старк, попытался потрепать отдернувшегося Роджерса по щеке и продолжил совсем другим тоном: — Джарвис, полное сканирование. — Да, сэр. Роджерс даже не шевельнулся. Медленно обвел взглядом мастерскую, пытаясь определить, откуда идет голос, и вопросительно взглянул на Барнса. — Джарвис — искусственный интеллект, — пояснил тот. — Компьютерная… э… ну как машина, робот, только лучше. Искусственный мозг. Старк, саркастично закатив глаза, принялся, красуясь, открывать все подряд экраны и сыпать терминами. Брок молча пошел к бару, достал себе оттуда бутылку пива и, скинув с дивана какие-то бумаги, приготовился ждать. Опыт подсказывал ему, что выходной накрылся в лучшем случае медным тазом. — Все просто, — через четыре часа сказал наконец Старк. — Вчера мы попали под излучение. Видимо, оно как-то прореагировало с теми гранами радиации, что остались в костях Кэпа после облучения вита-лучами. Тенденция последних часов показывает, что период полураспада… — Старк, — коротко напомнил Барнс. — Н-да. Так вот, за сутки-другие все вернется в норму. Скорее всего, тоже рывком. Наслаждайся, Роджерс. Роджерс хотел что-то ответить, но в животе у него вдруг оглушительно заурчало, и он, сбившись с мысли, покраснел. — Простите, — выдавил он из себя. — Я не… — Джарвис, два суперсолдатских обеда, один мужской человеческий и пинту кофе по-тонистарковски. — Осмелюсь заметить, сэр, — начал искин, — что крайне неразумно пить крепкий кофе пополам с коньяком в случае… — Кофе и… что там я еще заказал в столовую… на каком мы этаже? Ага, этого робота я… — На тридцать первом, сэр. — Вот в столовую на этом этаже. И давай без морали, мне для этого Роджерса за глаза. — Пожалуй, мы пообедаем в ресторане на Вашингтон Плэйс, — решил Барнс. — Старк, ты уверен, что ему ничего не угрожает? — Кроме вас двоих? Ничего. Просто откатился к восемнадцати годкам, что в смысле памяти, что в смысле тела и его реакций с поправкой на сыворотку. — То есть… — То есть, если бы это случилось с тобой, скорее всего, рука бы у тебя не отросла, Барнс. Как и мозг. — Извинись, — тут же ввязался в схватку Роджерс. — Баки не безмозглый! Старк снова закатил глаза и, швырнув в ржущего Барнса какой-то железкой, произнес: — Барнс не безмозглый? Ну, извините. — Хватит, — решил прекратить этот обмен мнениями Брок. — Поехали, парни. Не будем злоупотреблять гостеприимством. — Оставайтесь, — предложил Старк, но Барнс уже поднялся, обхватил за плечи раздувающего ноздри Роджерса (чудо, как хорош, просто конфетка, еще не упакованная в панцирь железной выдержки и толерантности). — Мы пойдем. Спасибо, Тони. — Обращайтесь, — отмахнулся Старк. — Рамлоу, с тебя в следующий раз шаурма. Опять выжрал мое пиво. — Не будь скрягой, — придержав дверь для Барнса, о чем-то ворковавшего с Роджерсом, Брок ухмыльнулся, но оба они знали, что следующий визит только через пиццерию, или где там готовят эту отраву. — Помни мою доброту, — не остался в долгу Старк. — Идите уже. Джарвис, отмени заказ. *** В уютном ресторанчике, славившемся толерантным отношением к однополым парам, они заняли любимый угловой стол у окна и взяли меню. Барнс сразу сложил салфетку и закрыл колонку с ценами в книжке Роджерса. — Не смотри туда, — ухмыляясь, как щенок лабрадора, посоветовал он. — Мы едим тут несколько раз в неделю, и нас это не разоряет. Так что «ведро воды буханка хлеба» тут не прокатит. Тебе нравится лазанья. Роджерс упрямо попытался сдвинуть салфетку, и некоторое время они с Барнсом боролись, а так как силой их сыворотка не обидела, то в конце концов Барнс уступил. При этом они чуть не перевернули стол. — Упрямая мелочь, — Барнс выхватил из корзинки гриссини и принялся жевать, наблюдая за тем, как у Роджерса ползут вверх брови. — Пятнадцать долларов за лазанью? — с тихим осуждением выдохнул он. — Бак… — Инфляция, — пожал плечами тот. — Ты лучше вон туда посмотри, — он взглядом указал на парочку целующихся девчонок за соседним столиком. Пока Роджерс, раскрыв рот и краснея, смотрел на них, Барнс, подмигнув Броку, сделал знак официанту, что они готовы заказать. — Двойная лазанья, салат, два кувшина морса, пинта лагера, — принялся перечислять он, и Роджерс моментально очнулся. Брок почти воочию увидел, как в голове у него защелкали костяшки счет, или на чем там считали в седой древности. — Бак, — попытался он. — Не нужно. — Первый раз у нас? — хищно улыбнулся официант и смерил Роджерса оценивающим взглядом. — Могу предложить блюдо дня — крылышки в медовом соусе с гарниром из соленого картофеля и свежих овощей. — Не стоит, я… — Тащите, — распорядился Брок. — Все то, что перечислили, и три основных блюда. И мне пива безалкогольного. — У вас чудный сын, — заметил официант. — Скромность — такая редкость в наши дни. Брок хмыкнул, глядя прямо в глаза розовеющему Роджерсу, а потом притянул его за шею и коротко поцеловал в губы. — Да, — сказал он выгнувшему бровь официанту. — В некотором роде я папочка этого недоразумения. Да, сладкий? Роджерс вскочил так, что едва