Ad libitum

– Благословите святой отец, – темная головка Луизы склонилась, как поникший от жары цветок. – Благословляю, дитя мое, – осенил девушку крестом Антонио и спешно пошел дальше по пыльной площади перед церковью. Невыносимую жару летней Капуи куда легче пережить на личной вилле с купальней и фонтанами, но отец Антонио не имел своей виллы. Католическому священнику надлежит довольствоваться малым и не возвышаться над людьми. Так что оставался второй вариант: спрятаться в глубине церкви, заняться историческими документами или раскопками. Служить в обители Сант-Анджело-ин-Формис довольно тонкое дело. Обитель построена была на месте святилища Дианы, и паломники, по крайней мере, часть из них, приходили вовсе не ко Христу. Иногда Антонио казалось, что он и сам чувствует темный взгляд лунной богини. Ночей он боялся как мальчишка, потому что ночью это место словно тянулось к нему своими жадными руками, пытаясь сломать. Но сейчас царил день, и Антонио надлежало отмолить свои грехи и заняться непосредственными обязанностями. Ступив в благословенную тень церкви, Антонио остановился полюбоваться на восстановленную апсиду. Веруют или нет реставраторы, но они творят чудо на благо святой церкви, и за них надлежало молиться. Руины живописны, но не гоже дому Христа стоять в руинах, уж лучше в строительных лесах как сейчас. Антонио опустился на колени. Возможно, не верили реставраторы, но рука божественного провидения вела художника, и око Его присматривало за реставраторами. Руки Антонио машинально перебирали потертый розарий. – Святой отец, – сестра Анна не хотела прерывать молитву, но эти римские ученые невыносимы. – Они там опять спорят. Говорят, нужен архив. – Значит нужно дать им доступ в архив. Госпожа Лаура сегодня хотя бы выглядит одетой? – Да, – сестра Анна потупила взгляд. – Кажется, она вняла вашему вразумлению. – Не вняла вразумлению, – громкий голос Лауры слышали, пожалуй, все реставраторы, бывшие в храме и большая часть молящихся. – А сочла, что не гуманно лишний раз показывать молодому здоровому мужчине то, что ему недоступно. – Могу только поблагодарить вас за понимание, – кивнул отец Антонио и поднялся. – Так что вы хотели найти в нашем архиве? – Найду, скажу, – белозубо улыбнулась Лаура. – Вы правильный до скуки святой отец. Но не настолько закостенели в религии, чтобы бояться того, что я найду. – Вы ученый, Лаура, значит, документы останутся в сохранности, а это единственное о чем я пекусь. – Жестом предложив девушке идти первой отец Антонио двинулся за ней. – Позволите помочь вам? Я изучил наш архив от современных статей до записок, которыми обменивались первые братья из Монте-Кассино, заказывая обед в обители. – У вас отличный классификатор. Да, знаю, что это ваших рук дело, – Лаура постучала ноготками по планшету. – Вам стоило бы стать ученым, а не священником. – Я ученый, просто принадлежу церкви. Не вижу, как вера может мешать изучать и открывать новые страницы нашей истории. – Ну, вы из тех священников, глядя на которых я жду, не дождусь, когда же отменят обязательный целибат. Но вы правы, науке это не мешает. Науке мешает косность и отсутствие критического взгляда на вещи, – Лаура застыла за широким плечом отца Антонио, пока тот отпирал сокровищницу. – Наоборот, вера как ничто иное обостряет критический взгляд, – Антонио распахнул дверь и с удовольствием вдохнул запах старых книг. Хранилище принадлежало святому Риму, как и музей при обители, а значит, принадлежало и ему. – Если бы не наш критический взгляд, мир утонул бы в лже-чудесах, пророках и мистификациях. И наш страх лишить людей осязаемого Бога и чуда, сотворенного Его именем, – это не самый непростительный грех. Если бы не мечтатель Шлиман, человечество потеряло бы Трою. Вера не туманит разумный взор, а делает его чище. – Ну, Шлимана вспоминают к месту и не к месту. Вы вспомнили не к месту и о нем, и о чистоте, – Лаура уткнула нос в компьютер. – Идите, отец Антонио. Я прервала вашу молитву, и теперь меня мучит совесть. А местные кумушки будут опять тыкать в меня пальцем, что я бросаю тень на вашу святейшую репутацию. – Если моя помощь вам бросит тень на мою репутацию, значит не такая уж она и