(А)sexuality

Мировое научное сообщество считает «асексуальность» самоопределением людей, которые не испытывают половое влечение ни к представителям своего пола, ни противоположного, ни к любому другому существу или предмету. Они могут влюбляться, они могут любить, могут восхищаться внешностью или личностью другого человека и чувствовать к нему симпатию, но это не вызывает сексуального желания, симпатия остается где-то на уровне осознанного интеллектуального или романтического влечения. Асексуальные желания лежат в других плоскостях близости. Ведутся серьезные дискуссии по поводу того, следует ли считать асексуальность четвертой ориентацией или половой конституцией. А вот Ким Донён предпочитает считать свою асексуальность высшей формой человеческой эволюции. – Секс переоценен, – говорил он Чону во время очередного пятничного набега на запасы рома и колы в любимом баре на девятой улице. – Если бы хоть малая часть человечества в своей пирамиде потребностей поставила секс на позицию не выше… четвертой, к примеру, то уровень образованности и успешного трудоустройства увеличился бы в разы, понимаешь? – Понимаю, котик, но ничего с этим не сделаешь, – отвечал ему Чону снисходительным тоном, будто объяснял ребенку, что Санта Клауса из торгового центра нельзя забрать домой. Приятный живой блюз, приглушенное освещение, мягкие диваны – все это расслабляло не меньше алкоголя, и слушать тираду лучшего друга о глупости человечества Чону не особо хотелось. Сейчас бы потанцевать… – Жизнь в обществе, где для каждого подразумевается половая активность, – продолжал Донён, водя пальцем по стакану и устало подпирая ладонью голову, – и где эти мыльные оперы, реклама, музыка, они рисуют каждого каким-то животным, постоянно искушаемым сексом… – Нет ничего плохого в желании секса, Донён. – Но нет ничего хорошего в пропаганде желания секса! Чону лишь закатил глаза, опустошил свой стакан с ромом и, кинув небрежное «ты надоел», скрылся меж столиков, чтобы уговорить музыкантов на пару песен Фрэнка Синатры и выцепить любимого красавчика-официанта. Донён проследил пьяным уставшим взглядом за тонким силуэтом друга. Этот глупый ребенок жил в свое удовольствие, совсем не беспокоясь о мире и человечестве. Сам Донён был лишь на два года старше, но считал себя гораздо более зрелым и чувствовал глубокое разочарование из-за того, что люди вокруг не могли постигнуть его собственную реальность. Он рассматривал красивых и приятных девушек в баре, парочку размалеванных шлюх, богатых и статных мужчин у барной стойки, которые искали себе пассию на ночь, но не решались подойти к потенциальным любовницам даже на пару метров. Многие столики были заняты громкими и пьяными компаниями людей разных возрастов и положений, официанты шустро бегали вокруг этой толпы и с таким же пренебрежением посматривали на посетителей, как и сам Донён. Музыканты на сцене играли «Come Fly With Me», а пухлая невысокая женщина низким голосом напевала знаменитые строчки. Донёну хотелось, как в песне, улететь куда-то далеко-далеко, где никто не стал бы его осуждать, никто не стал бы давить и требовать того, чего он никогда не сможет дать. Три случая в жизни Донёна сделали его тем, кем он являлся сейчас. Три случая осознания собственной непохожести или даже неправильности. Три случая, которые сломали и заново сформировали Донёна как личность. Первый произошёл в 16 лет. Ким Донёну в школе всегда завидовали. Он быстро вырос и возмужал, и хотя никогда не отличался ярко выраженной маскулинностью, часто привлекал внимание и вызывал к себе симпатию, даже не желая этого. Донён всегда был на первом месте в рейтинге учеников, а директор лично устраивала праздничные церемонии в спортзале школы, где торжественно вручала мальчику грамоты и дипломы за призовые места на городских олимпиадах и