не перевернул многострадальный стол, приложил руку к губам, глядя на Брока дикими, страшными глазами, а потом припустил в сторону уборных, видимо, интуитивно угадав направление. Барнс, с насмешливым осуждением взглянув на Брока, отправился за ним. — Он совершеннолетний? — спросил официант, и на лице у него было написано такое страстное желание вызвать полицию, что Брок уже пожалел о своей выходке. — Давно. Просто сучится с утра. Так что с заказом? — Будет готов через сорок минут. Напитки принести сейчас? — Да. И салаты давай. Барнса с Роджерсом не было минут двадцать, потом они вернулись в обнимку, и судя по расплывшемуся контуру губ Роджерса, это были жаркие двадцать минут. Исподлобья взглянув на Брока, он уселся на свое место, отпил морса из поданного ему Барнсом стакана и вдруг решительно, будто на врага бросался, обхватил Брока за шею. Брок не растерялся, конечно, но стоило признать: он ожидал, что няша, в которую превратился его раскованный, страстный любовник, будет дичиться, льнуть к Барнсу и всячески его игнорировать. Не стоило забывать, что этот мальчик стал кэпом не за красивые глаза. Намерение не игнорировать проблему, а выдрать ее с корнем, читалось в решительном изломе его бровей. — Баки сказал быть с тобой терпеливым, — ничтоже сумняшеся произнесло это недоразумение. — Но терпение никогда не было моей добродетелью. Он дернул его на себя, ловя губами губы, и у Брока застучало в висках. Пришлось стиснуть край стола, чтобы не подхватить эту Лолиту под задницу и не усадить себе на колени, чего он не мог позволить себе со взрослым двухметровым Роджерсом. А иногда хотелось. Малыш явно до сего дня не целовался со взрослыми мужиками, да еще с такими, как они с Барнсом. Такими, которые любят это дело, умеют и практиковать не ленятся. Поэтому поначалу несмелый и откровенно неумелый поцелуй грозил через полминуты трансформироваться в растление в общественных местах. — Эй, — позвал Барнс, отрывая от Брока сладкого, как персик, Роджерса. — Дайте человеку сделать свою работу. Рядом со столиком стоял официант и с самым нейтральным выражением лица ждал, пока они закончат. Брок еще раз лизнул и без того мокрые губы раскрасневшегося дикоглазого Роджерса и отпустил. — Ешь, — Баки потормошил дезориентированного Роджерса и сам куснул его за шею, заставив вздрогнуть. — Давай, вкусно же. — Сам он уже обглодал три крыла, заедая лазаньей, и примерялся к салату. — Стив? — Да, я сейчас. А мы… Ладно. — На людях обычно нет, — каким-то образом понял его бормотание Барнс. — Но сейчас в тебе никто не узнает… Погоди-ка, — он хлопнул себя по лбу ладонью и достал планшет. — Ты же не в курсе. — Не в курсе чего? — тут же насторожился Роджерс. — Ну ты кто-то вроде Александра Македонского этого времени. — Что? — по лицу Роджерса было понятно, что жрать он не будет, пока не вызнает всю свою подноготную, и Брок решил вмешаться. — Обед за сотню баксов остывает, — напомнил он. — Все исторические изыскания отложим до дома. Барнс, уймись. — Ты и в постели Баки по фамилии называешь? — с вызовом спросил Роджерс, хмурясь по-капитански, но на юном личике этой конфетки строгое выражение смотрелось умильно. Так и хотелось потискать. — И в койке тоже, — ухмыльнулся Брок, думая о том, что хорошо, что это юное создание не знает, как они еще друг друга называют в постели. — Это для тебя он Баки. А по мне, так это странно звучит, особенно, если учесть, как он выглядит. — Эй, я здесь, — с полным салата ртом возмутился Барнс, и Роджерс неодобрительно на него посмотрел. Уй, какой воспитанный. Да, война, похоже, его поменяла. — Так что там с Македонским? — Роджерс уложил на колени салфетку, вытащил из общей корзинки вилку с ножом и принялся не спеша поглощать лазанью, орудуя всем этим, как вдовствующая императрица на благотворительном приеме. — Баки, не чавкай. Барнс заржал с набитым ртом и оттопырил средний палец. — Ох, забыл ты, Стиви, как мы в войну из одного котелка грязными ложками жрали, давясь и захлебываясь. И лопухами подтирались. Роджерс покраснел и закашлялся, прикрывая рот ладонью, а Барнс со всей силы треснул его по спине, так, что тот чуть не хлопнулся лбом в тарелку. — Клоуны, — фыркнул Брок. — Не позорьте папу, долбоящеры. Люди уже смотрят. А, ну вас. Молодой человек! — он подозвал официанта и распорядился: — Упаковывай. Дома доедим. Культпоходы по местам гейской славы отложим до лучших времен. Только прочистивший горло Роджерс стал пунцовым и уже открыл рот, чтобы начать возмущаться, но Барнс присосался к нему, как гурман к свежей устрице. Розовой такой, приправленной лимонным соком. Что ж, Барнс мог заткнуть кого угодно, и это срабатывало даже с таким юным Роджерсом. А, возможно, особенно с ним. После долгого поцелуя Роджерс вставать из-за стола отказывался наотрез. Потом сказал, что ему нужно отлучиться, и сбежал в сторону уборных. Барнс сгреб принесенные упаковки с их обедом, расплатился и остался на месте. — Твоя очередь идти за ним, — сказал он Броку. — Но