Выбор

*** — Еще миг, и мы среди цветов и райских птиц…       Корф не признает страха даже тогда, когда тот поглощает его целиком. В его голове проносится столько причин, почему он — полный кретин, но главная причина стоит рядом с ним. И через пару мгновений умрет из-за него. — Ты уверен, что попадешь в рай? — скептически спрашивает эта самая причина. “Нет, я просто пытаюсь тебя отвлечь”, — хочет сказать Корф, но на деле просто смеется. Такой саркастичной и яркой улыбкой, будто сама смерть ему нипочем. И эта улыбка, последняя, заставляет душу Михаила скрежетать. — Да нет, совсем не уверен…       Слова зачитываемого полковником приговора до сознания уже не доходят, да и какая теперь разница. Репнин, щурясь, смотрит в небо. Не потому, что там есть что-то примечательное, а потому, что больше не может смотреть на своего друга. Они не попадут “наверх”, ведь наверняка и “верха”-то никакого нет. Только пустота и небытие. Но он все равно молится, и, словно в ответ, с сероватого, почти однотонного неба начинает сыпаться невесомый снег. — Мишель, — сквозь зубы шепчет Корф, заглушаемый дробью барабанов, — прости. — Ты еще не понял, Володя? — улыбается Миша. — Чтобы ты ни сделал, в какую бы авантюру ни втянул, ты навсегда мой лучший…       Наследник врывается во двор, под дула и штыки, так вовремя прерывая казнь и так не вовремя прерывая фразу. Объятия Натали, слезы счастья и жизнь. Теперь время еще есть, теперь можно оставить что-либо недосказанным. ***       Репнин тихо, исступленно закрывает дверь кабинета в поместье Корфов. Кусок лакированного дерева, за которым Владимир целует плачущую Анну. Он словно перекрывает себе кислород, добровольно, потому что даже сейчас он слишком дворянин, чтобы устраивать сцены. И сколько бы Анна не твердила ему о своей любви, сколько бы Владимир не говорил о преданности, сейчас Миша третий лишний в этом кабинете. А может, он всегда им был, просто по своей наивности не обращал внимания.       Больно. Он прислоняется спиной к стене, поскольку ноги отказываются держать его. Так же больно, как если бы его ударили в живот здоровенным бревном: болела каждая клеточка, а все органы внутри словно смешались в единую бесформенную массу. Уехать прочь из этого проклятого уезда не получится, но и находиться здесь больше нет сил. Ну почему император отправил его именно сюда? Уж лучше в Сибирь. — Что вы делаете? — в кабинете Анна отстраняется от барона, и по ее взгляду Корф никак не может понять, нравится ей это или нет. Наверно потому, что глаза у нее какие-то немного пустые, что ли. — Как можно? — Разве не понятно? Красивая девушка позволила мне себя поцеловать... Корф отшучивается, как и обычно. Но зачем он это сделал на самом деле? Действительно ли он хотел это сделать, или же это было просто следствием его привычки?       С подросткового возраста, с того времени, как он впервые начал видеть в девушках девушек, его не оставляло желание обладать Анной, ее ангельским голоском, ее кукольной внешностью. Это желание проросло из почвы ревности и щедро поливалось вспыльчивостью его характера.       Остановиться он уже не мог: еще пару шагов, и Анечка сама упадет к нему в руки. Вот только теперь Владимир не был уверен, что ему это нужно. В нем поселилось странное ощущение, что если он заполучит Анну полностью, безраздельно, если вытеснит Репнина из ее головы, лучше ему не станет. Он не проснется на следующий день с неким абсолютом счастья, как в рыцарских романах. Достижение этой цели теперь не принесет ему того, чего он хочет. А чего именно он хочет, он, похоже, и сам не понимал. ***       Рука и дуэльный пистолет стали единым целым и вытянулись в идеальную горизонтальную линию. Ни одна мышца не дрогнула, ни один палец не дернулся на рукояти. Стрелок целился, прищуривая один глаз, и вдруг осознал кое-что, о чем раньше не задумывался. Что сам по себе пистолет — лишь кусок металла и дерева, и только вот так, в сочетании с рукой, в сочетании с живым человеком, его действительно можно было назвать оружием. Смертоносным оружием.       