конкурсах. У Донёна был невообразимо красивый старший брат, о котором мечтали почти все его одноклассницы, а иногда и одноклассники, что заставляло мальчика лишь больше раздражаться и делать брату мелкие пакости. Но, пожалуй, главной причиной зависти всегда была Бэ Джухён. Донён и сам не знал, как ему удалось выиграть такой джек-пот. Прекрасная Джухён была на год старше, на порядок красивее и в миллионы раз желаннее, чем сам Донён. А твердый и независимый характер увеличивал стену между ней и ее сверстниками до невероятных размеров. Какое счастье, что стена между Джухён и Донёном оказалась немного тоньше. Девушка часто приглашала Донёна к себе домой, делала удивительно вкусные кексы с ванилью и советовала действительно интересные книги. Они могли часами обсуждать поэмы Поля Верлена, сидя на крыше дома Джухён в огромном пледе и куче мягких подушек, могли целыми вечерами спорить о происхождении вселенной, пока гуляли по слабоосвещенным паркам или набережной реки Хан. А порой подростки могли за весь вечер не проронить ни слова, занимаясь каждый своим делом и чувствуя себя до странного уютно вместе. Донён искренне мог сказать, что любил Джухён. Любил, как любят лучшую подругу или сестру, любимую песню или ценное украшение. И может, он даже чувствовал бы себя негодяем, если бы не знал, что сама Джухён относилась к нему точно так же. Но все же они встречались. Свой первый поцелуй с Джухён парень помнил по сей день. Ее губы пахли клубникой, а волосы – сиренью. Ее кожа была мягкой, как мамин любимый шелк, ее хотелось гладить и наслаждаться этой нежностью. Ресницы девушки дрожали, а тонкие пальцы водили по рукам Донёна, вверх по предплечью, останавливались где-то у локтя и вновь возвращались вниз к кистям, словно боялись зайти дальше. Джухён не боялась, но дальше пока не заходила. Внутри Донёна медленно распылялись нервозность и разочарование, когда легкие покалывания в губах и теплота девичьего тела рядом не вызвали ничего, кроме скуки. Это не было неприятно. Даже не трудно. Немного чуть более интимно, но, в общем, довольно мило: как комплимент. Он мягко и по наитию гладил бедра Джухён, изгибы тонкой талии, очерчивал дрожащими пальцами острые позвонки на спине, он пытался отвлечься на ощущения и восприятие окружения. Донён чувствовал холодное дуновение весеннего ветра, слышал шумных мальчишек на улице, играющих в футбол, и голос телеведущего, доносящийся из окна на первом этаже дома. Парень ощутил панику, когда Джухён придвинулась ближе и аккуратно села Донёну на бедра. Девушка была совсем легкой, и Донён инстинктивно обнял ее за талию. Они сидели на крыше дома Джухён, и это первое, что пришло парню в голову: – Нас могут увидеть... – сказал он, разорвав поцелуй. – Какая разница? – Твой отец меня убьет. Джухён долго смотрела на лицо парня перед собой, прежде чем тяжело вздохнуть, еще раз легко поцеловать его в губы и быстро подняться на ноги, схватив Донёна за руку и потащив внутрь дома. Первый поцелуй не сдвинул с места их странные отношения, а вот противоречия внутри Донёна – определенно. Он не хотел свою девушку и осознавал это как никогда трезво и четко. Он хотел смотреть на нее, слушать ее, говорить с ней, иногда даже прикасаться, но он не чувствовал совершенно никакого возбуждения. Поцелуи стали для парня рутинным бессмысленным жестом, вроде рукопожатия или поклона, которым сопровождались приветствия и прощания с Джухён. На уроке биологии Донёну впервые пришло в голову, что проблема, возможно, была не в девушке и даже не в его отношении конкретно к ней. Гомосексуальность уже не была чем-то новым даже в консервативном корейском обществе, но от представления себя самого в этой роли по коже Донёна пробежали мурашки. Он медленно осмотрел сидящих в классе одноклассников и закатил глаза в ответ на собственные