Летним днём

      Мы с Ильей шли по дорожке, протоптанной в густой траве на самом краю огромного пшеничного поля. Слева от нас был лес, справа - насколько хватало взгляда - золотистое от созревших за лето колосков море яровой пшеницы. Находящаяся на уровне моей груди поверхность "моря" колыхалась теплым августовским ветром. Лазурного цвета небо было разбавлено белоснежными телятами кучевых облаков. Облака освещались солнцем, и их полупрозрачные тени, проплывающие над равниной, вместе с самими облаками, уносились за горизонт дующим с юга ветром.       Дорожка эта была выбрана Ильей как самый короткий путь от железнодорожной платформы, где мне было оказано его крепкое приветствие рукопожатием, до деревни. Судя по всему, дорога использовалась довольно часто: то здесь, то там обнаруживались следы недавнего пребывания человека. По обочинам были раскиданы обертки от колбасы, фантики от конфет и упаковки от чипсов. На примыкающем к лесу краю огромной лужи вязкой, не успевшей высохнуть на солнце грязи, преградившей путь так, что мы были вынуждены свернуть с дороги и сделать крюк прямиком по колосьям, был кем-то брошен по щиколотку увязший в хляби резиновый сапог. Но, то ли из-за жары, то ли из-за того, что остальные жители деревни были чем-то заняты, ни одного человека по пути нами встречено не было.       Мой спутник молчал, и полуденная тишина нарушалась разве что цокотом кузнечиков, притаившихся в высоких травах. Обычно шумно насвистывающие свои песни утром и вечером птицы сейчас были загнаны под сенью лесных ветвей нестерпимой жарой, и только этим насекомым тридцатиградусный зной был, казалось, совершенно нипочем. Все вокруг было наполнено их монотонным стрекочущим звуком, и я был охвачен странным чувством, будто этот звук рожден не крыльями крохотных созданий, но самим мирозданием. Мне думалось, что в такие жаркие дни, как этот, воздух разогревается солнцем настолько сильно, что ухом различается само трение молекул друг о друга.       С того дня, когда я был приглашен на работу в столичную компанию и был вынужден оставить размеренную жизнь в лоне природы ради безумной суеты города, прошло два года. Дважды листик с надписью 31 декабря был выдернут из корешка отрывного календаря, по традиции покупаемого мною каждый год в память о родительском доме. У моих родителей считалось хорошей приметой заканчивать очередной прожитый день отрыванием листка с календаря. В эту минуту вспоминалось все, что произошло в этот день – хорошее и плохое – после чего листок бросался вниз, в коробку к другим листам, а день отдавался на хранение памяти. Поэтому, каждый год первого января старые листки выбрасывались, а на специально отведенный гвоздик вешался новый, толстый от изобилия грядущих событий, календарь.       Оба года я был настолько посвящен своей работе, что мысль о том, чтобы приехать домой погостить была убрана в долгий ящик и завешена амбарным замком. От Москвы до моей деревни было три дня пути на поезде, и на то, чтобы добраться туда и обратно нужна была минимум неделя. К сожалению, все мои отпуска на протяжении этих двух лет были завалены кучей «неотложных» дел, из-за чего путь домой был отрезан.       И все же, этим летом я был исполнен решимостью приехать, во что бы то ни стало. Когда отпуск на работе был взят, а билет на поезд куплен, моему счастью не было предела. Я был окрылен предвкушением скорой встречи с родными и друзьями. И это чувство не покидало меня до тех пор, пока я не был встречен Ильей на крохотном полустанке посреди громадного золотого пшеничного поля.       Идя по дороге, Илья был всецело увлечен восхищенно-восторженным разглядыванием природы - тем умиротворенным созерцанием, которое свойственно только коренному деревенскому жителю и совершенно непривычно для горожанина. У человека непосвященного могло сложиться впечатление, будто парень нисколько не был обеспокоен тем фактом, что с человеком, шагающим сейчас по правую руку от него, некогда его лучшим другом, он был разделен громадным расстоянием на протяжении нескольких лет. Другой на его месте уже давно был бы занят моим «допросом» относительно произошедших за время моего отсутствия событий и изложением своих собственных новостей. Но Илья был устроен иначе. Он всегда был склонен говорить немного, и эта черта его характера мне всегда нравилась. Сколько чудесных дней и вечеров было проведено в этом глубокомысленном молчании, в прогулках по лесу и при постройке снежных крепостей, за игрой дома в шахматы в дождливые дни и походах на озеро в знойные. Когда мы были предоставлены друг другу, слова нам были не нужны.       Проходя по родным местам, я был задет ощущением, что за несколько лет, проведенных вдали от дома, моя личность была будто построена заново, но из нового материала, сделавшего меня абсолютно другим человеком. Совсем по-иному воспринимались мной сейчас этот лес, это поле, это необъятное, не обрамленное крышами домов, как я привык видеть его в городе, небо.       Раньше, находясь в окружении природы, я был буквально растворен в звуках и запахах леса. Единство внутреннего мира с внешним ощущалось каждым нервом моего тела. Сейчас же мой разум был ясно очерчен на фоне остального мира. Между мной и природой не было достигнуто абсолютной гармонии. И все же, я был обрадован тем, что впервые за долгое время был встречен распростертыми объятьями моей родины. С неба светило солнце, рядом со мной шагал мой лучший друг, и жизнь казалась мне такой отрадной, как будто я снова попал в детство.