спасибо за чай

Когда Мо видит в дали чёрный шатающийся силуэт, ему сначала настолько насрать, насколько это вообще возможно. Мало ли бухих мужиков в такое время шатается? Мо не привыкать, он уже знает, что скорее всего мужик просто пройдёт мимо, а нет — ну, что ж, Мо давно не разминал свои кулаки, которые, между прочим, уже чесались. Когда дрожащий в тёплом воздухе силуэт приближается и его очертания становятся чётче, Мо понимает, что мимо него никто не пройдёт. И кулаками помахать он тоже не сможет: попытается, конечно, но его скорее лицом об асфальт размажут, чем дадут хоть раз задеть. Мо кажется, что он уже видит эту хитроебаную ухмылку, не слезающую с губ Хэ ровно столько времени, сколько они знакомы, и рыжий даже уверен, что намного дольше. Его корежит от мыслей — почему? Почему они вот так постоянно где-то пересекаются, пересекаются в таких местах, в которых ну просто не должны. Рыжий ненароком думает, что случись бы апокалипсис, после которого выжили бы они двое, Мо и Хэ, если бы они поодиночке разбрелись по свету, то уже через месяц встретились бы в какой-нибудь ебанной дыре. Неожиданно? Нет, ожидаемо. И Мо не хотел замечать что-то, что колет под ребром от мысли не видеть этого гондона целый месяц, он просто решает, что был бы рад и не обращает внимания на это странное ощущение в горле. Хэ Тянь был пьян. Пьян в такие щи, что почти прошел мимо рыжего, но в последний момент зацепился расфокусированным взглядом за торчащие волосы и развернулся на все 180 с такими скоростью и ловкостью, с какими это может сделать человек, нажравшийся до черных пятен перед глазами. Хэ с каким-то задушенным смешком заметил, как рыжий дрогнул и медленно повернул голову в сторону Тяня, будто готов был уже слинять незамеченным. Чтобы Хэ его не заметил? Не смеши, малыш Мо, такого не случится. — Вот так встреча. — Иди нахуй. — Когда-нибудь о нас напишут книгу. — Иди. Нахуй. Хэ просто пожимает плечами и устало трет глаза рукой. Он уже не способен на раздельные и адекватные мысли, но имя рыжего очень четко звучит в голове, и Хэ не знает, хорошо это или плохо. Грань между этими понятиями у него стерлась еще после третьей банки пива. А потом он рассеянно замечает, что асфальт с каким-то глухим шорохом приближается к нему, а ноги теряют опору. Хэ сдавленно морщится, когда чувствует крепкие руки на плечах, чувствует, что все содержимое его желудка — если это можно было назвать содержимым — рвется назад. Все так расплывчато, одновременно тихо и шумно, Тянь дезориентируется, небо и земля меняются местами, и он смачно проблевывается, отталкивая от себя рыжего и падая на колени. Стыдно. — Ну пиздец. Мо немного теряется. Он вдруг понимает, что Хэ — тоже человек, тоже иногда делает глупости и тоже умеет блевать. Но абсолютно не умеет пить. Мо садится на корточки рядом, кладет руку на затылок Хэ и ждет, цепляясь за отросшие прядки. Не сильно, успокаивающе. И конечно же рыжий знает, что это — это не желание помочь, не желание успокоить, это просто его должок за тот случай рядом с рестораном. Тогда Хэ не морщился, он просто был рядом, нес какую-то нежную чушь, но такую, которая подействовала на Мо усыпляюще. Было неловко и очень раздражающе признавать, но рыжий в тот момент был благодарен. Это просто его долг. Хэ становится легче. Этого не видно на его сером лице, но Мо знает по себе, что легче. Рыжий снимает с себя толстовку и рукавом вытирает остатки с губ Тяня, помогает ему встать, закидывает руку на плечо и тащит в сторону шоссе. Хэ молчит, и это лучшее, что рыжий может от него ждать. Когда Шань достает из кармана ветровки Хэ ключ от квартиры, он немного колеблется. Но потом понимает — делать нечего. Рыжий сам пошел на это, и он решает, что просто скинет Тяня на его огромную кровать, поставит стакан холодной воды на прикроватный столик и уйдет отсюда восвояси, в надежде, что больше никогда не