предупреждаю тебя, что в восемнадцать у нас с ним еще ничего не было. Вообще до войны. Так что вариант «отдрочить ему в общественной уборной, пока кто-то за дверью моет руки» вычеркивай сразу. — Этот вариант и со взрослым кэпом не рассматривается. — Ну, — Барнс поиграл бровями, — мало ли. Вдруг ты наивно решил, что в восемнадцать он был сговорчивее. — Я как-то отсосал ему в джете после совершенно пиздецовой операции, — поделился Брок, поднимаясь. — А я на развалинах какой-то английской деревушки, — не смолчал Барнс. Брок не повелся. Барнс мог затеять соревнования на ровном месте, Стив даже как-то предположил, что это пережитки советского прошлого, Брок же думал, что Барнс просто привык кому-то что-то доказывать и никак не мог остановиться. Роджерс стоял над раковиной, опираясь руками на ее край. С лица у него капала холодная вода, и на звук открывающейся двери он вскинулся, как на звук выстрела. — Я выгляжу глупо, — без вопросительной интонации произнес он, проводя ладонью по лицу. Брок молча подошел к держателю и оторвал для него несколько бумажных полотенец. — Стив, — разговоры всегда давались ему непросто. Это Барнс был мастак заливать, а он каждый раз, как речь заходила о том, что нужно объясниться без шуток и сарказма, всегда вставал в тупик. — Ты выглядишь, как гребаный секс-символ старшей школы. Не то чтобы ты до этого… происшествия выглядел хуже, но теперь на тебе при сохранившейся охуенности не видно надписи крупными буквами «Не влезай — убьет». Меня это несколько… дезориентирует. Мы с Барнсом просто расслабились. Не сердись. — Да я и не сержусь, — конфетка-Роджерс вытер руки полотенцами и, взглянув на себя в зеркало, попытался зачесать короткие волосы назад. — Просто я оказался не готов к такому будущему. Он был серьезен, как гробовщик на похоронах, и от этого Броку стало почти неловко за их с Барнсом мудачества. Человека выдернули, можно сказать, из времени, когда в пять лет уже вовсю подрабатывали разносчиками газет, а тут два великовозрастных дядьки ведут себя как кретины. — Пойдем, Стив. Не обращай на нас внимания. Мы будем держать руки при себе. Ну, постараемся. Роджерс странно на него взглянул: знакомо хмурясь, будто от него требовалось что-то решить прямо сейчас, а потом усмехнулся уголком рта, превращаясь в первостатейного засранца, каким бывал крайне редко. — Не думаю, что мне стоит... — он задумался, подбирая слова, и закончил: — Не думаю, что мне стоит упускать такой шанс. — Закрутив кран, он подошел почти вплотную, и Брок невольно подумал, что сейчас они одного роста. — Тем более, мне всегда нравились мужчины постарше. — Дернув плечом, он снова ухмыльнулся. — Как думаешь, это из-за того, что я рос без отца? «Вот говнюк», — еще успел подумать Брок до того, как на нем поправили загнувшийся воротничок рубашки и оставили в одиночестве. Всю обратную дорогу Барнс с Роджерсом сидели, обнявшись, и, кажется, даже не говорили. Во всяком случае, вслух. Роджерс касался металлических пальцев Барнса с таким страданием, будто лично в беспамятстве отрубил каждый из них и теперь ни есть, ни спать не может от того, как его это мучает. — Не болит, — в который раз за день повторил Барнс. — Что, с одной рукой лучше было бы? — Нет. Создавший ее — гений. Просто… Ладно. — Приехали, — прервал приступ страдашек Брок, подумав, что, когда Роджерс молчал по поводу таких вещей, было легче. Пожалуй, было легче всем, кроме него. — Разогрейте обед, я под капот хочу заглянуть, что-то мне звук не нравится. Барнс едва заметно улыбнулся, забрал пакеты, Роджерса и убрался в дом. Брок любил этого парня за понятливость и отсутствие идиотской (роджеровской) привычки задавать все возникшие вопросы здесь и сейчас. Он спокойно проверил уровень масла, долил стеклоочиститель и, несколько раз заведя и заглушив мотор, прислушался к непонравившемуся стуку. Тот то появлялся, то пропадал. Надо было ехать на диагностику. Решив, что дал этим двоим достаточно времени на то, чтобы помиловаться без посторонних, Брок зашел через гараж, разулся и с ботинками в руках направился через гостиную в прихожую. С кухни слышались шорохи, смешки, писк микроволновки, и Брок вдруг почувствовал, что вернулся домой. Не в очередной филиал ЩИТа, где на всех поверхностях оружие, под ногами в прихожей кэповский щит, а в постели крошки вперемешку с деловыми бумагами, потому что Стив опять читал допоздна и думал о судьбе Родины. А будто они трое завели собаку. Или ребенка. Во всяком случае, ощутимый обычно градус официоза со всеми этими звонками среди ночи и визитами то Романовой, то Уилсона, то еще кого, снизился вдвое. Вот что значит юный любовник вместо вечно занятого кэпа. На кухне Барнс неосторожно позволил конфетке включить телевизор, и теперь тот сидел, приоткрыв красивый рот, которому нашлось бы лучшее применение, и пялился на самого себя — сердито-строгого, по форме отчитывающегося по результатам последнего пиздеца. — Это… я? — конфетка-Роджерс с надеждой уставился на вошедшего Брока и неопределенно