святейшая, – улыбнулся отец Антонио. – Ну, вы все же не жена Цезаря, – подмигнула священнику Лаура. – До вечера, святой отец. – До вечера. Антонио покинул архив раздосадованным. Ему показалось, что госпожа ученая намекает, что его репутация раздута, но это неправда. Он старался как никто другой, старался служить Богу и стремился, чтобы его грехи не омрачали репутацию Святой Матери Церкви. Антонио знал свои грехи и пытался не преумножать их, а раскаиваться в сделанных и без устали просить прощения. Увы, он не смел исповедаться, зато между ним и Богом не стояло посредников. Но работа не ждала, Антонио уже привык молиться на бегу, посвящать Христу и Деве и мгновение отдыха, и работу. Уже собрались люди желающие исповедаться именно ему, а сестра Анна терпеливо ждала в кабинете, чтобы свести бухгалтерию. Следовало заказать краски и для обычного ремонта: реставрация не отменяла бытовые нужды. Настоятель об этом забывал, но для того у него и была правая рука – отец Антонио Лорерио, чтобы напоминать и чтобы действовать. Антонио на бегу чуть не хлопнул себя по лбу: еще же дети! Он обещал сегодня пойти в приют вместе с госпожой Тотти; по пятницам они привозили десерт и читали малышам сказки. Вообще-то в первое посещение все ждали, что священник будет рассказывать детям о Библии и о жизни святых. Антонио усмехнулся. Для этого в приютах хватало учителей, а он приносил любовь Господа. Эти дети лишились родителей, но должны были знать, что в мире есть Тот, кто любит их такими настоящими. Дети должны знать, что Бог любит их, даже если они не доели кашу, шалят или списывают. Бог будет их любить, что бы ни случилось, и Дева всегда их защитит. Но день заканчивался, и дела заканчивались, как и все в этом бренном мире. Даже неутомимая Лаура сдавалась и соглашалась, что завтра будет новый день и новые открытия. Антонио не спешил, молился у алтаря, прося милости и прощения грехов. Он вожделел и ничего не мог поделать с собой, тело томилось и требовало, тело предавало. Таково его проклятие. Антонио мог ненавидеть себя, но не смел противиться воле сильнейшего. Он даже не заметил, как его преосвященство осторожно прикрыл дверь во внутренние помещения. Монахини давно разошлись после вечерней молитвы, а Антонио все стоял на коленях. Самая простая молитва еще с семинарии оставалась его любимой, губы шевелились, а пальцы машинально перебирали бусины: – Pater noster, qui ts in caelis, Sanctrticetur nomen Tuum. Adveniat regnum Tuum. Fiat voluntas Tua… voluntas Tua… voluntas Tua… Божья воля, чужая воля… отец Антонио не считал себя слабаком, но Христос не поддавался дьяволу в пустыне лишь неделю, а его дьявол преследовал не один год. И когда Антонио поселился рядом со святилищем Дианы, лукавый смог дотянуться до сына человеческого своими лапами. Ангельские крылья не охранили, и власть церкви не удержала под замком тьму. Небольшой дом отца Антонио стоял на окраине, в самом пригороде Капуи, опираясь о склон Монте Тифата, словно старик. Пара олив во дворе усиливала сходство, служа дому покрученными артритом времени палками-опорами. Женщина, живущая по соседству, раз в неделю приходила убираться и дважды в неделю наполняла холодильник. Антонио не боялся впускать в дом чужих, ключ всегда лежал под ковриком. У него нечего было красть, а ему – нечего стыдиться, кроме себя самого. Прохладные струи воды, сбегающие по горячему телу, охлаждали, смывали пот и пыль и приносили удовольствие. Антонио любил такие простые и не греховные вещи: свежие фрукты и сыры, прохладный душ в жару, удобную обувь. Капельки сбегали, собираясь густых зарослях завитков на груди и в паху. Хотелось не вытираться, а встряхнуться всем телом, словно большой пес. Псы господни – это доминиканцы, некстати пришло в голову, а Антонио – комнатная собачка нечистого, коли уж тому хотелось играть в подобные игры. Уже пять лет он приходил по ночам, приходил, когда вздумается. Антонио покраснел. Ремни на нежной плоти не давали власти желанию. Это тоже его требование. Демон Антонио предпочел бы ошейник, но господь бог уже надел на святого отца свой знак. Так что демон взял в свои руки более нежную часть тела. И это помогало Антонио бороться с желаниями