мысли. Даже будь он геем, эти придурки бы ему не понравились. Сглотнув, Донён ненадолго задумался. Парни в школе состояли сплошь из дурости и гормонов, потные, липкие, безмозглые, жаждущие отыметь любые теплые объекты, словно их жизни зависели от регулярных семяизвержений, – у Донёна даже не укладывалось это в голове. Ему случалось пару раз проснуться и обнаружить свои простыни в подозрительном состоянии, иногда он тоже мастурбировал, когда этого требовал молодой растущий организм, но сама идея проникновения в какое-либо темное и мокрое отверстие в другом живом существе приводила Донёна в ужас. Он не говорил об этом с Джухён, но девушка никогда и не настаивала на какой-то сексуальной близости, за что Донён был неимоверно ей благодарен. Он не думал о том, что ее, возможно, это оскорбляло. Даже не хотел думать. Их отношения продлились почти три года до выпускного Джухён и ее переезда в Нанкин. Никто не пытался обсудить судьбу их отношений, строить какие-то планы или, наоборот, заявить о расставании. Донён помог девушке собрать вещи, лично отвез ее на отцовской машине в аэропорт и крепко обнял, когда прощался. Джухён даже проронила пару слезинок, говоря о том, как благодарна Донёну за проведенное вместе время. Он поцеловал ее на прощание, в глубине души ощущая, что действительно обожал эту хрупкую, но удивительно сильную девушку. Однажды он мог бы жениться на ней. Если бы не считал, что Джухён заслуживала кого-то гораздо лучше. Второй надлом в сознании Донёна случился на первом курсе учебы в университете, когда неугомонный однокурсник и сосед Донёна по комнате Читтапон затащил парня на студенческую вечеринку в доме одного из старшекурсников. Яркие разноцветные огни, громкая электронная музыка, дешевое пойло из ближайшего маркета и пьяные подростки, почувствовавшие настоящую свободу вдали от дома. Эта вечерника была тем, ради чего существовала молодость, как уверял его Читтапон, и Донёну действительно хотелось верить в это. Непривыкшему организму хватило трех бокалов пива залпом, чтобы Донён начал выплясывать меж безумных потных тел в ритм музыке, разносящейся, наверное, еще на пару кварталов вперед. Ему было плевать и на отвратительные парочки, которые прилипли друг к другу, как пиявки, и на горы сломанной мебели по всему дому, за которую кому-то определенно придется платить, и на запахи явно нелегальных веществ в комнатах, и даже на важную контрольную по латыни в понедельник. Плевать ему было и на того, кто обнимал его сзади и руками придерживал за косточки на бедрах, пока Донён увлеченно подтанцовывал трекам малоизвестных ди-джеев. То, как его смог подцепить японец с абсолютно безумными глазами, Донён и вовсе не помнил. Комната, в которую привели парня, была типичной подростковой спальней на втором этаже дома, но с одним лишь отличием – по всей ширине одной из стен, от самого пола до потолка, стояло огромное стекло, заменяющее собой обычное окно. Донён отчетливо видел, как на заднем дворе парочка пьяных девушек таскала друг друга за волосы, а третья снимала их на телефон, и это почему-то его рассмешило. Он услышал громкий для возникшей тишины щелчок замка и насторожился. Парень перед ним быстрым движением стащил с себя футболку и бросил куда-то на пол, явно не беспокоясь о ее сохранности. – Как тебя зовут? – спросил Донён, разглядывая накачанное жилистое тело и думая лишь о том, что будь он художником, точно захотел бы этого японца себе в натурщики. – Юта. – А я Донён. Парень лишь посмеялся: – Да мне плевать. Мгновение, и легкое расслабленное тело Донёна повалили на мягкие простыни. Он чувствовал руки парня повсюду, будто целью всей его жизни было заклеймить бедного первокурсника своими прикосновениями, не оставив ни единого живого сантиметра кожи. Юта одним рывком сорвал с Донёна рубашку, пара пуговиц упала