махнул в сторону экрана. — Знаю слова навроде «политическая толерантность», «эскалация международной напряженности» и… — Речь тебе Хилл писала, — фыркнул Барнс, вываливая на большое блюдо сразу три порции лазаньи. — Но да, знаешь. — И я — Капитан Америка. — Ага. — Герой. — Символ нации практически. — И живу… с двумя мужчинами. — У всех свои недостатки. Роджерс потеребил губу, словно раздумывая над чем-то, а потом выключил телевизор. — Знаешь, Баки, — после долгой паузы произнес он, накладывая себе большую порцию лазаньи, — я не хочу ничего знать. Про сыворотку я понял. Это хорошо, что меня смогли вылечить, да еще относительно нестарым. На пленке, — он кивнул в сторону плазмы, — мне не дашь больше тридцати. Хорошо, что ты тоже… ну, со мной тут. И что ты не калека — тоже хорошо. И что мы, наконец, все выяснили. Я ведь в тебя... — он чуть смутился, но упрямо продолжил: — ...лет с четырнадцати влюблен. Вернее, люблю я тебя всю жизнь, но именно влюбился, как в… рассмотрел, как предмет сердечного интереса, лет в четырнадцать. Рад, что решился, и что, — он покосился на Брока, — и что все хорошо, в общем. Грустно было бы думать, что ты женился на Мелани Свонг, например, а я подавал вам кольца и… умер девственником. Потому что ни на кого, кроме тебя, я не был согласен. — Мелани Свонг? — Барнс прищурился, пытаясь вспомнить, но, видимо, эта дамочка для Стива значила куда больше, чем для самого Барнса. — Блондинка с кудряшками. У нее еще чулки были. Шелковые. Едва ли не у единственной честной девушки во всем Бруклине. — Чулки — это важная примета, — не удержался Брок. Стив строго на него взглянул, но решил пояснить: — Мы были бедны. Все, — он потыкал вилкой в лист лазаньи и улыбнулся — светло, совсем по-мальчишески. — Но это было такой мелочью. Жили весело. Кино каждую вторую пятницу. Радиотрансляции матчей. Народ собирался у громкоговорителя на углу Тридцать Восьмой и Курч. Помнишь, Бак? — Помню, — Барнс подпер голову металлическим кулаком и смотрел на него с такой нежностью, что даже Брока проняло. — А Мелани за щеку неплохо брала, Стив. Не бесплатно, естественно. Так что не женился бы я на ней, как ни крути. Лицо Роджерса стало растерянным, потом пунцовым. Он открыл рот. Закрыл. И молча принялся за еду. — Это дурно, но я рад, что ты так и не женился, Бак, — не поднимая глаз, признался он, доев все до крошки и даже собрав соус корочкой хлеба. — Почему же дурно? Я не женат, потому что втроем пока нельзя жениться даже в толерантном двадцать первом веке. Но на девушках я никогда особо и не хотел. — Так мы… — Роджерс опять покосился на Брока, облизал губы, и выдал: — Спим вместе? Я делю тебя с кем-то? — Скорее, я тебя, — поддел его Барнс. — Но на самом деле… — Я… хочу. Можно мне? — он снова взглянул на Брока. — И вы… ты тоже. — Ты уверен? — спросил Барнс, но по тому, как он хищно подобрался, стало понятно, что идею он горячо поддерживает и одобряет. — Два условия, — произнес Брок, чувствуя, как у него самого яйца поджимаются от предвкушения. — Никаких идиотских самопожертвований. И обо всем, о малейших неудобствах — словами через рот. В любой момент останавливаемся. — Да, — Роджерс облизал губы, а потом и самого Брока — взглядом. — Но сначала доедим. Роджерс проследил, чтобы Барнс убрал посуду, сам вытер стол и даже пол порывался подмести — куда что делось в этом веке, когда он-кэп мог, не отрываясь от книги или каких-то очередных бумаг, напиться молока прямо из пакета, обливаясь и шипя сквозь зубы, и принести в постель бутерброд. — Миссис Роджерс еще жива, наверное, — на ухо Броку сказал Барнс. — Строгая дама была. У них в квартире на полу оперировать можно было. — Я слышал, что излишняя чистоплотность — признак недотраха, — тихо, но так, чтобы Роджерс услышал, ответил Брок. — Пора бы вернуть нам нашего поедателя бутербродов в постели, как думаешь? — Все в наших руках, — Барнс скользнул Броку за спину и, лизнув в шею, принялся поглаживать живот под футболкой. Роджерс, пламенея ушами, упрямо подметал пол. К его чести стоило сказать, что с новомодным веником-щеткой из пластиковых нитей на длинной ручке он освоился довольно быстро. — Стив, иди что покажу, — Барнс щелкнул ремнем Брока и оттянул на нем джинсы вместе с бельем. Роджерс повернулся, а потом, вздрогнув, зажмурился, краснея так быстро и жарко, что Броку стало его жалко. — Прекрати, — попросил он Барнса и, вернув на место белье, подошел к Роджерсу. — Все хорошо, конфетка. Словами, помнишь? Дыши. Все, все. Казалось, Роджерс ждал, что его скрутит от приступа астмы, но этого так и не произошло: он прерывисто, часто дышал, силился открыть глаза, но не мог. Брок обнял его и успокаивающе погладил по спине. — Барнс у нас циник. Он давно забыл, что такое быть вздрагивающим от каждого движения деткой. — Я не детка, — знакомо процедил Роджерс. — И не конфетка. — Ты большой и страшный мужик, который одной рукой поднимает мотоцикл. Но и детка с конфеткой тоже, — усмехнулся Брок. — Барнс, проводи его в