плоти: ни красивые прихожанки, зрелые и знойные, сочащиеся желанием, ни юные девушки, прибегающие на исповедь, свежие словно бутоны, что они приносили в букетах к статуе девы Марии, ни дерзкие и прекрасные ученые, с которыми так приятно беседовать, – никто не трогал его. Ремешки врезались в тело, и боль помогала овладеть эмоциями. Антонио никогда не молился, чтобы его демон пропал. Молитва – не список желаний, как письмо на новый год, не требование к Господу. Молитва – беседа и размышление, медитация, разговор внутри себя, чтобы Бог лучше слышал самую суть души. Но кроме того Антонио боялся, что желание исполнится, и демон более не нарушит его покой, не даст ему понять и принять свою ничтожность. Ведь если он так ничтожен пред нечистым, то пред Богом он и вовсе меньше песчинки. – Ты так красив, Тонино. Глубокий бархатный голос из глубины комнаты, заставил Антонио вздрогнуть и опуститься на колени. За это он особенно ненавидел себя – за то что преклонялся перед этой враждебной силой. Но когда демон, так мучивший Антонио, покинул его почти на месяц, тот готов был с цепи сорваться и выть по ночам, словно дикий зверь. Крепкая рука, склоняющая Антонио ко греху, одновременно утверждала его в вере. Самаэль, ночной господин священника, сидел у открытых балконных дверей, и луна освещала его профиль. Свет был им не нужен: Антонио привык, что его хозяин видит в царящем полумраке. Так удобнее им обоим, и позволяет сохранять тайну встреч. Иногда Антонио сомневался, не плод ли его воображения статный господин в черном, Самаэль искуситель, рука дьявола? – Принеси воды, – Самаэль поманил к себе Антонио. – Ты знаешь, я ненавижу пыль. – Да… господин. Каждый раз Антонио спотыкался, называя Самаэля господином, но каждый раз повиновался. Вместе с аскетичной обстановкой ему достался старинный фарфор, вязаные салфетки и старинный посеребренный таз для умывания. Набрав воды в этот таз и прихватив чистые полотенца, Антонио вернулся в спальню, встал на колени возле господина. – Желаете сначала помыть руки? – Я помыл руки, когда готовил себе чай. Не задерживай нас, Тонино. Кивнув Антонио намочил угол полотенца и отжал его. Он старательно стирал пыль с дорогих кожаных ботинок своего демона, затем так же старательно промакивал сухим концом, чтобы впитать воду. Только после этого Антонио опустился ниже, опираясь на локти. Его не смущало, что голая задница оказалась выше головы, выставленная на показ. Если бы господин захотел, взял бы Антонио, несмотря на протесты. За эти годы не раз ему приходилось познать, какая нечеловеческая сила скрывается в Самаэле. Терпения господина хватало ненадолго. Он выставил вперед правую ногу, и Антонио склонился ниже. Не мог, не хотел, сам подготовил, но не мог без прямого приказа. – Приступай, Тонино, – Самаэль повертел в пальцах резную трость и легко стукнул по макушке Антонио. – И представь, мой мальчик, что ты молишься. Вылизывай с такой же тщательностью и старанием. – Это богохульство, – вырвалось у Антонио. – Это мое право, – Самаэль ударил свою игрушку по щеке концом трости. – Ты однажды впустил меня и просил. Теперь ты не имеешь прав, только обязанности и в доме божьем, и в моем присутствии. Из уважения к Нему, Тонино, я не заставляю тебя выбирать, не появляюсь во время принадлежащее Ему. Но это время мое по твоему согласию, ad libitum. Смирение, желание, стыд, презрение к себе Антонио испытывал одновременно. Кардиналы целовали туфлю папы на торжественных церемониях, а ему доставалось вылизывать обувь сатаны. Самаэль похлопывал его тростью по бедрам, не бил, как мог бы, скорее, одарял предварительными ласками. – Сегодняшняя ночь прекрасна, не находишь? Только после полуночи становится свежо и дышать легче. Поднимись, я хочу выпить чаю. – Да, господин, – после пережитого унижения "господин" вылетало легко, Антонио даже мог не отводить взгляда. Но если смотреть Самаэлю в глаза, легко нарваться на наказание, и приходилось смиренно склонять голову. Заварка и фарфоровая тройка уже стояли на столе. Антонио осталось только мотнуться вниз на кухню и щелкнуть кнопку электрочайника, чтобы через сорок секунд перелить кипяток в чайник из старого сервиза и принести