Подобно

      Люк возлагал цветы медленно – с какой-то чрезмерной осторожностью, присущей только тем, кто жил в постоянном страхе.       Но страха мальчик не ощущал – только лёгкое негодование, словно призрак, проходило сквозь него.       Букет лучших набуанских цветов был дорогим, красивым и несоизмеримо большим – юнлинг с трудом мог его обхватить. Огромные белоснежные бутоны немного отливали золотом и ароматно пахли свежестью. Крупные лепестки дрожали от дуновения сквозняка и приятно щекотали щёку. Эта красота радовала глаз, и, на секунду, малыш расхотел с ней расставаться. Растение приносит благоговейное чувство маленького счастья, когда оно цветёт в саду, или когда доживает свои последние дни в хрустальной вазе на обеденном столе. Какой смысл отдавать нечто прекрасное бездушному, искусственно высеченному куску камня? Монолитная плита не восхитится и спасибо не скажет, а тому, кто лежит под ней, и подавно всё равно. Мёртвым нет дела до мелочных прелестей мира живых.       Юный Скайуокер не любил здесь бывать. В этом месте он чувствовал себя некомфортно. Мягко говоря…. Оно и понятно – кладбища по природе своей нагоняли печаль и вызывали притуплённую первобытную боль. Тут всегда царила тишина, и порой казалось, что любой звук, включая шелест сочной листвы на аккуратных деревьях, - вещь, выходящая из ряда вон. Там, где спят вечным сном, не должно быть лишнего шума. Дышать здесь немного трудно, а говорить громче задушевного шёпота не получается. Даже, если надо. В жаркий день здесь веяло могильным холодом, и могло показаться, что изо рта шёл пар, а по строгим надгробьям маленькими иголочками расползался иней. Здешние ветра будто несли на себе ушедшие в небытие разговоры, а земля с пожухлой травой, умытая чужими слезами, молчаливо хранила последние неслышимые мирозданием мольбы и стенанья.       На могиле своей матери Люк бывал каждый год – за пару недель до своего дня рождения. Он в этом уверен, несмотря на то, что сегодняшнее его пребывание здесь – третий раз на его реальной памяти. Всё, что было раньше – граница его первых детских воспоминаний, преодолеть которую он не был в силах.       Малыш делает вывод сразу: «Роскошная усыпальница для роскошной дамы», и после этой мысли, единственное, что ему хочется – это пнуть маленький кусочек гранита, валяющийся в шаге от него. Да так, чтобы тот проскакал через всё пространство, поднимая долгий ритмичный стук. Но, втянув носом прохладный воздух громче обычного, он этого не делает, стремясь отвлечься на что-то другое.       Огромное витражное окно, пропускающее сквозь себя окрашенный солнечный свет, отлично привлекало внимание. Однако смотреть на него у мальчика не было никакого желания. Он знал, что изображение темноволосой женщины в тёмно-сиреневом платье, державшей в ладонях рубиновое сердце – детализированный портрет его мамы. И знания этого было для него больше, чем достаточно. Он не желал рассматривать картину, вглядываться в черты, запоминать их. Неизвестно почему, но он был абсолютно уверен, что всё это ему без надобности, оттого решение не захламлять себе голову подобной информацией казалось ему вполне разумным. Странно уделять ныне покойной незнакомке приличное количество своего личного времени. Особенно в его возрасте, когда диапазон волнующих вещей сводится только к постоянному поиску возможности утянуть двойную порцию фруктов для постной каши и мыслям о недавно начавшемся классе светового меча. Такие грамотно расставленные приоритеты просто не давали права думать о каких-то там особенностях далёкой взрослой жизни и о сопутствующих им проблемах. Люк далёко не глупый, поэтому он прекрасно понимал, что для него размышления об этом просто несвоевременны.       Малыш переминается с ноги на ногу и в очередной раз медленно читает эпитафию, чувствуя мерзкую горечь на языке: «Падме Амидала Наберри…». Имя уже в голове звучало очень чужеродно, оттого читать его вслух мальчик никогда не решался. Да и ненормально это – произносить выгравированный, до жути банальный и, одновременно с этим, крайне щепетильный молебный текст в полголоса на ухоженном погосте, делая вид, что он будто имеет лично для него хоть какое-то значение. Ребёнок явно не показывает своего недовольства только потому, что помнит о присутствии отца.       Энакин выглядел излишне спокойным, но от юнлинга не скрылась еле уловимая дрожь в теле старшего джедая. Он отрешённо, с глубоким сожалением, провёл настоящей рукой по поверхности тонкого узора саркофага, прикусив губу. Мальчик заметил, как мужчина вдохнул тяжелее обычного и слегка качнулся, словно на миг его ноги перестали быть для него надёжной опорой. Люк инстинктивно приблизился к своему папе – не настолько, чтобы касаться его, но так, чтобы между ними едва ли мог поместиться датапад, и машинально вытянулся по струнке, стараясь оставаться как можно тише. Цветы от движения шелестнули, и юный Скайуокер опомнился, с неким промедлением положив букет на каменную плиту. Некое чувство расточительности возникло из ниоткуда и наполнило молодое тельце до краёв.       