на пол, и этот тихий глухой звук еще долго звучал в его голове как напоминание об этой ночи. Накамото не был грубым или жестким, но уверенность и абсолютное доминирование над собой Донён чувствовал каждой клеточкой тела. И это пугало. Юта целовал его почти нежно куда-то в шею, прикусывал и пробовал на вкус, заставляя табун мурашек пробежать по коже парня. Он расценил это как возбуждение и ухмыльнулся, тихо прошептав что-то на японском. Донён чувствовал лишь неловкость. Он был готов к тому, что однажды придется рискнуть и получить нежеланный опыт. Он часто думал о том, что в такие моменты слишком много мыслей в голове мешают сосредоточиться на собственных ощущениях, а низкое либидо – еще не показатель его отсутствия. Он терпел прикосновения Накамото, его поцелуи на шее и ключицах, его руки в своих штанах и думал лишь о том, что стоило хотя бы попробовать получить удовольствие. Когда Донён стал отвечать на ласки Юты и даже рискнул расстегнуть тому ширинку, японец будто вовсе сорвался с цепи. Тело Донёна резко перевернули на живот, медленно провели ладонями по бледной спине, сильными пальцами очерчивая каждый изгиб, и резким движением стащили с него джинсы. Настоящая паника и полное отрезвление настигли Донёна в тот момент, когда он оказался без белья, в абсолютно беззащитной позе и перед пьяным сумасшедшим старшекурсником, который собирался сделать то, на что ему вроде как дали разрешение. По крайней мере никак не препятствовали. Накамото, словно почувствовав страх парня под собой и сжалившись над ним, стал мягко гладить Донёна по рукам и спине, расцеловывать плечи, изящную линию позвоночника, милые ямочки у копчика и россыпь мелких родинок на левой ягодице. Юта улыбнулся и пьяным, хриплым от возбуждения голосом прошептал куда-то в затылок парню: – Похоже на созвездие. – Что? – Донён, погрузившийся в собственные мысли и попытки возбудиться, вздрогнул, не ожидая реплики парня. – Родинки. Выглядит как Орион. – А ты что, астроном? Юта снова засмеялся, находя дерзость этого парня чем-то милым и забавным. На самом деле он любил, когда его не слушали. – Для тебя хоть космонавт. Донён хотел было съязвить в ответ, но прохлада, которую неожиданно почувствовал парень из-за отсутствия горячего тела над собой, и звуки копошения где-то слева отвлекли его. Юта привычными движениями нашел в чужой прикроватной тумбочке тюбик смазки и целую ленту презервативов. Донён искренне взмолился Богу, в которого не верил, чтобы в голове японца не было идеи использовать сегодня их все. – Мне стоит сказать, что я буду нежным? – усмехнувшись, произнес Накамото, растирая в руках вязкую прозрачную смазку. Она приятно, но резко пахла бананами, и это заставило Донёна скривиться. Юта не дал ответить, проник сразу двумя пальцами в узкий проход и надавил второй рукой на затылок Донёна. – Даже не надейся. Ощущения, которые Юта подарил парню в последующие полчаса, наверняка будут ожидать Донёна в собственном адовом котле. А вместо красных хвостатых чертей вокруг будет плясать пара таких же диких японцев, которые целую вечность будут втрахивать грешную душу Донёна в какую-нибудь железную доску с гвоздями или раскаленную лавой грязную землю. Небольшое физическое возбуждение, которое чувствовал Донён до этого момента, сошло на нет, но никому в комнате не было до этого дела. Ни пьяному японцу, ни осуждающим лицам неизвестных людей с фотографий на стенах, ни самому Донёну, который спустя некоторое время привык к болезненным ощущениям в пятой точке и давлению сверху и просто пытался не напрягать тело, чтобы не причинять себе еще больший вред. Он сам был виноват, что пошел на это. Его никто не заставлял. Донён немного оттолкнул японца, чтобы перевернуться и лечь на спину, но Юта, ни секунды не медлив, еще в движении подхватил парня за талию и резко