наверх. Вода согревала стенки фарфора и обжигала руки. Антонио опустил чайник на стол и вернулся в привычную позу на колени у ног господина. Он поднял ладони, чтобы Самаэлю было удобно поставить блюдце и чашку. Иногда Антонио просто служил мебелью: тряпкой для обуви, подставкой под ноги, чайным столиком. Горячие капли проливались обжигая. Боль очищала, словно сребреники, она служила платой за грех. – Такие густые кудри, – с заметным удовольствием провел по темным волосам Тонино Самаэль. – Я всегда говорил, что ты слишком красив. Мягкие губы, пламенный взгляд. А когда смущаешься… твоей светлой коже идет румянец. Ты так и не загорел, солнце знойной Капуи лишь слегка тебя позолотило. Сколько девичьих сердец разбилось о твой греховный вид, Тонино? – Каждый священник принимает обет целомудрия, – Антонио старался верить в то, о чем говорит. – Каждый принимает, но никто не соблюдает. Ты у нас исключение, Тонино, – Самаэль рывком склонился к своей игрушке, почти прикасаясь губами. Тот вздрогнул, проливая на себя горячий чай, но отвернуться не посмел. – Пока я так хочу. – Не нужно, господин. Не делайте этого. Мысль о том, что он станет гомосексуалистом, казалась Антонио нестерпимой. Желание, которое вызывал господин, мало связывалось с полом. Но если Самаэль пожелает взять его, как берут женщину… Эта мысль вызывала отвращение, Антонио сглотнул подкативший горький клубок. Живот свело судорогой, самый низ живота. Чуть не обмочившись от этой судороги, Антонио мелко задрожал. Как сможет он входить в церковь и смотреть в глаза Господу, имея за спиной столько грехов? Ложка тихо позвякивала о блюдце на его раскрытых ладонях. Господин взял чашку, пил чай мелкими глотками и смотрел на гору Монте Тифата и луну, медленно ползущую по ее склону вверх к церкви и святилищу. Он явно не собирался отвечать глупой просьбе Антонио. – Знаешь, что когда полнолуние совпадает с равноденствием, луна лежит в своем святилище на вершине горы словно в колыбели. Раньше вся округа видела это явление. Такие годы считались особенно благословенными. А когда луна не полная, то из-за формы и пологих склонов Монте Тифата напоминает тучную рогатую корову. – Да, я читал в архивах, – кивнул Антонио, но никак не мог унять дрожь в теле. Мысли о сексе теперь не покидали его. – А когда в ночь после дня равноденствия луну не было видно – это обещало голодный год или войны, или другие несчастья. – Успокойся, Тонино, – Самаэль покровительственно похлопал Антонио по плечу. – Я же пообещал, что не трахну тебя раньше, чем ты станешь кардиналом. Я предпочитаю кардиналов, имею слабость к красному цвету. – Я всего лишь простой священник, господин. – Курирующий историческую часть аббатства и связи с общественностью, заведующий сводным архивом в Капуе. Священник, в котором даже самый ушлый журналист не найдет большего греха, чем любовь к французским сырам. Кровь прилила к щекам Антонио. Его грехи так велики, но так хорошо скрыты, что Самаэль прав. Журналисты могут найти все, но они слишком тщательно ищут факты и людей, чтобы найти дьявола. Страшно не то, что он искушает и мучит. Особенно страшно то, что он делает это с разрешения и попущения Антонио. Когда Самаэль отломил кусочек так любимого Антонио комте, тот послушно открыл рот. Губы Антонио осторожно сомкнулись на пальцах его господина. Хотя Самаэль только что пил обжигающе-горячий чай, его руки были холодны. О некоторых вещах Антонио боялся думать слишком долго, иначе пришлось бы признать, что касаться губами холодных пальцев Самаэля удовольствие, а не мучение, искушение, а не насилие. Фактически это можно было считать поцелуем. Самаэль почти всегда кормил Антонио с рук, прежде чем бить. – Какая церковь в Риме твоя любимая, Тонино? – мальчику открывалось много путей, Самаэль бы сделал его моделью несмотря на возраст. Почему нет, на его прекрасной фигуре работы миланских кутюрье смотрелись бы чертовски изысканно. Впрочем, красная сутана ничем не хуже: шелк юбки развевается, а широкий пояс утягивает узкую талию. Можно затянуть так плотно, что станет трудно дышать, словно Тонино не священник, а красотка давно прошедших веков. И юбку удобно задирать, чтобы трахнуть покорного и разгоряченного