увидит это место. И рыжий действительно не задумывается, когда начинает снимать одежду с развалившегося звездой на кровати Хэ. Рыжий не думает о том, что это не входило в его планы, когда он какими-то слишком аккуратными движениями укрывает безвольное долговязое тело одеялом. И лишь стук кружки с горячим чаем о стекло прикроватного столика возвращает его в себя. Тогда Мо думает: какого хуя? Ему хочется прямо сейчас пнуть Тяня ногой в живот за то, что он может быть таким — беспомощным, жалким, пьяным в дрова. Лучше бы он не был человеком и тогда, возможно, Шань не строил бы из себя курицу-наседку. Вместо того, чтобы бить Тяня, в отместку рыжий достает из кармана чужой ветровки пачку каких-то дорогих сигарет и вытаскивает зубами одну. Он находит пепельницу на кухне и идет к панорамному окну. Садится вплотную, закуривает и смотрит вверх, за крыши огромных высоток — муравейников, так их он называет про себя. Небо такое темное, окаймленное по нижнему краю грязно-желтым светом от города. Так тихо. Шань позволяет себе расслабить напряженные плечи. Он приглаживает свободной рукой колючие волосы, привычно цепляется пальцами за серьгу в левой мочке уха, прокручивает ее и старается не думать о том, кто ее ему подарил. Сбрасывая пепел, Мо вновь затягивается, пускает дым в толстое стекло, наблюдает, как он рассеивается серым призраком на фоне спящего города. Шань не пугается, когда чувствует руку у себя в волосах. И не дергается, когда чувствует, как рука повторяет его же собственные движения, касается серьги в левой мочке уха, прокручивает ее. Рыжий почувствовал запах перегара еще минуту назад, и он видел в прозрачном отражении в окне белый силуэт. Хэ садится рядом, касаясь своим бедром теплого бедра Мо, перегибается через него, чтобы достать мятую пачку и закуривает трясущимися руками. — Спасибо за чай. — Блевать в следующий раз сам будешь. Хэ усмехается и почти сразу тушит только что подкуренную сигарету — видимо, все еще достаточно хуево. — Ты весь дрожишь, еблан. В кровать иди. — Ты такой заботливый, малыш Мо, аж глаза от умиления режет. — Иди нахуй. Тянь вздыхает и снова уходит в постель, расстроенный тем, что все еще не может курить. Когда Мо слышит очень тихое ровное сопение, он решает, что пора идти. Ему, в принципе, плевать куда, далеко он точно не уйдет — в это время транспорт уже не ходит. Главное — подальше отсюда, подальше от этого говнюка. Рыжий подходит к кровати, чтобы найти в куче шмоток, лежащих рядом с Хэ, свою испачканную затертую толстовку, замечает, что чай так и не тронут, отчего у него в очередной раз неприятно колет затылок, и, вытащив свою вещь, бездумно идет к двери. В широком темном коридоре его останавливает уставший хриплый голос Тяня. — Рыжий. Останься. Мо замирает и, конечно же, злится. Но голос его почему-то абсолютно беззлобный. — С чего бы? Ты вроде жив, а больше меня ничего не волнует. После секундной тишины единственное, что слышит Шань, это вкрадчивое, глухое, господи блять, умоляющее «пожалуйста». Мо всего передернуло, скорее не от этой незнакомой интонации, а от того, что понимает, что не может сказать нет. Безвольное чмо. Рыжий бы сплюнул горькую слюну, если бы был на улице, но проглатывает всю свою раздраженность, снимает наспех натянутые кеды и быстрым шагом идет к постели, поочередно стягивая с себя шмотки. Он без вопросов укладывается рядом с Хэ, отнимает у него половину одеяла, притягивает довольного Тяня к себе и говорит: — Спи, мудак. А Хэ не удивляется. Все в порядке вещей. Он утыкается носом в грудь рыжему, не обращает абсолютно никакого внимания на веснушки, облепляет длинными руками теплую талию и почти сразу засыпает. А Мо — а что Мо? Единственное, что он может сейчас сделать — это запутаться мозолистыми пальцами в чернявых волосах, позлиться на мурашки от чужого тепла и глубоко заснуть. Со всем этим он разберется завтра.