Некрологи

В свободное время Робин пишет некрологи. Утром Зоро ушёл на разведку — и не вернулся. Способов умереть в джунглях предостаточно даже для такого сильного и несгибаемого человека. Он мог споткнуться, нога поехала по скользкой после ливня земле, а вслед за ней кубарем покатилось и остальное тело. Печальный итог: со сломанной шеей долго не живут. Или на него напали со спины, подкараулив меж развалин древнего города. В одиночку Зоро способен справиться с целой армией, что однажды уже доказал на Виски Пик, но если его обездвижат или вколют парализующий яд, то смерти не избежать. Строчки бегут по бумаге ровно и уверенно. Робин подробно описывает вид смерти, время и место, все сопутствующие обстоятельства и детали вроде отрубленных голов или раздробленных пальцев. Разминая уставшее запястье, она перечитывает готовый некролог и прячет лист в специальный блокнот. Можно было бы назвать его «тетрадь смерти», но у Робин не настолько чёрное чувство юмора. Блокнот остаётся безымянным. Зоро возвращается с полной корзиной фруктов и огромным кабаном на плече. Он совершенно здоров, весел и немного пьян, потому что добрые аборигены в благодарность за спасение маленькой девочки с дерева угостили «господина пирата» своей фирменной сливовой настойкой. Почувствовав на себе пристальный взгляд, Зоро оборачивается, но видит лишь Робин, которая пьёт кофе и листает свежую газету. Днём Луффи свалился в море. Такую смерть Робин представляла лучше всего: сама не раз была на волосок от неё. Лёгкие горят, тяжесть наваливается на затылок влажным полотенцем, глаза слипаются, и ты падаешь в бесконечную бездну, пока не растекаешься по дну крупицами морской соли. У Робин слезятся глаза, когда она пишет об этом. Строчки по-прежнему ровные. Она привыкла терять — и лишь в груди что-то страшно болит. Со дна Луффи вытягивает Зоро, трясёт, как мандариновое деревце в бурю, ругает последними словами и отдаёт Нами на перевоспитание, чтобы больше не смел спать на носу корабля и друзей пугать зря. Зоро ведь мог опоздать, хотя в его реакцию и скорость все верят безоговорочно, потому и не переживают так, как могли бы. А Робин, вспомнив, что нужно дышать и моргать, бесшумно забирает из-под копытца Чоппера в лазарете блистер таблеток и спускается в трюм. Среди ароматных древесных стружек, смолы и полупустых бутылок колы она нервно чёркает в центре белоснежного листа всего одно слово: «смерть». Представлять, как умирает Чоппер, труднее всего. У него наивные глаза ребёнка и огромная душа. В такие минуты затея с некрологом кажется странной и бессмысленной, хочется порвать тетрадь на сотни клочков, сжечь и развеять пепел по ветру. Всё должно быть в порядке. Хорошо. Правда ведь? Нет. Опасность подстерегает на каждом шагу, а в их команде всего один доктор. Если пострадает Чоппер — помочь ему никто не сможет. Робин вспоминает, как однажды он простыл и несколько дней метался в лихорадке, а редкие минуты облегчения пугали до дрожи — у Чоппера был взгляд тупого животного, перепуганного оленёнка, который закопался в одеяла, как в снег, и ждал, когда вернётся мама. Сила фрукта сделала его человеком, но иногда Робин приходили в голову дикие мысли. Надень на Чоппера кайросеки или облей морской водой — и он превратится в животное, слабое, напуганное... его сможет убить каждый. Подстрелить и освежевать, ни на минуту не задумавшись о том, что олень мог быть для кого-то другом. О смерти Фрэнки и Брука она задумалась только на Текиле Вульф. Не потому что любила их меньше и не потому, что считала, будто один стальной и сильный, а второй и так уже мёртв. В космическом холоде комнаты-тюрьмы, с наручниками и дулом у виска Робин согревалась фантазией, что от сломанного Фрэнки будет исходить горячий пар. Он изменил себя достаточно, чтобы вставить вместо внутренностей поршни и провода. Человеческая тёплая спина резко контрастировала с плотным и твёрдым животом, по которому можно было стучать и слышать гул, как в полупустой железной бочке. В мыслях Робин присаживалась рядом с Фрэнки на корточки и заглядывала ему в красные диоды. Умирая, он становился Кумой. Робин вытирала ему слёзы пальцами, целовала лоб, на котором разошлась по шву искусственная кожа. Человек сползал с него, как порванный чулок, обнажая подшипники, литые пружины, нервы проводов и креплений. Вместо них могли быть склизкие органы и море крови, запах палёной плоти и дерьма. Его Робин за долгую жизнь повидала немало и не хотела представлять Фрэнки в ореоле человеческих отходов. Брук вёл себя даже в её кошмарных некрологах как джентльмен — салютовал цилиндром и рассыпался в костную муку. За мгновение до этого белоснежные кости желтели, сочленения теряли гибкость, а зубы крошились. Появлялся знакомый душок из тысяч руин и древних храмов, в которые Робин спускалась, чтобы найти Понеглифы. Там пахло смертью, гниением и тем особенным смрадом, который неизбежен для мест массовых жертвоприношений. Брук слишком долго скитался по треугольнику, слишком долго его душа искала потерянное тело — и была ли она рада, когда нашла высохший скелет? Робин никогда не спрашивала, как чувствует себя Брук, думает ли о червях, что пожирали его тело годами, о разложении и насекомых. У одного из виденных ею скелетов в глазнице поселилась сороконожка. Тетрадь осталась на «Санни», но Робин она не нужна, чтобы воспроизвести каждое слово по памяти. Некрологи набухают на внутренней стороне век свежими надрезами. Кто вообще в здравом уме представляет, что будет делать, когда его друзья умрут? Робин кажется, что без них станет бессмысленной и её жизнь.