душ, пусть успокоится. — Я не нервничаю. — Конечно, нет. Но разве мама тебя не учила мыть всего себя перед тем, как… — Барнс послушно заткнулся и обнял напряженного, как струна, Стива со спины. — Пойдем, Стив. Прости. Я настолько привык, что ты непрошибаемый, что совершенно забыл, каким ты был. — Каким? — буркнул тот, позволяя увести себя в ванную. — Трогательным. Поверь, в этом времени ты какой угодно, но не трогательный. Броку хотелось думать, что Барнсу хватит ума и такта оставить Роджерса одного, предварительно показав, как настроить воду. Потому что от него приходилось ожидать чего угодно, но не такта. Во всяком случае, в этом времени. Барнс вернулся минут через пятнадцать. Молча отобрал пачку, выбил из нее сигарету и встал рядом. — Я забыл, каким он был, — спустя три затяжки сознался он. — Вообще. Будто настройки сбились. А ведь я помнил его серьезным, решительным, с таким, знаешь, пробивающимся юмором, который сразу не выкупишь. Вроде сидит в углу, рисует и тихо так коммент вставит, что я с открытым ртом застыну. А теперь вижу его болезненно стеснительным, напряженным… — Молодой еще, — Брок не знал, что еще ему ответить. — Меня когда в семнадцать лет первый раз парень за хуй взял, я чуть не помер. От страха, возбуждения и стыда одновременно. Хотя девчонок к тому времени уже трогал за всякое. С девчонками проще — это круто. Девчонки повышают статус. А парни… за них и по зубам получить можно даже в наш условно-толерантный век. Что уж говорить о тридцатых. А ты мало того, что при нем чужого старого мужика лапаешь, так еще его хуем в глаз ткнуть норовишь. — Ты не старый. — Когда мне было семнадцать, отцу было столько, сколько мне сейчас. Поверь, я считал, что тот одной ногой в могиле. Хотя он был резвым для старика, и рука у него была тяжелее, чем у сверстников. Да что там. Мне солдатня двадцатипятилетняя казалась мужиками. Такими, знаешь, почти ветеранами. А сейчас думаю: тьфу, зелень. У меня в группе таких трое. — Он не отступит. Стив всегда тянулся к красивым людям, он художник. Ему никогда не нравились дурнушки, даже если они были согласны с ним хоть сейчас. Только красотки. Я даже, когда про его кордебалет узнал, подумал — повезло сопляку. Наконец-то. — А он боялся, что ты на той шлюшке женишься, — Брок раздавил сигарету в пепельнице и усмехнулся. — Иногда, Барнс, ты слепой идиот, хоть и снайпер. — Эй, — Барнс возмущенно взмахнул руками и сделал круглые глаза. — Как стал снайпером, сразу же рассмотрел! — Два метра красоты и патриотизма сложно оставить без внимания, по себе знаю, — Брок притянул его за шею и поймал губами выдыхаемый дым. — И просто два метра, без патриотизма, тоже сложно. — Я тоже тебя сразу заметил, — Барнс смял окурок и подхватил Брока под зад, устраивая на подоконнике. — Всегда таких любил. Выебистых. — Роджерс тоже… — Да уж, — Барнс прихватил губами шею и закатал футболку до подмышек. — Всегда был выебистым, сколько знаю его. Ну, в семь лет точно за словом в карман не лез. Брок обхватил Барнса ногами, они целовались, предусмотрительно убрав просветы между полосками жалюзи, когда от порога послышалось «кхм», и появился Роджерс. В длинноватых ему домашних штанах, свободной футболке, он так явно пытался прикрыть голые до плеч руки, что Барнс, сжалившись, стянул с Брока джинсовую рубашку и кинул ему. Тот подхватил ее и натянул, украдкой (как он думал) вдохнув запах. — Предлагаю устроиться в спальне или хотя бы в гостиной, я староват уже трахаться на подоконниках, — предложил Брок. — Не заливай, — мурлыкнул Барнс, но отпустил. — На полу не старый, а на подоконнике вдруг да. — Я этого не слышал, — снова вспыхнул Роджерс. — На полу это было насилием над личностью и конституцией. Барнс, фыркнув, повис на нем, обхватил металлической рукой за шею и потащил в гостиную, по дороге захватив Роджерса. Тот не сопротивлялся. И даже у самого дивана коснулся губами крепкой барнсовой шеи: неловко, но жадно лизнул и, краснея, заглянул в глаза. Это было до того горячо, что Брок сжал член через джинсы, пытаясь хоть как-то унять возбуждение — тело привыкло к тому, что унимать обычно ничего не нужно. У него было все по первому требованию и в количествах, просто немыслимых для нормального мужика под пятьдесят. Теперь же хотелось так, будто его несколько недель держали на голодном пайке. Но медленно. Будто этот раз действительно первый, а не тот, что был у Роджерса с Барнсом в темной палатке под звуки далекой канонады. И не та почти отчаянная дрочка, когда Брок думал — не выберутся, в этот раз точно пиздец, а Роджерс (тогда еще просто кэп) вдруг сам дернул его на себя, сжал задницу до боли и, для приличия спросив «Можно?», расстегнул на нем штаны. Сейчас было иначе, сейчас должно было быть иначе. Но судя по тому, как Роджерс властно притянул Барнса к себе, целуя, со стоном выдыхая в губы, Брок понял, что легко не будет. Будет как угодно, может, даже нежно и терпеливо, но не легко. От привычной властности Роджерса, сейчас сильно разбавленной