Raven and Fox

— Ой, все, — говорит Лойсо и накрывается одеялом с головой, попутно пиная Джуффина, что есть силы. Мол, вали уже отсюда. — Лойсо… — в голосе Кеттарийца укоризны столько, что в пору удавиться, но Великого и Ужасного магистра ордена Водяной Вороны — это совершенно не пронимает. Он только еще сильнее кутается в одеяло. — Ну, и ладно, — покорно соглашается Джуффин, поднимаясь с постели. *** Лойсо пахнет чем-то сладким и свежим одновременно. Иногда почему-то от него несет болотной тиной и гнилью. Джуффина иногда напрягают эти ароматические качели, его чуткий совершенно лисий нюх, в такие моменты просто сходит с ума. Хочется ведь — нюхать-нюхать-нюхать, а не язвить и задевать за живое. *** Чиффа пахнет лесом, деньгами и крепким табаком. Этот запах стабилен и не изменчив, чтобы не происходило с его обладателем. Лойсо нравится такая стабильность в ароматах. Возможно, восприятие запахов у него не такое острое, как у Охотника, но… базовые оттенки ароматов магистр в состоянии уловить. *** — Три! — ликующе сообщает Джуффин Лойсо. — Что — три? Куда — три? — Пондохва сонно трет свои глаза, надеясь, что это сгонит тяжесть, почти похмельную, с головы, но — нет. — Родинки, — доверительно шепчет Халли. — У тебя всего три родинки. И все три на лице. А на плечах веснушки. И на пояснице, над самыми ягодицами. Лойсо становится ужасно неловко и почему-то стыдно. Он отодвигается от Чиффы, плотно закутываясь в одеяло. Голова у него еще тяжелая со сна, но в ней уже бродят подозрительные мысли. *** — Я буду называть тебя — Ло! — Джуффин откидывается на спинку стула, наблюдая, как моментом сначала зеленеет, а потом краснеет Лойсо. — Ну, что же, Джу… — не остается в долгу тот. Халли хохочет так, что чуть не падает со стула и пугает трактирщика своим этим диким, ужасным хохотом, который больше похож на предсмертные хрипы умирающего от удушья. *** — Сыграем в крак на желания? — Я похож на дурака? *** Лойсо сидит на крыше своей резиденции и смотрит на догорающий закат. Ему сегодня все лень, даже испытывать ярость и ненависть, к которым он привык. Пондохва уже даже и не помнит с чего он так возненавидел этот мир. Ну, то есть, конечно, поспи-ка двести лет под этот сраный стишок про ворону, но ведь… не только же в нем была причина? Лойсо не хочется копаться в себе, ему хочется смотреть на закат. Усталость свинцовым одеялом ложится на плечи, опуская их вниз. Сил держать спину прямо у магистра уже практически нет. — Хэй-хэй-хэй! — беспутный шимарский лис плавно спускается откуда-то с небес. — Почему грустишь, ворона? — Отвали, Чиффа… — Экий ты сегодня, — цокает языком Джуффин, аккуратно устраивая свой зад рядом. На нем теплое шимарское лоохи с капюшоном. Их плечи соприкасаются и от этого плечу Лойсо чуточку теплее. На магистре ведь из одежды только легкая белая рубаха да брюки, — не приветливый. — Я всегда такой, — цедит мрачно Лойсо даже не поворачивая голову. — Ну, уж, нет, — фыркает Халли. — Знаешь, расскажу-ка я тебе одну великую тайну, почти что колдовскую. Лойсо наконец-то поворачивается к Джуффину лицом и тот на пару секунд замирает, потому что на него смотрит Лойсо. Просто такой Лойсо какой он есть на самом деле, без малейшей капли отражения собеседника. — И? — Поднимаешь правую руку, — Джуффин поднимает руку, а потом возмущается, заметив, что его собеседник этого не делает. — Хэй, ворона, давай, поднимай руку! Лойсо кривится так, как будто обожрался кислого, но руку все-таки поднимает. — Так, вот поднимаешь правую руку, резко опускаешь ее вниз и говоришь: «Да, гори они все зеленым пламенем!». Нереально помогает… И чего ты ржешь, радость моя? Лойсо хохочет, усталость сползает с его плеч, словно плащ. — Ничего ты не понимаешь в колдовстве, — бурчит Джуффин, но глаза его улыбаются. *** Лойсо ненавидит обниматься, его бесит возможность контакта кожа к коже. Поэтому он заворачивается в слои одеял (благо их у Джуффина великое множество, мерзлявый магистр попался). Ну, а Халли считает, что вполне может пообниматься с гусеничкой в которую превращается в кровати Пондохва. *** — Давненько, я этого не делал, — Джуффин чуть пыхтит, от напряжения даже высунув кончик языка наружу. — Столько лет прошло… Но, руки помнят — это да. Лойсо ничего не говорит в ответ. Он смиренно терпит, полагая себя великим мучеником. Ну, приперло Халли в три часа ночи вспомнить горские плетения кос. Нет, чтобы над собой издеваться, так он его, Лойсо растормошил и поднял. *** Сотофе нравится слушать словесные перепалки Халли и Пондохвы. Сотофе нравится видеть словесные перепалки Халли и Пондохвы, расцветающие в небе над Ехо. Сотофа считает их смешными и забавными мальчиками, с кучей глупостей в голове. И ей искренне хочется верить, что все закончится — правильно. Для них обоих. *** Лойсо во сне совсем юный. Черты лица — мягкие, аккуратные. Волосы: светлые, длинные, — разметались по куче подушек, свились в странные узоры. Уже утро. Скоро Лойсо проснется и уйдет. Между бровей у него снова застынет складка, а губы будут кривится в саркастичной усмешке. Но пока что Лойсо — спит, дышит покоем и тишиной. «Ворона», — думает Джуффин, аккуратно касаясь светлых волос. *** Лойсо не аккуратно ставит чашку с камрой перед Джуффином. Настолько не аккуратно, что напиток слегка расплескивается, оставляя на столе капли. Джуффин хмыкает и совершенно театральным жестом достает семислойные кеттарийские бутерброды откуда-то непонятно откуда. Утро. *** Самое сложное было не заманить и бросить в этом раскаленном мире. И даже не было сложно уйти и закрыть Дверь. Нет, самым сложным было жить дальше. Просыпаться, вставать, идти и что-то делать. Это было самое сложное — двигаться дальше, вперед и без: «А если бы…». История никогда не терпит сослагательного наклонения. Самое сложное: улыбаться и шутить, как-то передвигаться. Шуметь. Заниматься политикой. Женится. Одеяла так и не перестали пахнуть сладостью и морской свежестью — выкинуть их. Потерять жену. Притащить в родной, едва живой мир нечто неизведанное. Найти жену снова. Жить. Двигаться.