Корфу не в первый раз приходилось стоять под дулом в ожидании выстрела. Настолько не в первый, что он не смог бы назвать точную цифру. Но уж точно в первый раз он при всем этом закрывал глаза. Не из трусости, а просто потому, что не мог видеть, как Репнин выстрелит в него и окончательно разрушит все то хорошее, что годами зрело между ними. И из-за кого? Из-за девки-псевдодворянки, вскружившей им голову как юнцам. “Что, оно того стоит?” — усмехается над ним внутренний голос. Наверно, не стоит. Наверно, Володе просто хотелось иметь их обоих, но Михаил так внезапно уперся и не захотел уступать. Сильно же ему запала в душу эта Анна. Ну вот и пусть будет счастлив с нею, раз так хочет. Но для этого ему придется его, Владимира, убить.       Впрочем, этот фарс не заканчивался. Князь медлил, доктор Штерн в стороне возмущался происходящим и призывал одуматься. Куда уж там. — Ну что, Миша, это просто: целься в переносицу, — надо было подстегнуть этого мнительного дуэлянта. — Нажми на курок и тут же увидишь, что у меня вместо мозгов. — Я догадываюсь, — как и обычно поддался на его провокацию Репнин. — Есть возможность убедиться. Ну что ты медлишь, поручик? Неужто струсил? — Нет, — Михаил прицелился снова. — А у тебя нет выбора, — Корф надавил на больное, — или я умру, или Анна будет со мной. — Замолчи!       Хоть под дулом сейчас был Корф, но благоприятных исходов, по факту, не было именно у Миши. Он хотел бы вернуть все как было, но прошлое было безнадежно упущено. И теперь он в любом случае терял Анну, которая ни за что не станет счастлива с убийцей, и Володю он тоже терял. — Тогда не тяни волынку! Стреляй же, черт возьми!       Снег, из-за пролетевшей пули упавший с ветки на макушку, не охладил пыла молодого барона. Миша прикинулся милосердным, а на деле сжульничал, обошел правила, выставил его, бывшего офицера, идиотом. — Как благородно. Я тронут, — ну почему, почему он просто не убил его и не прекратил его терзания? Владимир вскипал, как самовар. — Будем считать, что ты промазал, — он гневно стряхнул с себя остатки снега и приготовил ствол. — Молись, Мишель! — В следующий раз.       Ну уж нет. Нет, Репнин не смеет растягивать это противостояние. Все должно решиться сегодня. Смерть или… триумф? Свой шанс на смерть Корф уже потерял, но и триумф ему не грозит. И тем не менее, он не отпустит Мишеля сейчас, когда тот может уйти к Анне, уйти благородным и милосердным, доблестным рыцарем с неподдельной честью. — Следующего раза не будет. Думаешь, твой благородный жест оценят? — Стреляй! — неужели Корф в самом деле убьет его? — Первым расскажу об этом Анне! Мне потребуется не одна ночь, чтобы утешить ее. Черт. Репнин мог стерпеть любые провокации, мог игнорировать что угодно от кого угодно, но слова Корфа всегда достигали сердца. Напрямую, минуя мозг, минуя здравый смысл. Как мог он сейчас говорить об этом, да еще с такой циничностью. Поручик отбросил пистолет и рванул вперед на противника, забыв о дистанции. — Стоять! — Корф целился снова, и Михаил, прервав порыв, медленными шагами вернулся на исходную точку. — За мной выстрел, сударь! — Стреляй! Хватит ломать комедию. — Надеешься, что твоя красивая смерть тронет Анну до глубины души, и, рыдая на твоей могилке, она вычеркнет меня из своей жизни? — впрочем,Владимир был уверен, что так оно и случится. — Кретин! — дело давно было уже не в Анне, только вот знал ли это барон? — Господа! Или стреляйтесь, или… ноги мерзнут, — сдался доктор Штерн. Сил уже не было смотреть на этот спектакль, где два актера никак сами не поймут, кого они играют. — Вы тут разбирайтесь, а я поехал.       