неуверенностью, смущением и стыдом, сносило крышу. И не только ему. Барнс, отвечая на поцелуй, то сжимал свалившуюся на них конфетку до хруста, то разжимал хватку, беспомощно разводя руки, не зная, куда их деть, чтобы не разорвать к чертям мешающие шмотки и не наброситься на скрытое под ними тело. Роджерс отпустил его сам. Погладил по щеке, улыбаясь восторженно и нежно, а потом посмотрел на Брока. — Я нравлюсь тебе таким? — спросил он с тем оттенком серьезности, над которым нельзя было просто посмеяться. — Потому что я… не такой как он. Тот, по телевизору. — Нравишься. Тот, по телевизору, скоро вернется и наведет порядок. Но пока его нет, иди сюда, конфетка. И да, я помню, что тебе не нравится, — Брок притянул его к себе, неожиданно легкого, почти тонкого, и поцеловал в уголок губ, — но не могу ничего с собой поделать. Конфетка и есть. Роджерс обнял его за шею. Не притянул за загривок ладонью, дергая на себя, как делал обычно, а сам подался навстречу, потянулся за поцелуем, прильнул. И эти новые податливость и неопытность, открытость, заводили до потери связи с окружающим миром. Брок, например, не помнил, как уселся на диван и затянул Роджерса сверху, на колени. С Роджерсом-кэпом это выглядело бы смешно, а тут вышло естественно и горячо. Малыш — раскрасневшийся, горячий даже на ощупь, сладко, стыдливо стонущий — вызывал желание о нем позаботиться. Ласково, не спеша все ему показать, исцеловать, ни на чем не настаивая, в кои-то веки не давать волю жадности в расчете на то, что он выдержит. Кэп тоже любил целоваться, но будто немного стеснялся этого. Не считал это вписывающимся в образ сурового мужика — спасителя мира. Только с Барнсом он иногда отпускал себя, часами вылизывая его рот, шею, плечи, снова возвращаясь к губам. Они доводили друг друга до невменяемости, даже не раздевшись толком, как мазохисты, медленно облизывающие мороженое, вместо того чтобы щедро откусить, сколько сможешь. Брок теперь их понимал. Стянув рубашку, он прикоснулся губами к белому плечу, пока устроившийся рядом Барнс впился в губы. Роджерс вздрагивал от каждого прикосновения, гибко прижимался всем телом, тихо ахал, стоило коснуться четко видных под тканью сосков, прикрывал глаза, и тени от его густых ресниц не могли скрыть румянец. Когда Брок сжал ладонями крепкие ягодицы, еще не каменно-твердые, а вполне человеческие, Роджерс открыл глаза и уставился на него сверху вниз, толкнулся бедрами и потянул вверх футболку. Правда, не свою, а Брока. — Давай. Хочу… посмотреть. Можно? Брок стянул давно мешавшую тряпку через голову и нежно погладил его по пояснице большим пальцем, с замиранием сердца ощущая мягкий пушок. Наверняка золотистый. — Персик, — выдохнул он в шею Барнсу. Тот заржал, тоже погладил Роджерса и поцеловал Брока. Так, как целовал только его: кусаясь, заставляя губы пульсировать в такт биению крови. Роджерс со странной смесью смущения и благоговения мял его грудь, зарываясь пальцами в «мех», случайно (или нет) задевая соски, оглаживая мышцы. — Красиво, — выдохнул наконец он и поцеловал Брока в шею, скользнул горячими губами по ключице к соску и вежливо потрогал его кончиком языка. Брок прижал его голову к груди — скорее, инстинктивно, чем пытаясь к чему-то вынудить — и тут же отпустил, погладив по щеке. — В спальне удобнее, — хрипло заметил Барнс, и Брок, не дав Роджерсу опомниться, поднялся вместе с ним, подхватив под ягодицы. Роджерс был тяжелым, но как-то по-человечески, не так, как Барнс. Поначалу неловко дернувшись, он тут же обхватил Брока ногами за талию. Видимо, в восемнадцать он еще не оброс предрассудками о том, как должен вести себя мужчина — во-первых, и символ всего на свете — во-вторых. Аккуратно опустив свою ношу на постель, Брок вытащил из шлевок мешавший ремень и вытянулся рядом, поглаживая возбужденного Роджерса, отвечая на торопливые, жадные поцелуи и прикосновения. Барнс, оставшись в одних штанах, устроился с другой стороны, поцеловал в шею, и Роджерс с завидным рвением переключился на него, осторожно ощупал стык металла и плоти. Провел языком по толстым шрамам. Барнс ловко отвлек его, запустив металлическую ладонь под футболку и дотронувшись до сосков. Роджерс предсказуемо выгнулся, прижавшись возмутительно упругим задом к паху Брока, понял, что почувствовал, дернулся, инстинктивно пытаясь отстраниться, а потом, оглянувшись, через плечо, намеренно потерся ягодицами. Зашипев сквозь зубы, Брок притянул его к себе за бедра, вжимаясь членом, и потянул вверх измятую футболку. Роджерс тихо, пораженно выдохнул, а потом развернулся между ними, коснулся грудью груди Брока. — Мягко. Щекотно, — бездумно выдохнул он, а сзади тихо выматерился Барнс, которому достались половинки персика, все еще скрытые штанами. — Хорошо, — Роджерс потерся грудью, подставил шею, и, наконец, дал окончательно стянуть с себя футболку. Проведя ладонями по его спине, Брок понял, почему некоторые сходили с ума по молодым мальчикам. Ни у одного взрослого мужика, пусть самого