Чиффа-Чиффа, выходи играть

По самой коже да огненным ветром. А ты в ответе за тех, кого мы приручили? *** Светлые волосы отросли еще сильнее, аж до самых ягодиц. Дивная такая, крепкая, славная, толстая светлая косища, не очень умело заплетенная, ну, так ведь кошка плела все-таки. Насмешливые темные, красноватые глаза. Темные, угольно-черные брови и ресницы. В этом кафе, в Городе, бывший великий магистр ордена Водяной Вороны смотрится почему-то инородно и нелепо. Джуффин стоит на пороге, не заходит, просто смотрит. Светлая коса мотается туда-сюда. Лойсо смеется. Такой легкий, прозрачный смех, даже было удивительно, что он у него такой (чиффин вот всегда напоминал о смерти от удушья). Макс что-то спрашивает, Лойсо машет рукой, мол, ну что ты такое несешь и снова хохочет. Джуффин стоит и смотрит — самый кончик косы не аккуратно перевязан лентой — зеленой-зеленой, как первая листва весной. — Сэр Халли! — радостно машет рукой Триша. Коса резко дергается. Лицо Лойсо не начинает оплывать, не начинают в нем проступать чиффины черты, нет. Лойсо остается собой: копна светлых волос; темные, красноватые глаза, три родинки, капризный маленький подбородок и длинные, возмутительно длинные, откровенно девичьи, темные ресницы. Его никто не воспринимал всерьез, пока Лойсо небрежным движением брови не снес целый квартал. — Чиффа, — даже голос не исказился, остался все таким же: глубоким и ломким одновременно, — привет. — Привет, — в три шага да за стол. Лойсо в белых одеждах словно Истина. В нем не чувствуется ярость, злость или ненависть, только сытое, спокойное довольствие. — Что за историю вы расскажите нам? — Франк уже ставит свои часы на стол, готовясь потратить вечность. Джуффину тоже интересно, но он помолчит. — Историю… — Лойсо прикрывает глаза, греет руки о чашку с кофе. — Хм… историю… — губы изгибаются в улыбке, такой знакомой и такой забытой, — хорошо. Я расскажу, вам историю о лисе и вороне. Это была очень ранняя весна… Вечность тоже заканчивается и после истории Лойсо, еще какое-то мгновение стоит тишина: противная, гулкая, звенящая. Макс качает головой, Триша осторожно подливает кофе, а Франк — снова тратит вечность. В их общем одиночестве, Лойсо кажется памятником самому себе, даже коса и та больше не шевелится. Джуффин знает, что надо хоть что-то сказать, но совершенно не знает, что надо говорить. И надо ли хоть что-то говорить. — Как дела, Чиффа? — Лойсо ломает молчание, ломает самого себя, оживает, становится человеком (?), а не статуей, как буквально вечность назад. — Плохо, — честно отвечает Джуффин. Его лицо плывет и тает, исчезает не нужная здесь и сейчас маска благодушного сэра Начальника. Остаются только они — Лойсо и Джуффин Халли, Кеттарийский Охотник, помощник шерифа Кеттари. Ворона и лис. И проблема-то даже не в сыре, вот ведь беда. — Чиффа… — тонкая рука с длинными пальцами и длинными ногтями. Косточки торчат, вены выпирают, холодная кожа. Эту руку Джуффин принимает как великое сокровище, как подарок Древних и откровение Вселенной. Чужая ледяная кожа все так же одуряюще пахнет смесью сладости и моря. «Придворный этикет не дозволяет касаться губами кожи», — хохочет сознание, но Джуффину — плевать, он целует: тонкие пальцы, выпирающие костяшки пальцев, жадно слизывает с кожи сладко-соленый вкус; дышит морем, сокрытым в ладони, сжимает запястье так, что еще чуть-чуть и сломает. Тишина — спокойная, умиротворенная, сытая, довольная. Джуффин сползает со стула, утыкается лбом в острые колени, скрытые тканью белых брюк. Он устал, он не хочет больше этого всего: Ехо, Дома у Моста, Гурига, всех остальных. Он хочет просто чудеса Вселенных и Лойсо в придачу. Джуффину хочется выкинуть, срезать с себя Начальника Малого Тайного Сыскного Войска, но партию в крак не бросают в самой ее середине, как бы не хотелось. — Чиффа-Чиффа…