усадил того на собственный член. Донён не ожидал такого и вскрикнул от режущей боли, когда парень, теперь уже под ним, руками и бедрами заставил все тело Донёна буквально прыгать на себе. Донён не видел ничего, кроме сумасшедших черных глаз и мягкого розового рассвета из огромного окна в комнате. Он сосредоточился на далеком горизонте, разрезающем весь мир пополам, и стал считать овец. Это было лучшее, что пришло парню в голову. Юта то замедлялся, проникая как можно глубже и мягче в юное тело, то срывался на какой-то сумасшедший темп, заставляя Донёна шипеть от боли и инстинктивно впиваться ногтями в сильные плечи японца. Кончил Накамото громко, грязно и почти как в дешевой порнухе. Даже шлепнул Донёна по ягодице, когда парень попытался подняться с кровати и сбежать в ванную. Теплая вода не смывала с его кожи ощущение горячих прикосновений. Донён невидящим взглядом пялился на свое отражение в зеркале душевой кабины, рассматривал засосы и ссадины, которые оставил после себя Юта, и думал о том, что совершил огромную ошибку. Если бы Донён сосредоточился, то почувствовал бы, как в воде терялись собственные слезы обиды и разочарования. Он просидел в ванной комнате почти час, прежде чем собраться с силами и выйти. Спальня, как он и ожидал, была уже пуста. Донён медленно собрал свои вещи с пола и, превозмогая дикую палящую боль в пояснице, стал одеваться. Накамото, как позже узнал парень у Читтапона, учился на два курса старше них и состоял в университетской команде по футболу. Послужной список его пассий даже при желании не поместился бы в голове у Донёна, но и без этого первой целью парня стал поход к венерологу. Успешный, что не могло не радовать. А встретившись в коридоре университета через пару недель, Юта даже не узнал первокурсника. «Вот и прекрасно», – подумал Донён, искренне радуясь, что эта ночь осталась только в его памяти. После пары месяцев ненависти к самому себе Донён пришел к выводу, что секс без любви – это точно не его. А судить о своем отношении к самому сексу по этому неудачному первому опыту Донёну все еще мало хотелось. Он нормальный. Просто сосредоточен на других вещах. Донён решил считать себя закоренелым романтиком-бисексуалом, поскольку к этому времени осознал, что находил людей привлекательными вне зависимости от их пола. Юта вот тоже был чертовски привлекательным, но ничего, кроме тошноты, у Донёна теперь не вызывал. Третий переломный момент в жизни Донёна был торжественно назван в честь самого чудесного человека в мире – «Ким Чону». Яркий, очаровательный, невероятный Ким Чону, который с порога заявил, что с начальством не встречается, заметив восторженный взгляд в свою сторону. Донён, в общем-то, не думал о новом аспиранте в этом ключе, но оспорить такое наглое заявление даже не попытался. Чону потом стал постоянно таскать на кафедру маффины с шоколадом и приводить всех коллег в восторг, и в этом всеобщем помешательстве на юном активном аспиранте Донён почему-то все еще выделялся для Чону особым интересом к своей персоне. – Знаешь, если у меня что-то на лице, стоит просто об этом сказать, а не молча пялиться, – сказал он однажды парню, перебирая старые отчеты преподавателей по закрытым сессиям. Донён лишь нахмурился и ответил: – Нет у тебя ничего на лице. – Тогда просто признайся, что втюрился в меня! – Я не втюрился! – Донён громко рассмеялся, подхватывая игривое настроение собеседника. – Боже, Чону, что за детсадовский сленг. Перебрасываться парой кокетливых фраз посреди разговора вошло у парней в привычку. Для Донёна это стало поводом посостязаться в остроумии, а для Чону – лишним доказательством своей привлекательности. И оба были довольны. Они как-то совсем быстро и незаметно стали друг для друга неотъемлемой частью жизни. Донён и не помнил, когда в последний раз так искренне и не