ухоженного и сдыхающего в качалке семь дней в неделю, не могло быть такого упруго-гладкого юного тела. Такой шелковистой кожи. — Господи, — простонал Барнс, и Брок украдкой дернул его за длинную прядь, без слов требуя прийти в себя. Тот дико на него взглянул из-за плеча поплывшего Роджерса, а потом вздернул того вверх, поднимая на колени, прижимая спиной к своей груди. Его ладони прошлись от шеи до пупка, нырнули под резинку штанов, погладили бедра, намеренно минуя член, и Роджерс совершенно бесстыдно прогнулся, будто подставляясь, и прошептал, как в бреду: — Пожалуйста… Он никогда не просил. Ни о чем. И от этой доверчивости у Брока сорвало резьбу. Он опустился на четвереньки, провел языком над резинкой штанов, прихватил губами член через ткань, от чего Роджерс издал неожиданно низкий, знакомый стон. — Ну же, — не открывая глаз, попросил он, погладив Брока по волосам. — Боже, пожалуйста. Барнс, продолжая тереться о его ягодицы, медленно, давая передумать, оттянул штаны вниз, выпуская влажный член: трогательно-розовый, чуть меньше, чем они помнили. Рука Роджерса в волосах Брока непроизвольно сжалась в кулак, но он тут же, опомнившись, снова погладил его. Брок медленно поцеловал головку, боясь спугнуть, и по тому, как напряженно замер Роджерс, понял, что не зря. Обвел нежную плоть языком, слизывая выступившую каплю, обхватил губами, глядя на него снизу вверх. Роджерс всегда любил смотреть, ел глазами, и одного его взгляда — потемневшего, тяжелого — иногда хватало, чтобы кончить. Теперь он тоже взглянул, снова зажмурился, как от боли, но потом упрямо открыл глаза и обхватил ладонью подбородок Брока. — Пожалуйста, — повторил он, вряд ли осознавая, что говорит. Брок медленно пососал головку, продолжая смотреть в глаза, а потом скользнул вниз, к корню, пропуская в горло. Роджерс хрипло, но громко вскрикнул, и в этом звуке было столько мольбы и жажды, что Барнс, не удержавшись, прикусил его гладкое плечо, одновременно надавив Броку на затылок и толкнув бедрами. Зажатый между ними Роджерс забился, как в агонии, растолкал их в стороны. Освободившись, скинул штаны и потянул Брока на себя, вынуждая подняться на колени. — Иисусе, — произнес он низко. — Господи ж ты боже мой. И поцеловал. Глубоко, жадно, будто пытаясь распробовать свой вкус, оставшийся на языке. Барнс, быстро переглянувшись с Броком, провел губами по крепкой спине и прочертил языком быстро остывающую полосу вдоль позвоночника. Чмокнул ямочки на пояснице и медленно раздвинул половинки персиковой задницы. Роджерс сжался, пытаясь соединить их, но Брок обхватил оба их члена рукой и углубил поцелуй, отвлекая. — Все хорошо, все хорошо, — уговаривал он между поцелуями. — Конфетка наша. Позволь Баки. Это же Баки, помнишь? Он любит работать языком. И не только в смысле «трепаться». Барнс, наверное, достиг цели, потому что Роджерс проехался коленями по простыне, раздвигая ноги, отставил задницу и тонко, жалобно заскулил. Щеки его из розовых стали малиновыми, а член тек так, что капало. Брок обвел головку большим пальцем и несколько раз провел ладонью снизу вверх, надеясь, что малыша не хватит удар, и они с Барнсом не лишат Америку достояния таким идиотским способом. Доведя Роджерса до невменяемого состояния, Барнс расстегнул штаны, пошло сплюнул себе на член и со стоном уложил его между ягодицами Роджерса. — Да, сладкий, — простонал он, и взгляд его стал совершенно безумным. — Вот так, малыш, я тебя не трону. Позволь мне. Я просто посмотрю. Потрогаю тебя. Боже, ты такой… Я так тебя хочу. Он терся, с силой подавая бедрами, сжимая ягодицы Роджерса с двух сторон, видимо, периодически попадая головкой по дырке, потому что в такие моменты Роджерс почти всхлипывал, повиснув на Броке, потерявшись в удовольствии. — Баки, — почти выкрикнул он и укусил Брока за плечо, кончая с высоким длинным стоном. Забрызгав Броку живот, член и даже грудь, он с чувством выполненного долга лизнул его в шею и сполз на кровать, даже не думая прикрыться. Улегся на бок, тяжело дыша, протянул руку и размазал свою сперму по Броку, будто помечая. Барнс толкнул Брока рядом с ним, на живот, выудил откуда-то смазку и въехал одним сильным толчком до самого основания. Брок заорал, выгибаясь — он любил быть снизу, да и трахались они совсем недавно, но все-таки размер у Барнса был больше среднего. Значительно больше. — Прости, прости, — тут же очнувшись, попросил Барнс. — Хочу так, что взорвусь сейчас. Боже, как я вас люблю. — Иди под меня, детка, — позвал Брок, пережидая первое неудобство. — Иди, ничего не сделаю. Только посмотрю. Роджерс перекатился под него и обнял за шею, глядя в глаза. Проследил пальцами вены на висках, потянулся за поцелуем. Барнс, выждав, принялся трахать с глухим животным рыком, ухватив за плечо и заставляя прогнуться, и Броку стало так охуенно от ощущения нежного, ласкового Роджерса под ним, у которого, похоже, снова стояло, и страстного на грани с грубостью Барнса, который один мог так вытрахать, что потом не было