молодого кардинала. Пока еще будущего молодого кардинала. – Ты задумался или хочешь утаить это от меня? – Нет, не хочу утаивать, – тяжело вздохнул Антонио. Самаэль сжал руку на его горле, от этого путались мысли. – Не утаиваю. Когда я учился, мы жили недалеко от пьяцца-дель-Пополо. – И там стоит церковь Санта-Мария-дель-Пополо. Восхитительное творение Рафаэля, Карраччи и Караваджо. У тебя хороший вкус, она прекрасна, настоящая жемчужина, – согласно кивнул Самаэль. – Там удивительно спокойно, несмотря на количество туристов в ней чувствуешь удивительное умиротворение. – Просто в толпе легко почувствовать одиночество. Стоит отделить себя от толпы и сразу осознаешь насколько одинок. – Да, – выдохнул Антонио. Господин понимал его как никто другой. Личный демон, кажется, знал все, что творится в душе и мыслях любимой игрушки. – Мне больше по душе базилика Сан-Марко, – Самаэль прикрыл глаза, слушая, как течет кровь в жилах его милого Тонино. – Она уютнее, хотя и не столь известна. И это титулярная церковь. Я думаю, ты минуешь сан епископа. Мне не нравится сиреневый оттенок, боюсь, он подчеркнет синеву у тебя под глазами. Ты не высыпаешься? Господин часто ставил Антонио в тупик. Если бы демон довольствовался телом, было бы куда проще. Но он был слишком хорошо подкован в богословии и даже напоминал своими суждениями одного университетского профессора. Беседовать с Самаэлем о религии было отдельным удовольствием и искушением. И сегодня Антонио не знал, насмехается тот над ним или… Священник-кардинал должен служить в титулярной церкви в Риме, и Самаэль предлагал выбрать. – Иногда таблетки от бессонницы помогают не так хорошо, как хотелось бы. Его преосвященство отец Даниэль имеет больше прав на… – Не беспокойся, Даниэль рекомендует тебя. А я принес тебе подарок, – нехотя Самаэль отпустил горло Тонино и подтолкнул к нему плоскую светлую коробку. – Спасибо, – Антонио поклонился и поцеловал носок туфли. Правильно принимать подарки его научили в первый же год. – Я благодарен, но не стою вашего внимания. – О, ты дорогого стоишь. Открой, – улыбнулся Самаэль. Элегантная в своей простоте коробка из дорогого кремового картона с золотистой каймой. Антонио держал ее в руках, и коробка казалась почти невесомой. Он положил подарок на колени и открыл под внимательным взглядом господина. Пришлось закусить губу, чтобы не охнуть от удивления и испуга. Замотанный в тончайшую шелестящую бумагу, в коробке лежал красный шелк, нежный и прохладный, как кожа Самаэля. Антонио погладил его, уже понимая что перед ним, но еще боясь достать и убедиться. Господин ждал терпеливо, наслаждаясь реакцией на подарок. Наконец Антонио достал кардинальский пояс. – Тебе нравится? Я хотел быть первым. Будет много официальных поздравлений, Тонино. Но когда тебя будут рукополагать, на тебе будет этот пояс. – Я уже ношу ваш ошейник на члене. Целибат наш добровольный выбор, но я словно пес в вашем наморднике. – Тот ошейник не видит никто, а этот ты покажешь всем, потому что я так хочу. Тонкое золотое шитье у бахромы придавало поясу изысканность, только острый глаз отличит его от других поясов. Но Антонио не сомневался, что его господин отличит, так что придется носить метку демона на себе, как насмешку над институтом церкви. Самаэль всегда исполнял свои обещания, и Антонио не мог сдержать дрожь. Он станет кардиналом, но не за свои заслуги, а потому что господину мало того, что тот получает: мало покорности и унижения, мало, что служитель церкви ползает у его ног, мало его боли и его слез. Теперь господин желает секса и Антонио Лорерио кардинала-священника с титулом базилики Сан-Марко. – Да, желаю, – согласно кивнул Самаэль мыслям своей игрушки. – А теперь дай мне пояс. – Прошу, возьмите, господин. Несколько тугих узлов на поясе превратили элемент облачения в шелковый кляп. Антонио сжал зубы на узле. Наконец они оба получат то, за чем приходил его демон. Он склонился над постелью и замер в ожидании. Самобичевание усмиряет плоть куда лучше, чем чтение трудов старого профессора Папского Восточного института. Можно не оглядываться на господина, он сейчас открыл запертую обычно дверь шкафа и выбирал плеть, подходящую под