стесняясь восхищался другим человеком, уважал его и получал в ответ такие же эмоции, не переходящие в какие-либо физические контакты. Но в один холодный зимний вечер их дружба чуть не треснула по швам, как считал сам Донён. Чону обожал трилогию «Властелина Колец» и уговорить друга на марафон любимого фэнтези на удивление не стало для него проблемой. В субботу вечером парни запаслись целой кучей вредных дешевых закусок и ящиком пива, обрубили все связи с внешним миром и, закутавшись в одно огромное одеяло, окунулись в мир Средиземья. Донёну было тепло и уютно с Чону под боком, и даже когда парень положил свою голову ему на плечо, Донён не почувствовал ничего, кроме приятной тяжести. На экране Саруман как раз приступал к созданию своей армии, когда Донён ощутил мягкое поглаживание по своему бедру и учащенное сердцебиение в грудной клетке, что прижималась к его боку. Чону уже не смотрел фильм. Он ткнул Донёну пальцем в кончик носа и глупо захихикал, когда в ответ получил потерянный недоумевающий взгляд. – Что ты делаешь? – наконец решился спросить Донён, наблюдая за тем, как Чону возился в огромном одеяле, пытаясь подобраться поближе к Донёну. – Не знаю, – хмыкнул он. – Развлекаюсь? Донён не успел даже моргнуть, как почувствовал мягкую теплоту на губах и горячее тело, которое прижималось к его собственному. Чону целовал медленно, тягуче, очерчивал языком контур тонких губ, игрался. Донён мог бы даже посчитать это приятным, если бы все не было настолько неправильно. Чону был его другом. Лучшим другом. Донён взял лицо парня в собственные ладони и спокойно отодвинул от себя. Тяжело нахмурившись, он обвел большими пальцами скулы Чону, провел вниз по шее и мягко оттолкнул. – Ты не хочешь меня? Голос Чону все еще был игривым и веселым, но нотки нервозности мимо чуткого слуха парня не прошли. Чону не отпрянул, а лишь сильнее прижался всем корпусом к телу Донёна, больше не пытаясь что-либо предпринять. – Не хочу, – произнес Донён на выдохе. – Дело не в тебе… – А в чем? Донён прикрыл потяжелевшие веки и почувствовал головную боль. В свои двадцать пять лет парень был абсолютно уверен в том, кто он и что ему нужно. И еще больше – в том, что ему совсем не нужно. Вот только говорить об этом кому-то вслух еще не доводилось. – Это скучная и долгая история. – Ну, Гендальф все еще Серый, а значит, мы никуда не спешим. Чону обвил руками талию парня и буквально лег на него всем своим телом. Он положил голову на грудь Донёна и спокойно продолжил смотреть фильм, иногда одновременно с оригиналом повторяя реплики персонажей и смеясь над собственной детской привычкой. Парни досмотрели второй фильм и прикончили половину пивного ящика, когда язык Донёна развязался настолько, чтобы мысли вернулись к недавним событиям и легким поцелуям. Донён рассказал другу все, что только пришло в его голову. И о глупом старшем брате, и о чудесной Джухён, которая прочувствовала все тонкости личности парня раньше, чем он сам. Донён рассказал и о своем первом сексе с японцем-старшекурсником, разумно утаив имя Юты, который сумел стать известным футболистом у себя на родине и даже приобрести образ примерного семьянина. Донён рассказал о своих сомнениях, о постоянных метаниях в догадках и экспериментах над собственной сексуальностью. Донён плакал, говоря о своих редких поездках к родителям. «Пора задуматься о семье, сынок, – говорил порой ему отец за ужином. – Дочь господина Чхве давно спрашивает о тебе, неприлично так игнорировать девушку». Чону в ту ночь поцеловал его еще два раза – в губы, найдя это единственным способом остановить приближающуюся истерику друга, и в лоб, когда голова Донёна лежала у Чону на коленях, а тонкие пальцы парня перебирали жесткие черные волосы и массировали затылок. – Я бы хотел быть таким, как ты. Донён нахмурился и фыркнул: – Неправда. – Правда, – Чону потыкал пальцами в живот парня и улыбнулся. – Это будто следующая ступень развития, знаешь. Ты дальше от мира животных, чем остальные. Донён тогда лишь рассмеялся. А потом Чону пришлось возненавидеть себя за эти слова, потому что всего пара необдуманных фраз создала «монстра», как говорил сам Чону. Утром за завтраком Донён наблюдал, как его друг по всей квартире гонялся за своей кошкой, в попытке заставить ее съесть витаминки, и глупо улыбался. Именно этот наглый и искренний Чону словно завершил формирование Донёна как личности и помог ему обрести новое дыхание. Именно этот легкомысленный и озорной парнишка однажды дал понять парню, что его готовы принять немного другим, отличающимся от большинства, слегка «сломанным», как сказал однажды Донёну бармен из приграничной забегаловки. Именно Чону заявил, что готов удерживать тело лучшего друга в трусах даже в самых экстренных случаях и, как настоящий рыцарь, отбивать любых наглецов, позарившихся на священную задницу Ким Донёна. И именно этот Чону прямо сейчас счастливо выплясывал у сцены со своей любимой лопоухой каланчой в рабочей форме, который дергался подобно умирающему на суше лососю, но при этом считал себя лучшим танцором мира. Рядом с нелепым, хоть и красивым, Юкхэем Чону выглядел еще более хрупким и изящным, еще более волшебным. Юкхэя надолго не отпустили, и уже совсем скоро парнишке пришлось вернуться к своим обязанностям. Донён смотрел, как Чону поцеловал его в щеку и игриво толкнул в сторону, а после пьяной счастливой походкой возвратился к их столику. Проматывая в голове события собственной жизни, Донён как никогда четко осознавал, что самое важное всегда происходило из-за других людей. Нас формировало общество, окружение, нас создавали другие люди и их отношение к нам. – Позволь себе открыться, котик, – мягко сказал ему Чону, приобнимая за плечи. – Расскажи ему все, что чувствуешь, о чем думаешь. Секс, может, и переоценен, Донён, но любовь ты точно недооцениваешь. Бархатный голос вокалистки на сцене в унисон глубоким звукам трубы твердил: «Пусть в твоих снах найдётся место для меня», и сердце Донёна забилось быстрее обычного. Чону, как всегда, смотрел на него так, будто знал секреты всего мира. – Ты прав. – Я всегда был умнее тебя. Донён рассмеялся. Это был просто невероятный вечер. – Пошли танцевать. – Серьезно? – Чону счастливо округлил глаза, ища подвох. Донён не заставил себя ждать, схватил парня за руку, повел прямо к сцене и закружил тело друга в ритм потрясающей живой музыки и ночных огней. Ближе к утру Донён поймал первое попавшееся такси, кое-как усадил свое непослушное тело в мягкий салон машины и назвал водителю собственный адрес, но с поправкой на соседнюю квартиру. Тот факт, что знать номер квартиры водителю было не обязательно, в голове Донёна не отложился. Надеясь, что хозяин дома не прогонит его, парень требовательно давил на кнопку дверного звонка в квартире напротив своей, пока та не открылась и руку Донёна насильно не оторвали от треклятой кнопки. Джэхён даже не удивился позднему гостю. Втащил Донёна в свою квартиру, заставил снять ботинки и отвел на кухню. Одна ложка крепкого зеленого чая, три ложки сахара с горкой, пара листочков сухой мяты, две капли эвкалиптового бальзама, и Донён пришел в чувство всего спустя минут пятнадцать. – И о чем ты хочешь поговорить сегодня? – спросил его Джэхён, мысленно меняя планы на наступивший новый день и вспоминая меню их любимого суши-ресторана с доставкой. Джэхён улыбнулся и заставил парня перед собой долго рассматривать забавные ямочки на щеках и идиотскую зеленую футболку с логотипом Звездных Войн. Донён почувствовал себя дома. – Поговорить… – повторил Донён и смешно нахмурил брови, будто готовился к диалогу всей своей жизни. – Поговорим о самоопределении.