Тебя даже не существует

      Гарри снится пристальный взгляд змеиных глаз, тяжелое дыхание, ласковый шепот: «Круцио». Он закрывает глаза, но во сне можно видеть сквозь веки, поэтому от взгляда никуда не деться, а шепот становится громче, превращаясь в крик. Ему больно, но где именно находится боль — непонятно, во сне тяжело отличать руки от ног.       Хватая пальцами кожу, закрывая ладонями глаза, прикусывая язык, Гарри пытается выбраться из кошмара. Он прочел много книг с советами, как лучше сделать это. После войны чтение стало его основным хобби. Другим волшебникам он может дать десятки советов для здорового сна, но когда приходит время столкнуться с кошмарами ему самому, ничего не помогает.       Он знает, что природа кошмаров похожа на его знаменитый шрам. Они с ним навсегда, они — напоминание о том, что он должен был умереть в лесу. Мантия, камень и палочка сделали его властелином смерти, и он распорядился жизнью не так, как следовало. Он не погиб, выбрал жизнь, а теперь расплачивается за свой выбор. На призрачном вокзале он не сел на поезд, который приехал за ним, и они с Томом остались по эту сторону Арки.       В кошмарах Том выглядит по-разному. Когда днем у Гарри все в порядке, ночью он видит обычного человека. Студента Хогвартса из воспоминаний дневника-хоркрукса. Том сидит неподалеку и листает книгу. В жизни он, наверное, прочел много книг, раз столько знал о Темных Искусствах.       Когда день выходит из-под контроля, Гарри не торопится засыпать. Его ждет рассерженный Темный Лорд, возродившийся на кладбище от кости отца и крови недруга. Волдеморт использует любую возможность причинить ему боль: слова, заклинания, удары, порезы. Все, чтобы Гарри захотелось проснуться. Когда это ему удается, он больше не ложится спать. Лучше проснуться невыспавшимся, чем не проснуться вовсе.       Самые плохие дни заканчиваются самыми сложными кошмарами. В них Гарри видит себя со стороны. В них он — Волдеморт. Он произносит проклятья, он обещает долгие страдания, угрожает наброситься на Джинни. Наточенный нож в его руках, его пальцы сдавливают горло молодого аврора.       Просыпаясь, Гарри убеждает себя, что в его кошмарах нет ничего дурного. Каждый человек боится чего-нибудь, у каждого есть темная сторона. Джинни поддерживает его. Послушать ее, так бояться нечего. И она не боится: спать с ним, есть из одной тарелки, жить в одном доме. Не будь ее, он давно сошел бы с ума.       Рассказывая о кошмарах другим людям, Гарри останавливается на этом. Им хватает спутанной исповеди от героя войны, который боится превратиться в злодея. Никому не приходит в голову спрашивать дальше. Разве может быть что-то хуже, чем чувствовать себя Волдемортом? Монстром, который отбросил смерть, как ненужную игрушку? Чудовищем, за которым пошли десятки амбициозных волшебников, загубив свои жизни и жизни своих семей?       Когда Джинни уходит в гости к Биллу и Флер, или к миссис Уизли, или к Гермионе с Роном, он покупает огневиски и садится перед камином. Палочку приходится спрятать подальше, чтобы не попалась под руку в неподходящий момент. Перед этим он закрывает двери и окна, накладывает обманные чары на комнату.       Наступает ночь.       Гарри долго смотрит в огонь, прежде чем сделать глоток. Чаще всего в это время ему приходят в голову разные нелепые случаи, которые могут возникнуть, если вернется Джинни. Что она подумает? Что у него интрижка? Что он так устал от работы, что стал спиваться? Лучше бы ей выбрать из этих вариантов, вряд ли у него хватит фантазии на что-то еще.       Пара бокалов растворяет сознание, позволяя пламени превратиться в живое существо. Гарри смотрит, как из камина выходит Том и садится в кресло напротив. Между ними журнальный столик, который подарила Гермиона, чтобы разбавить «удручающую обстановку». Том кладет на него ноги, скрестив их.        — Не спится? — спрашивает он.       Их условный сигнал.       Гарри знает, что никто, кроме него, не увидит Тома. Сначала это прибавляло уверенности в себе, но постепенно стало пугать. Не безумие, граничащее с помешательством, а постыдное желание, чтобы однажды из камина вышел настоящий Том Риддл. Чтобы Джинни, зайдя в дом, поняла, что у Гарри интрижка. Чтобы в аврорате его перестали считать контуженным. Чтобы окружающие задумались над тем, от чего все эти годы он оберегает их, напиваясь в стельку.       