настроение и желание. – Сегодня возьмем твою любимую, я не хочу спешить. Жесткие хвосты веревочной плети легли Антонио на спину. Господин еще не бил, только проводил по обнаженной чувствительной коже. А Антонио уже поджал ягодицы, ожидая удара. Узелки во множестве завязанные на веревках вопьются в кожу, сначала просто покусывая, а затем оставляя множество крохотных синяков. Так будет снова и снова, пока боль не начнет просачиваться внутрь по каплям, пробуждая горячее чувство, близкое к экстазу. Антонио лежал и предвкушал эту боль. Он знал, что будет плакать и стыдиться себя еще больше, только сейчас даже ожидание казалось мучительным удовольствием. – Тебе идет красный цвет. Пояс так красиво лежит на твоем теле, – Самаэль знал, что его слова мучают Тонино так же, как плеть спину, горячо и постыдно, будя желания и принося удовлетворение. – Ты поддерживаешь себя в форме, но твое тело почти не видит солнца, такая бледная кожа. Кровь с молоком – так описывали красавиц раньше, прекрасных аристократичных итальянок. Но в тебе это не смешивается, кровь кардинальского пояса струится по твоей молочной спине, а следы плети словно его отблески. Иногда, рядом с тобой я становлюсь слишком поэтичным. Впитывая в себя каждый удар, Антонио вздрагивал, но не в попытке избежать плети, а сдерживаясь, чтобы не подаваться ей навстречу. Он выглядел чудовищно бесстыдно упираясь в пол босыми пальцами, расставив ноги и выпятив зад, как блудница. Господин не трогал его ниже шеи, мог бить, но до сих пор не ласкал. Мысли о том будущем, когда он станет кардиналом, Антонио гнал от себя, иначе страх заставит его сбежать. Он грешник, но каждый день старается молитвами и делами искупить свои грехи, и сможет делать еще больше. Еще. И еще. Мысли становились все менее связными. Пришел в себя Антонио лежа поперек кровати, господин сидел рядом с ним, охраняя и наблюдая. Приятно не оказаться в одиночестве в минуту слабости, даже если это компания демона. Кардинальский пояс пропитался слюной и слезами. Антонио знал, что постирает его сам, не доверяя своей помощнице, и спрячет в шкаф к плетям – дожидаться следующего прихода Самаэля. – Я уже могу уйти? Ты чувствуешь себя нормально? – Самаэль обошел кровать и присел на корточки, чтобы посмотреть Тонино в глаза. – Угу, – промычал Антонио и вяло кивнул. – Будешь меня ждать? – в ответе Самаэль не нуждался, просто нравилось дразнить игрушку. – Не бойся, Тонино, я тебя не оставлю. * * * Доктор, осматривающий его высокопреосвященство, укоризненно постучал ручкой по столу. – Вы несколько злоупотребляете бичеванием, кардинал Лорерио, – пока кардинал одевался за ширмой, Мануэль Эсното подбирал слова. Свежеиспеченные кардиналы и епископы, если были относительно молоды, слишком болезненно воспринимали любую критику и советы. – Я ни в коем случае не хочу вас оскорбить. Но, возможно, вам не стоит так усердствовать. Не из-за слабости ли у вас закружилась голова на церемонии рукоположения? – Я молод, господин Эсното, и мне трудно. Я не прошу понять, – кардинал Лорерио злился на свою белую кожу, румянец вспыхивал слишком легко. – Я прошу не делать из мухи слона. Насколько я понимаю, моему здоровью это не угрожает. Что касается головокружения, я нервничал. – Простите, кардинал, это не мое дело, – доктор склонился над историей болезни. – А вот эти таблетки, как давно вы принимаете их? – Начал, когда перешел в аббатство Монте-Кассино в Капуе, пять лет примерно. Я мучился бессонницей, местный доктор рекомендовал их. Но я не злоупотребляю, стараюсь не злоупотреблять, – вздохнул его высокопреосвященство Лорерио и обезоруживающе улыбнулся. Он погладил яркий алый пояс и посмотрел на доктора. – Это плохо? – Само по себе нет, – молодой кардинал располагал к себе, и Мануэль улыбнулся ему в ответ. – Просто при длительном применении лекарство может вызывать галлюцинации и ваше головокружение тоже может быть побочным эффектом. – Галлюцинации? – А у вас были странные видения? – Нет, мне не повезло, – пожал плечами кардинал Лорерио. – Я не видел чудес или божественных откровений, если вы об этом. – Перейдите пока на растительные препараты. Комбинация валерианы и хмеля в высоких дозах дает сильный