Прятки

      Всю жизнь Окума Танукичи только и делал, что прятал что-либо. Свою фамилию, своё родство, нижнее бельё неизвестного происхождения (он так и не решился спросить у Поросли, чьи трусы регулярно носит на голове. Меньше знаешь — крепче спишь), свои чувства к Анне-семпай, свою девственность (уже ОТ Анны-семпай), свою любовь к пошлостям, в конце концов. Всю жизнь он прятал что-либо, но прятаться самому ему приходилось впервые.       В первый раз это случилось, когда Блюстители Морали чуть не ухватили его (буквально) и Аяме (образно) прямо за хрен, во время одной из крупных эррористических акций. Они были буквально на кончике от того, чтобы сесть далеко, надолго и, вполне возможно, на что-то. Уйти от знакомства с тюремными душевыми им удалось буквально чудом, если, конечно, бомбы с повышающими либидо газами (made by Fuwa Hioka) можно назвать чудом. Адреналин и тестостерон буквально бил в виски. Этот день Окума запомнил надолго.       Секретарь уч. совета Академии Токиока громкими шагами измеряла туда и обратно маленькое пространство кофейни, которая принадлежала хрен знает кому, ибо выяснить личность таинственного молчаливого покровителя опаснейшей эррористки Танукичи так и не удалось. Сам парень судорожно пытался успокоить бегущую по венам кровь, глотая стоящий перед ним на столе чай. Безуспешно.       — Столько энергии, столько бл@дской энергии! Куда же её деть?! — голос Куджо буквально дрожал от будоражащих эмоций, гормонов, а возможно и небольшой доли фирменного газа.       — Ну… — «эксперт» по обсценности уч. совета этой же Академии судорожно вздохнул, безуспешно пытаясь взять под контроль внутренний огонь, — там ещё толпа, можно было бы…       Брюнетка резко, с громким шаркающим звуком, повернулась к нему на каблуках. В помещении установилась звенящая, наполненная чем-то непонятным для разума, но практически осязаемом для базовых инстинктов, тишина. Золотые глаза Аяме Куджо смотрели в карие глаза Танукичи Окумы так, будто видели из впервые.       — Перепихнёмся? — хрипло не то спросила, не то утвердила она, на чистом рефлексе раскрывая свой вульгарно розовый мобильник-блокиратор.       — Толпа подождёт, — так же хрипло отозвался через пару секунд парень, резко поднимаясь со своего насиженного места и стремительно сокращая расстояние, разделяющее его и девушку.       В последствии, он не раз и не два задумывался о том, что ими двигало. Адреналин. Их деятельность. Подростковые гормоны, наверняка. Возможно, опять же, газ Фувы. Что-то большее? Первое время он думал, что ничего такого не было, ибо по настоянию Куджо они всё забыли и «никогда больше не вспоминали об этом дне, ты понял меня?».       Первое время.       Во второй раз это случилось где-то через пару месяцев после того дня. И началось всё с того, что Аяме, на очередном совещании членов SOX, пустилась в свои любимые «Танукичи-опять-опоздал-из-за-того-что-банан-Горики-семпая-слишком-вкусный», а Окума, как и обычно, пытался её осадить. Что удивительно, удерживаясь от нецензурных выражений. Вот тогда великая художница всея организации, именуемая Отоме Саотоме, выдвинула краткое, простое и гениальное решение конфликта.       — А почему бы вам, вместо того, чтоб лаяться в вертикальной плоскости, не перейти таки в плоскости горизонтальную? Требуется мне источник вдохновения, я весьма таки устала от фетишей, хочу немного классики.       И именно тогда Окума впервые увидел зрелище, которое он так же запомнил практически на всю жизнь. Аяме Куджо, Поросль Во Снегу, Голубой Снежок, регулярно бегающая в простынке на голое тело, шутящая про кончу, сношение и геев… смутилась, покраснела до корней волос, дыхание её сбилось, а глаза бешено забегали по всему подвалу, словно пытаясь найти спасительную форточку. Сам Танукичи, упомянем справедливости для, выглядел не лучше, но для него это было нормой. Картину маслом прервал громкий щелчок фотоаппарата (абсолютно древнего, практически из каменного века) и ехидно-довольное выражение лица Косури. На что-то бешено записывающую в блокнот Хиоку (принятую в эррористы после испытания тех самых, Шинигами бы их побрал, гранат) внимания никто не обратил. Вечером того же дня, Окума мирно занимался любимым делом, а именно — проходил какую-то очередную древнюю игру, сидя за столом и попивая обжаренный зелёный чай. Вроде как, она называлась Тирания, но это к нашему делу не относится. К делу относится то, что его нагло прервали.       — Пизд@ц, — приветствие фигуры, мявшейся на пороге, обещало увлекательную беседу, — Танукичи, надо поговорить.       — Согласен. Заходите, Куджо-семпай — введение короткого ПИН-кода, и вот, бронированная дверь под напряжением отъезжает в сторону, пропуская вечернюю гостью в скромное холостяцкое жилище. В ответ на вопрошающий взгляд и поднятую левую бровь, парень лишь пожал плечами и ответил, — Суровая необходимость. Анна-семпай в последнее время совсем уж не даёт прохода, обычная запертая дверь её уже не останавливает.       — Что… — судя по ехидной роже главы SOX, Аяме уже в очередной раз хотела спошлить, но в последний момент её лицо сменилось на смущённое и задумчивое. Они какое-то время мирно общались, шутили и смеялись, распивая чаи, однако в один момент Куджо всё же начала тот разговор, за которым пришла сюда.       — Танукичи, — она прикрыла глаза и задумчиво положила подбородок на сцепленные пальцы. Локти её стояли на столе, чёрная коса свисала через левое плечо, а на лице вновь читалось смущение и замешательство. Окума подумал о том, что никогда ещё не видел Куджо-семпай настолько красивой. Не поражающей, шокирующей, привлекающей взгляд, а просто красивой, — по поводу того раза… — она упёрлась взглядом в стол, не зная что и сказать.       — А что по его поводу, Куджо-семпай? — эррорист поневоле лишь пожал плечами, — Вы решили, что не хотите вспоминать об этом. А значит — и я не хочу, — на самом деле, он очень сильно лукавил. Воспоминания о случившемся регулярно посещали юношу в САМЫЕ неподходящие моменты. На уроках, перед сном, во сне, на операциях. Причём, не только воспоминания. Мысли о Аяме Куджо крутились в его голове почти все сутки напролёт, лишь изредка выталкиваясь инстинктом самосохранения при встрече с Нишикономией Анной. Они были самого разного содержания. От любимого цвета пошлой брюнетки, до того, как здорово бы она смотрелась, сидя на этом подоконнике, медленно проводя рукой по… Короче, Танукичи Окума почти помешался.        — Ага, вот оно что… — брюнетка странно поёрзала на своём месте за столом, и тогда юноша первый раз за вечер, ухватил носом два едва заметных запаха: запах апельсинов и запах каких-то химических веществ. И если в первом запахе он с огромным удивлением узнал духи Аяме, то второму значения не придал. Зря. — Послушай, Танукичи, а если я, ну… — она судорожно закусила обе губы, явно при этом намереваясь продырявить взглядом пол -…передумала? Что тогда? Что, если я изменила своё решение? И вновь, на пару минут, установилось молчание. То самое молчание. А когда оно закончилось, назвать прорывающиеся сквозь укреплённые стены звуки приличными язык бы не повернулся ни у кого. И ни Окума, ни Аяме не обратили внимание на странный химический запах. Как и на скрытые камеры тоже.       Дальнейшие разы Танукичи уже не считал. Прогулка в парке, первое официальное (но от этого не менее секретное, жить то хотелось обоим) свидание, крыша торгового центра после очередной успешной операции, подсобка школы (как потом шутила Поросль: «Никогда Штирлиц не был так близок к тому, чтоб фрау Нишикономия застукала его на месте преступления»), День Рождения Саотоме-семпай, даже лаборатория Фувы (собранного материала ей явно было мало, афродизиаки первое время исправно продолжали поступать в пищу и питьё подопытных. Однако необходимость в них скоро отпала). Про многочисленные вещи «встречи по домашнему» и упоминать не стоит.       Всю жизнь Окума Танукичи прятал что-либо, но прятаться самому и с кем-то вместе ему приходилось впервые. Было ли это плохо?

Отнюдь.