В глубине души он всегда знал, что его тело — одолженное. Мама пожертвовала собой, чтобы это стало возможно. Никому не удавалось пережить проклятье «Авада Кедавра», исключений не было. Гарри просто прицепился к своему телу, наскоро пришитый любовью Лили, только и всего. Не он должен был прожить скучные одиннадцать лет у Дурслей, не он должен был поступить в Хогвартс. Даже Распределяющая Шляпа поняла это — она признала в нем слизеринца. Наследника Слизерина. И Дамблдор с самого начала знал, что произошло. Ему просто было жаль бедного сироту.       Сначала Тома, потом Гарри.       Жаль, что у Дамблдора не было запасного тела для каждого из них. Жаль, что у Дамблдора не хватило смелости рассказать обо всем сразу. Ведь они могли подружиться. В раннем детстве Гарри всегда мечтал о друге. Как и Том.       Теперь на это не стоит рассчитывать. Днем Том разрешает Гарри пожить в свое удовольствие. Сидя на задворках сознания, Том наблюдает, как Гарри ходит на квиддич с Джинни. Не вмешивается, когда на работе Гарри вынужден арестовать Пожирателя Смерти. Молчит, когда во время праздников его вспоминают со смехом, как злую шутку.       Ночь — разменная монета. Ею Гарри платит за возможность пожить еще немного. Если попытаться вступить в бой, он проиграет. Они оба знают это. Но Том не настаивает. Вместо этого ночью он позволяет себе выйти из тени и занять ведущую роль. Гарри уверен, что это никому не причинит вреда. Последний хоркрукс, последняя частичка чужого сознания, Том выходит из камина и садится напротив.       Иногда они говорят. Том задает неудобные вопросы, а Гарри, напившись, едва может связать слова, чтобы достойно ответить. Том спрашивает, почему волшебники продолжают скрываться. Почему не вмешиваются в войны, которые уносят столько жизней? Неужели Гарри никогда не хотелось решить проблемы магглов с помощью магии? Зачем вообще нужна магия, если все, что они делают — ловят других волшебников.       Гарри бормочет заученные фразы. Он знает, что эта битва — не всерьез. Том будет спрашивать одно и то же, потому что знает, что ответить нечего. Битва выиграна до начала. Гарри не сдастся не потому, что считает себя правым, а для того, чтобы не проиграть окончательно.       Иногда до разговоров не доходит. Том вытягивает руку и манит Гарри пальцем. На его лице в этот момент широкая улыбка. Детский восторг, смешанный с предвкушением взрослого человека. Гарри уверен, что в жизни Тома было достаточно опыта для таких улыбок, он не задумывается, кто это был, потому что никому теперь не придет в голову признаться в этом перед Визенгамотом. Они повторяют друг за другом: «Империо, это было Империо!». Никому не хватает смелости сказать, что они шли за Волдемортом по собственной воле. Что они хотели, чтобы он одержал верх.       Перед тем, как встать из кресла, Гарри пьет третий бокал. Залпом, чтобы не успеть опомниться. Перед финальным глотком он вспоминает Джинни и повторяет про себя: «Это просто фантазии, пьяный бред, ничего больше».       Потом он видит себя стоящим на коленях перед вторым креслом. Том смотрит на него сверху вниз, а его улыбка становится хитрой. Их страшный секрет — тот, что Гарри не выдаст, даже если выпьет литр Веритасерума. Скорее он прокусит язык или заставит себя умереть. Но после трех бокалов в закрытой комнате — можно.        — Когда ты смотришь на меня так, я вспоминаю нашу последнюю встречу, — говорит Том. Длинные пальцы распутывают завязки мантии. — Глупо было недооценивать меня.        — Глупо было недооценивать меня, — говорит Гарри, чувствуя на губах мрачную улыбку. Он не знает, кому из них она принадлежит.        — Придет день, когда ты сдашься, — продолжает Том. Его пальцы добираются до ремня. — Ты отступишь.        — Ты отступишь, — эхом отзывается Гарри. Ладони его сжимают подлокотники кресла Тома.        — Позволишь мне быть свободным, — говорят они вместе.       Гарри вспоминает «Круцио», бесконечные удары, порезы и ссадины, угрозы, попытки шантажа, тысячи бесполезных слов, произнесенных во время их перепалок.        — До тех пор я буду ждать, — говорит Том.       Гарри наклоняется и касается его языком — на вкус Том напоминает огневиски. Его член — стеклянная стенка бокала, холодная и твердая. Гарри облизывает горькие капли, давясь собственной слюной. Он делает глоток и пьянеет еще сильнее. Том хохочет. Его не существует в реальности, зато в сознании Гарри он может делать все, что угодно.       