расслабляющий и успокаивающий эффект, достаточный для сна. Позже мы подберем другой препарат, но пока позвольте организму наладить все естественным путем. – Спасибо, доктор Эсното. Возражать или доказывать, что травы он пил раньше, до таблеток, Антонио не стал. Почему-то он подумал о своем хозяине. Самаэль тоже появился в Капуе. Но сообразить, начал ли Антонио пить это снотворное, а затем появился демон, или наоборот, он не мог. Есть ли между этим зависимость, или он хватается за соломинку, чтобы сбросить власть Самаэля и свою зависимость от этой власти? Антонио не помнил, как добрался до своих комнат. Теперь ему полагалось жить в куда более роскошных условиях, но он отказался, не хотел этой показной роскоши и снующих вокруг чужих людей. Теперь он ждал, пока закончится ремонт в небольшой квартирке на улочке Via della Gatta. Вместе с кардинальской рясой Антонио дали и новые обязанности. Младший секретарь председателя Папского Комитета по историческим наукам – первая ступень в его карьерной лестнице, должность отнюдь не кардинальского сана, но вполне подходящая чтобы освоиться и разобраться. Да и обязанности священника никуда не делись, просто теперь Антонио служил в базилике Сан-Марко и планировал приезжать в Сант-Анджело в свободное время. И с этого времени никакого снотворного. Антонио Лорерио теперь кардинал, которому негоже иметь постыдные слабости и грешить. Даже если все происходило исключительно в его воображении, это не могло служить ему извинением. Ибо допустивший грех в мыслях виноват наравне с тем, кто грешит в жизни. На первых порах Антонио уставал так, что просто падал на постель и отключался. Самаэль не появлялся, и все больше хотелось верить, что он всего лишь сон, порожденный усталым мозгом и таблетками. Сон длительностью в пять лет? Тогда ему пора лечиться. Антонио смеялся, пытаясь высмотреть луну в просвет между домами. Немного разобравшись в делах, перестав суетиться и переехав в свою квартиру, он вспомнил, как его ломало, когда господин не появлялся слишком долго. Плеть созданная святыми отцами для самобичевания, та самая, веревочная, с десятками мелких узелков – Антонио долго вертел ее в руках, а потом встал на колени: – В руки твои вручаю себя… Первый удар опоясал болью, за ним последовал второй и третий. Антонио не собирался щадить себя. Ожидаемого состояния освобождения самобичевание не дало, но приятно ноющая спина напоминала, что он больше чем просто исполняющий обязанности автомат в красивой рясе. И о Самаэле напоминала тоже. Антонио лежал на кровати, покрытый липким потом. Включать кондиционер не хотелось, жить тоже. Хотелось работать, завалить себя работой, но ночью приходилось заставлять себя отдыхать. Он пришел вместе со свежим ветром после полуночи. Антонио не слышал, как повернулся в замочной скважине ключ, но, увидев высокую тень, не удивился. Первое, о чем он подумал, не о звонке в полицию, а об удовлетворении, об утренней молитве и прощении. Самаэль, проходя мимо стола, коснулся ночника, освещая спальню теплым желтым светом. – Этого не может быть, те таблетки… – бормоча бессвязные глупости, Антонио встал на колени, готовый ползти к ногам хозяина по первому знаку. – Это не так плохо, что ты от них отказался и решил принять свои желания, – Самаэль осмотрелся. Эта спальня была куда шикарней домика в Капуе и все равно достаточно аскетична. Мебель дороже, но привычный минимально необходимый набор. Садиться на разворошенную кровать не хотелось. – Ты скучал, Тонино? – Нет, не надо. – Губы говорят «нет», тело – «да», – рассмеялся Самаэль и прошел к заваленному бумагами столу у окна. Стул, конечно, не мягкий офисный, но вполне удобный. – А вот то, что ты сделал со своей спиной, заслуживает наказания. Это моя обязанность и мое удовольствие, а не твое. – Простите, господин, – выдохнул Антонио, пытаясь принять свалившуюся на него реальность, и подавить неуместную радость. – Принеси мне чай, – Самаэль отдал приказ и сбросил пиджак, роняя какие-то бумажки. – К нему подай кнут и свой пояс. Приказ словно лишил Антонио остатков воли. Он нетерпеливо ждал, пока вскипит чайник, и лихорадочно доставал вещи, которые потребовал господин. Впрочем, на