Репнин продолжал плеваться оскорблениями, и Владимир достиг точки кипения. Он бросился крупными шагами, утопая в сугробах, наращивая скорость и ярость. Плечо врезалось в князя, сбив его с ног, повалив того в рассыпчатую снежную массу. Они боролись, поднимая и опрокидывая друг друга, хватая за горло, нанося удары в живот и челюсть. — Могу сказать вам в глаза: вы трус и подлец! — пропыхтел Владимир, пытаясь придушить нависшего над ним Репнина. — Негодяй! К тому же, лицемер и ханжа! — не остался в долгу князь. Корф внезапно отнял руки от шейного платка соперника и серьезно посмотрел ему в глаза. — С чего это, сударь, я лицемер? По-моему, я вполне искренен в своей ненависти. — А в любви? Искренни ли вы в своей любви? — Если ты об Анне, — при этих словах Мишель еле заметно дернулся, — то да, искренен. — Странно, ведь я вижу не стремление любить, а только стремление завладеть. — А ты не думал, что, может, для меня это схожие понятия? До Репнина вдруг дошло, что он лежит на своем сопернике, и раз уж они перестали пытаться наставить друг другу синяков, то такое положение как минимум странно и как максимум неприлично. Но все же он продолжил словесную перепалку: — Вот о чем я и говорю. Такой черствый сухарь, как ты, просто не способен на любовь.       Корф закусил нижнюю губу и промолчал. Казалось, он впервые не мог найти ничего в ответ. Ни сарказма, ни угроз, ни оскорблений, словом, он не пустил в ход ни одну из своих обычных защитных реакций. Он только молчал и смотрел на Михаила с болью, осуждением, словно тот только что воткнул нож ему под ребра.       Пауза неловко затянулась для Репнина, и он попытался подняться. Однако, рыхлый снег, на который он опирался, уходил из под его ладоней, отчего движения превратились в неловкие рывки. И вот, когда очередная его попытка практически удалась, Корф ухватился за его лацканы, а затем дернул на себя, ударив князя солнечным сплетением о свой корпус. — Не способен, значит? На любовь? — из-за его разгоряченного дыхания замерзающую кожу Миши начало щипать. — Нет, — Репнин был уверен в своих словах. Почти. Он смотрел на своего соперника, судорожно пытаясь понять, что тот задумал и почему смотрит так непривычно. А в следующую секунду он почувствовал, как колкая однодневная щетина коснулась его подбородка. Владимир дотронулся губами уголка его рта и вжался носом в щеку, закрыв глаза в ожидании ответной реакции.       Михаила буквально парализовало от такой внезапности. Он ожидал, что Володя ударит его, или скажет очередную гадость, но целовать… Не то чтобы ему не понравилось, не то чтобы это было неуместно, но дико ведь. — Ты, что ли, совсем спятил? Владимир перекатился, вмяв Мишу в сугроб на свое прежнее место. Князь сопротивления не оказал, как ни странно. — Не нравится? — барон коснулся губами краснеющей скулы. Репнин все еще был в оцепенении. Но все еще в его руках. — И так не нравится? — второй поцелуй пришелся на угол нижней челюсти. — Пусти меня, Корф, это неправильно. — Тогда, может, начнем опять стрелять друг в друга? Это было правильнее? — Нет, конечно. Это было безумием, — вздохнул Михаил, ненавязчиво пытаясь убрать руки Корфа со своей груди. — Но мы ведь всегда любили безумства. — Ты любил. А я просто следовал за тобой. Молодой барон задумался. — Помнишь, там, перед расстрелом, ты сказал, что я навсегда твой лучший… кто? Ты не договорил тогда. Нас так некстати прервали, — Владимир улыбнулся. — Я — твой лучший друг? Репнин отрицательно замотал головой. Смотревшие на него с трепетом и одновременно жадностью глаза Корфа, цвета того самого пасмурного неба, вряд ли когда-нибудь дадут ему забыть о злополучном дне. Михаил осторожно протянул пальцы к его щеке. — Нет, не друг. Я хотел сказать, что ты навсегда мой лучший выбор, — подушечки пальцев заскользили вниз к подбородку, ненароком задевая искусанную нижнюю губу. Корф просиял. — И хочешь сказать, Мишель, ты ни разу не пожалел об этом? — Ну, может, пару раз… В уголках глаз Мишеля появились морщинки. Он рассмеялся и столкнул барона в снег рядом с собой. — Что ж, — нарочито серьезным тоном сказал Владимир, поднимаясь на ноги и отряхивая пальто. — В таком случае, между Анной Платоновой и Михаилом Репниным я тоже сделаю лучший выбор.