От стыда и злости Гарри закрывает глаза и делает глубокий вдох. Слышится звук бьющегося стекла. Огонь в камине шипит от случайных капель.        — Зачем все усложнять? — спрашивает Том.       Гарри чувствует его в себе. Открывает глаза — перед ним безносое уродливое лицо. Том плевать хотел на болезненные воспоминания. Гарри закрывает глаза снова. Слышно ветер за окном и его собственное тяжелое дыхание. Пальцы обхватывают член, он сидит в кресле — один. Напротив никого нет. Если открыть глаза и осмотреться, будет ясно, что все это — выдумка. Поэтому он оставляет глаза закрытыми.        — Дело не в тебе, — говорит Том, перехватывая его член собственными пальцами. — Ты вовсе не плохой человек, Гарри. Ты бы ничего такого не придумал, нет. Можешь не волноваться об этом. Дело во мне, в том, что я — часть тебя.       Он хохочет, пальцы сжимают член до боли.        — Так ты себе это объясняешь? — Тому смешно. Пока Гарри корчится от боли в кресле, Том возвращается на место и снова закидывает ноги на столик Гермионы. Там остатки огневиски в бутылке. Гарри тянет к ней руку.        — Я хотел бы, чтобы ты исчез, — говорит он. — Чтобы ты исчез и никогда больше не возвращался. Но это невозможно.        — Чтобы я исчез, тебе достаточно не думать обо мне, Гарри, — отвечает Том. Его нога задевает бутылку и отталкивает к краю столика. Огневиски выливается на ковер. — Проблема только в твоей голове. Тебе бы поговорить об этом с кем-нибудь, — Том опять хохочет.        — Где-то была еще одна, — Гарри встает из кресла и отправляется на поиски.        — Нет-нет-нет, — Том оказывается рядом, преодолев расстояние за долю секунды. Ему хорошо — его же нет. — Ты никуда не пойдешь. Разве может герой войны упасть с лестницы и умереть? Так не пойдет, Гарри. Придется вернуться.       Он похож на заботливую нянечку, и это выводит Гарри из себя. Он отталкивает Тома и с наслаждением смотрит, как тот сгорает в камине. Но Том выходит из-за его плеча, на его одежде нет даже следа сажи.        — Нехорошо поступать так с любовником, Гарри, — говорит он.        — Мы не любовники, — огрызается Гарри, — тебя даже не существует.        — Разве это обязательно? — Том сам подходит к камину и останавливается возле рамки с фотографией Джинни. — Она существует, но разве ей это помогло?        — Я люблю ее, — рычит Гарри.        — Да, я знаю, — легко отвечает Том. — Я ведь в твоей голове. Ты ее любишь, но это не делает вас любовниками.        — У нее будет ребенок, — ему тяжело стоять, он с трудом фокусирует взгляд на фигуре Тома.        — Поздравляю! — Том пару раз театрально хлопает в ладоши. — Разве дети не лучшее, что есть в жизни?        — Ненавижу тебя, — он должен упасть, но Том успевает подхватить его и сажает в кресло. Руки перестают его слушаться. — Почему ты не уберешься к чертовой матери?        — Потому что без меня твоя жизнь — пустышка, — отвечает Том. Он подхватывает Гарри и садится в кресло сам. От огневиски у Гарри кружится голова, и когда он вновь получает возможность соображать, он уже сидит на горячих бедрах Тома. На секунду его посещает паническая мысль — откуда взялось тепло. Не может ли быть так, что в бреду он поджег что-то?        — Хватит, — говорит Том, строго глядя ему в глаза — их взгляды встречаются. — Успеешь подумать после.       Огневиски нужно не для того, чтобы Гарри наутро ничего не вспомнил. К несчастью, память никогда не подводит его. Он может воспроизвести все до мельчайших деталей даже спустя недели, месяцы. Годы.       Огневиски нужно, чтобы у него было оправдание. Он просто слишком много выпил, только и всего. Когда люди выпьют, им снятся странные вещи. Ничего особенного.       Жалкая, нелепая отговорка, из-за нее тяжело двигаться. Из-за нее, когда он закрывает глаза, сложно понять, сколько прошло времени. Когда наступает утро, Гарри все еще чувствует возбуждение. Он уже устал, но еще не кончил — самое отвратительное чувство на свете.        — Придет день, когда ты сдашься, — говорит Том напоследок, оставляя Гарри наедине с возбуждением.       Засыпая в предрассветных лучах солнца, Гарри убеждает себя, что видит это из-за хоркрукса, который заразил его фантазиями Тома Риддла. Но перед тем как отключиться, слышит собственный голос:        — Просто у тебя никогда не было никого ближе.