принесенный чай Самаэль внимания почти не обратил, мял в сильных пальцах шелковый красный пояс от кардинальской сутаны. Антонио сел у его ног и ждал. – Помнишь, я сказал, что возьму тебя, когда ты станешь кардиналом? Теперь Антонио знал, что испытывает мышь, когда встречается взглядом с удавом. Он смотрел в пронзительные глаза господина и не мог выдавить ни слова. Только сегодняшней ночью Антонио как следует рассмотрел, что глаза у Самаэля льдисто-серые, прозрачные. Острые угловатые черты лица можно было вообразить и при свете луны, темные волосы тоже не стали сюрпризом, но глаза завораживали. Они обещали, что падение станет сладким, боль чарующей, а грех простительным. Завтрак в доме престарелых, на котором Антонио довелось присутствовать как представителю Ватикана, освещался прессой. Новый кардинал интересовал журналистов возможными скандалами, связанными со сладкой внешностью и относительной молодостью. Впрочем, фотографы и паства просто любили кардинала Лорерио, а его начальник считал, что именно такое лицо стоит использовать для улучшения имиджа Святой Матери Церкви. Стол накрыли в большом зале. Сестры кармелитки, патронировавшие стариков, старались встретить кардинала со всеми возможными почестями. Место во главе стола ждало Антонио, а он не мог сесть. Нет, его не терзала тяжесть грехов, не сжигал стыд и ощущение, что он занимает чужое место. Антонио физически не мог сесть на истерзанную задницу: – Это не для меня, – улыбнулся он матери настоятельнице и патронажным сестрам. – Это по праву место труженика, того, кто заслужил его своим трудом и любовью. А я слишком мало сделал пока. – Что вы, кардинал Лорерио, – сестра Бригитта растерялась, но позволила привести себя к столу и усадить. – Мы так ждали вас. – Сестра Бригитта старейшая из сестер кармелиток, – пояснил Антонио журналистам. Усадив сестру, он отодвинул стул для настоятельницы. – Она, будучи в том же возрасте что ее подопечные, ни дня своей жизни не провела в праздности. Потому я не могу сидеть рядом с сестрами, которые трудятся как пчелы, неся любовь божью и не ожидая взамен ничего. Зато я могу последовать примеру нашего Господа и раздать хлеб, и налить вино. И напомнить самому себе, что вера должна помогать, что мы только слуги божьи и дело наше заботиться о его пастве не только на словах. «Кардинал Лорерио показал пример истинного христианина. Кажется, новая кровь действительно не портит Ватикан. Церковь становится ближе и понятнее, не угрожает, но заботится…» – Самаэль бросил газету под ноги Антонио. – Кардинал Лорерио, вы становитесь популярным. – Это не моя заслуга, я не стремился к этому, господин. – Что бы сказали твои журналисты, если бы видели тебя таким, как вижу я? – Самаэль, смеясь, наклонился и сжал горло Тонино. – Голого, на коленях перед… лингамом. Когда этот рот занят не пафосными речами и не молитвой. – Я не рвусь к мирской славе, я держу ответ только перед богом! – губы Антонио дрожали. Он ждал пощечины, с каждым вдохом кадык бился о жестокие пальцы господина. – Разве не может священник оставаться хорошим человеком, несмотря на его грехи? Я приношу вред только себе, поддаваясь. Я уничтожаю свою душу. Но не допущу вреда людям и репутации Святого Престола. – Какой пафос, Тонино, – оборвал игрушку Самаэль. Он ударил Антонио по лицу, позволяя тому упасть. – Простите, господин. – Тонино, мой Тонино, – Самаэль погладил трясущиеся плечи. – Я прощаю тебя. Ты раб мой. И сын божий. И пастырь. Наши отношения не о том, кто ты для них, а о том, кто ты для себя. Антонио уткнулся лбом в колени хозяина. Чем больше напряжения ему удавалось стравить ночью, тем больше себя он мог отдать днем. Демон Самаэль или человек не важно, Антонио он был нужен. Антонио стал зависим. Но замаливая свои грехи, признавая свою ничтожность, он честно старался стать лучше и не возноситься в высокомерии мнимой безгрешности. Демон делал из Антонио лучшего священника, чем он мог бы стать сам, терзаемый страстями и озлобленный. Духовный отец Антонио пытался слепить из него идеального клирика, нетерпимого к греху в любом его проявлении, безжалостного и чистого. Демон освободил живого чувствующего человека. ad libitum лат. - по согласию