сил даже закурить. Он не знал, кто орал громче: Роджерс, которому кончили на живот, грудь и немного даже на лицо, доведя тем самым до края второй раз; Брок, которого чуть на атомы не распылило между этими двумя; или Барнс, сжавший бедра Брока так, что наверняка останутся синяки, а потом упавший на спину всем своим немаленьким весом. Брок скинул его на кровать, хотя еще вчера сам упал бы на неубиваемого Роджерса, и осторожно опустился с другой стороны. — Охуеть, — сказал Барнс, слизнув со щеки Роджерса сперму Брока. — Не выражайся, — без голоса попросил Роджерс. Именно попросил. А потом улыбнулся и добавил: — Но по сути вопроса мне возразить нечего. Они потащились в душ, после которого только Роджерса, опять смущенного и возбужденного, завернули в халат, а сами остались голыми — не стоило одеваться, если собираешься вернуться в постель. Барнс, завозившись, включил телевизор, Роджерс едва не клубком свернулся у него под боком, удивляясь, что занимает так много места, а Брок, покурив на кухне, сделал им кофе и принес в спальню. — Ты чудо, — чуть смутившись, сказал Стив и поцеловал его. У Брока внутри екнуло, будто кто-то дернул за сердце и отпустил. Роджерс-кэп никогда не говорил ему ничего подобного. Может, Барнсу наедине — да, но не ему. Они называли друг друга по именам, только когда оставались за закрытой дверью их квартиры, вдвоем или с Барнсом. Выражали чувства прикосновениями, поступками, но никогда вот так — словами. Они были вместе, наверное, любили друг друга, и этого было достаточно. До сегодняшнего дня. До того момента, когда стало понятно, что все могло быть совсем по-другому, без глупых клише и прописанных кем-то истин. — Все для тебя, — после длинной паузы ответил Брок и погладил его по щеке. Роджерс остро на него взглянул, но ни о чем не спросил, будто решая что-то для себя. Отпил кофе, спросил у Барнса о телевидении, но когда Брок улегся рядом, в два глотка прикончил кофе и развернулся к нему. Погладил по груди, зарываясь пальцами в волосы, и вдруг сказал: — Я тебя люблю. Погоди, — остановил он вскинувшегося Брока. — Я знаю, что ты ждешь этого не от меня. Возможно, я даже признался тебе в этом, но по тому, как ты вскидываешь брови, стоит мне что-то сказать, я понимаю, что стал еще менее… разговорчивым. И хочу быть уверен, что ты в курсе. И на словах тоже. — Стив, — Броку показалось, что его кэп еще больше замкнется, когда — или если — вспомнит то, что говорит сейчас. — Не нужно. Я знаю. — Мы живем вместе, я подпустил тебя к Баки, у нас одежда лежит вперемешку, а на самой большой чашке три имени, твое посередине. Я могу ничего не знать о том, насколько сильно изменился за столько лет, но точно знаю, что не стал бы делить Баки ни с кем. И раз это все-таки произошло, ты для меня так же ценен, как он. — Мелочь, притормози, — Барнс поцеловал его в плечо, потянул на себя, но когда и что могло остановить Роджерса, несущего справедливость? — Мы работаем вместе, да? — Да, я командир опергруппы. — И все о нас знают. — Шила в мешке не утаишь, особенно в полушпионской организации. — Тебе хорошо с нами? Брок открыл рот. Закрыл. Потому как, ну что взять с ребенка, впитавшего, похоже, максимализм с молоком матери (тогда вроде еще не было искусственного вскармливания?). — Да, — честно ответил он, переглянувшись с напряженно глядящим Барнсом. На самом деле, сошедшись год назад почти спонтанно, они ни разу это не обсуждали. Просто Роджерс, забрав себе Барнса, Брока так и не отпустил. Не то чтобы Брок куда-то рвался, конечно, но отставку бы принял. Скрипя зубами, но все же. В конце концов, у них с Роджерсом был просто охуенный секс по воскресеньям, и больше ничего. Крышесносный, выматывающий, уносящий на гребаные небеса секс, после которого они всю неделю прохладно здоровались в лифтах и коридорах, чтобы, получив в пятницу смс «Вечером у меня», на полтора суток забыть обо всем на свете. Без обещаний и разговоров. А вот Барнса Роджерс любил. С миром ради него посрался, и мир прогнулся. Таков уж он, их стальной кэп. — Так вот, не думай ни о чем, — милый юный Роджерс солнечно улыбнулся ему и погладил по небритой щеке. — Я могу не знать тебя, но себя я знаю отлично. Не меняю принятых решений и не отступаю. Никогда. Брок открыл рот, чтобы ответить, но Роджерс вдруг раздался в плечах, черты его лица утратили тинейджерскую пухлость и мягкость, у губ пролегли суровые складки, а между бровей — знакомая морщина. Он, чуть нахмурившись, посмотрел на Брока и вдруг улыбнулся — самым краешком губ. Растер тонкий след от последнего ножевого, появившийся на плече, и добавил: — Своих слов и признаний я тоже не беру обратно. Особенно если они — правда. — Охуеть, — выразил основную мысль Брока Барнс, но тут же сбил весь настрой, сообщив: — Наконец-то я тебя трахну. Роджерс молча раздвинул ноги и поцеловал его через плечо, так и не перестав поглаживать Брока по груди. Жизнь оказалась полна сюрпризов. И хорошо, что на его долю за последние сутки выпали только приятные.