Миссия

      — Это не можешь быть ты, — выдавил, наконец, Гларн. Сердце колотилось так мучительно, будто вслед за скользящим прикосновением металла его всего вновь затопило вкрадчивым приливом стыда и удовольствия — неизменных спутников стандартной диагностической процедуры. Повторил тупо: — Это не ты.       Опылительный Техник постоял, склонив голову, — отвечал он всегда с задержками, в паузах обрабатывая информацию. Гларн ошалело таращился на него, и от этих обжигающе рыжих волос, от нелепой красной гавайки, открывавшей безволосую килевидную грудь, от зрелого перестоявшего солнца в астрономической вышке рябило в глазах.       — Извини, — транзисторно сказал Техник. Улыбка у него была тугая, пластилиновая. — А я вижу, что это ты. Хоть время и беспощадно к землянам.       Его голос звучал мягче и ровнее, чем много лет назад, осталось только механическое придыхание, словно в гортани у него тарахтел крохотный токогенератор. Годы социализации сделали своё дело: его речь стала менее косной, а множество перенятых повадок делали его поведение пугающе очеловеченным. Из прежнего при нём остались молодой облик и тонкомышечная гибкость; в их первую встречу Гларн тоже был юн, его свежее, сочное смуглое тело притягивало взгляд, а теперь он закоптился на стренджтаунском зное до морщин и пигментных пятен и совсем по-стариковски горбился.       — Ты знал, что она моя дочь, — бросил хрипло, втайне ожидая возражения.       — Разумеется, — подтвердил Техник.       Гларн переглотнул горькую слизь, от неконтролируемого штормового волнения тошнило и пробирал зябкий пот. В отстроенной домашней вышке на три яруса они были совершенно одни, тишина войлоком забивала уши.       — Почему?       Техник долго молчал, смотрел в упор, изредка мигая, полупрозрачная зелень век лениво наползала на чёрные склеры. Солнце билось в огненных, как у малышки Хлои, волосах.       — Ты обещал, что на этом всё, — не выдержал Гларн. — Что ты больше ничего у меня не возьмёшь.       — Верно, — прошелестел Техник.       — Тогда почему?       Если бы он только спросил, как Гларн жил все эти годы, Гларн бы ответил — как в липком тумане, и охотно бы рассказал, как сбегал из него в чужую цивильную жизнь, оказавшуюся ему не по зубам, как старательно пускал здесь корни, обрастал обязательствами, как постыла становилась ему жена — что первая, что вторая, как самыми ясными ночами он выпрастывался из супружеской постели и возился в одиночку там, наверху, под сухим ветром на просолённых простынях скрипучей тахты. Он бы рассказал, что после того душного серого утра, которым его подобрал на шоссе патруль, он отлежался, ещё не подозревая о наклёвывающихся результатах, потом скупым языком науки изложил в журнале наблюдений, извращаясь в формулировках, суть эксперимента — но не добавил ни строчки о том, что было после. Он вспоминал одним горячечным, влажным наваждением, как холод инструментария сменялся нежностью длинных беглых пальцев, как после всего лабораторного и операционного между ними тугим клубком возбуждения завязывалась естественная телесная физика, логичная по-земному, в земных же действиях и позах. Не раз потом, не в силах разрешиться от самостоятельных ласк, ни в какое сравнение не идущих с испытанным однажды, Гларн воскрешал в памяти это узконосое лицо с запечатанным маской ртом, тонкобёдрую фигуру в облегающем покрытии костюма, под которым оказалась безупречно гладкая и упругая, без складок, кожа, на ощупь напоминавшая латекс. Если бы только...       Но Техника интересовало другое.       — И сколько времени у тебя ушло на всё это? — он махнул худой рукой в сторону смотровой площадки, блестевшей парой новых телескопов. Посреди пустыни конструкция смотрелась незавершённым монументом.       — Вся жизнь, — просто, не колеблясь ответил Гларн. Он сжал зубы, свело ломотой скулы, неотчётливо заныло сердце — раскаянием в своём больном влечении, памятью о первых детях, оставленных им давно и незаслуженно.       — Вся жизнь, — ломким голосом повторил Техник. — Пока вся твоя жизнь — это стремление туда, не задавай мне таких вопросов, Гларн Кьюриос.       — Пап! — крикнула снизу Дженни, и Кьюриоса пробрал холод. — Спускайтесь. Все в сборе!       Гларн растерянно обернулся к Технику, и взгляд получился долгим, неразрывным по-прощальному — как случайная связь бывших любовников, как — если угодно — партнёров по эксперименту. Глухота оторопения неохотно схлынула, и до Кьюриоса дошла влетевшая в лестничный пролёт волна звуков снизу — всё ещё звон тарелок, бормотание диктора из старого телевизора, вой споткнувшегося за беготнёй Ласло, — уютная повседневность семейного вечера. Техник стоял, сложив руки на груди, обогретый заоконным солнцем; говорить им больше было не о чем. Эта встреча действительно была ему нужна — не ради Дженни, ради подтверждения целесообразности их будущего союза. Расчёт оказался верен: черты, привлекавшие его в Дженни, явно были определены генетически — все четверо детей Гларна Кьюриоса удались на славу. И не только эти, напомнил себе Техник, и маленькая поправка приятно защекотала что-то внутри... Но эти, земные, были как на подбор физически развиты и миловидны, конституция их здоровых стройных тел говорила о силе, выносливости и точности биологических ритмов. Их догадливость и хорошая теоретическая подготовка были Технику только на руку — чего стоило онемение старшего мальчишки, когда тот не колеблясь протянул мокрую ладонь, и его аж трясло от восторга.       И пусть успехи новой миссии Техника пока ограничивались только удачным внедрением, — созерцание дружного семейства, обещавшего стать лучшим вливанием в гибридную расу, уже пьяно кружило ему голову.       Не дозвавшись, Дженни сама взбежала в вышку, взмётывая коленками подол зелёного, конечно же, платья. Техник привычно залюбовался ей — сияние юности, влюблённые глаза, сладкая улыбка, — пожалуй, более подходящего ресурса на этой территории было не сыскать.       — Пап, ну сколько можно? Всё готово. Только вас ждём!       — Сейчас. Идём, — упавшим голосом сказал Гларн.       Техник тонко улыбнулся Кьюриосу в спину и двинулся за ним вниз по лестнице.       Всё шло по плану.