Малышу не требовалось подтверждения тому факту, что женщина, упокоено спящая блаженным сном в этой сырой земле, много значила для отца – он видел это по его глазам. В силу возраста он не был способен в полной мере оценить это «много», и порешил на том, что застывшие скорбные слёзы в закалённых небесных омутах – и есть наивысшее доказательство бывшей привязанности.       И Люку почти больно физически, когда он осознаёт, насколько реальны душевные страдания его папы. Юнлинг почти слышит непроизнесённые вопросы и просьбы, сказанные с невиданной доселе надеждой: «Почему ты ушла? Почему не захотела остаться? За что оставила одного? Что я сделал не так? В чём моя вина? Я исправлюсь. Буду лучше. Обещаю! Только вернись, прошу, вернись ко мне!». Маленькое сердечко в юном теле пропускает странный удар, и мальчик борется с диким желанием поскорее заткнуть уши, пытаясь прервать этот поток бесполезной мольбы. Это ещё хуже, чем та несуразица, которая раз за разом чудится ему то во снах, то наяву. Он не должен ничего из этого слышать – это стопроцентно не его дело. Пусть этот голос замолкнет!       Зажмурившись и насупив нос, малыш сглатывает ком в горле, а почувствовав знакомую вибрацию в Силе, отворачивается, стремясь скрыть своё мимолётное смущение. Его отец чуть больше погрузился в свои размышления, а он поймал себя на мысли, что упрекает собственное «я» за то, что то не было способно перенять хоть маленькую часть той боли, которую испытывал старший Скайуокер. Он не был в состоянии понять масштаб тех душевных метаний, а, следовательно, ничем помочь не мог. Ему, к счастью, пока не довелось пройти через что-то подобное, поэтому все его попытки вникнуть в суть казались, по меньшей мере, глупыми, но собственная беспомощность и едкое чувство бесполезности сильно раздражали и заставляли хмуриться. Кроме того, он подловил себя на не очень правильной мысли, которая отражала непрезентабельную истину: ему было всё равно….       Было наплевать… не на отца, нет. На бедственный корень проблемы.       То важное в этом деле для Энакина являлось совершенно несущественным для Люка, ибо…. Что он вообще знал о своей матери? Информация в его голове по этому поводу была слегка ограничена. Она состояла из небольших отрывочных кусков, которые не имели за собой чего-то глубокого и значительного. Большинство знаний он черпал из мимолётных разговоров. Иногда его удостаивали ответами на редкие с его стороны вопросы. Порой случайно удавалось выудить что-то из сборников галактической истории. Так, по крупицам, картина более-менее сносно собиралась, и Люк не имел привычки торопить события. Да и довольно нечасто он находил в себе желание узнать что-то новое по этой теме. Как говорится: «Шаг за раз». - Кем она была? - Сенатором, малыш. Вела дискуссии и была приверженцем мирного решения конфликта. Произносила убедительные речи и разрабатывала новые законопроекты. - Она была воином? Владела мечом? Разбиралась в механике? - Нет. Нет…. Эм… нет. - Как она выглядела? - Космически красиво: носила сложные наряды и причёски.       И, в принципе, на этом его знания заканчивались. Временами казалось, что было бы лучше, если бы он давал понять, что его это не очень-то и интересует. Хотя, отчасти, он так и делал, ведь это было правдой. Многие вздыхали с облегчением, когда можно было легко перевести внимание мальчика на что-то другое. Юнлинг по собственной воле отвлекался на любую ерунду, которую ему ни предложили бы. Отсутствие всякого стимула допытываться замечалось за ним с того момента, как он овладел нормальной речью. И иногда складывалось впечатление, что большинство из его окружения этим пользовались. Даже отец. Но мальчик не был против этого, ведь считал, что взрослым лучше знать. И раз они не очень охотно посвящали его в эту тему, значит, имели причину, спорить с которой не было смысла. - Пап, в ней было что-то особенное? - Да: она умела делать подарки. Дарила только самое лучшее. - Что она подарила тебе? - Самое дорогое – тебя.       И в тот момент Люку, обладавшему огромным для таких вещей сердцем, не хотелось ничего больше, кроме как лично поблагодарить эту женщину, жизнь которой, когда-нибудь в будущем, он поймёт немного лучше.       Если же спросить его о том, хотел бы он встретиться с ней, когда он мыслит ясно, грамотно оценивает реальность и находится в своём обычном спокойном состоянии, то он бы всего лишь мерно покачал головой, давая отрицательный ответ, и философски ляпнул бы что-то вроде: «Воля Силы была на то, чтобы наши пути не пересеклись, пусть так и будет», возможно удивляя всех вокруг своей взрослостью.       Люк продолжает стоять, не говоря ни слова. Давая отцу нужное пространство и временно избавляя его от обязанности следить за ним, мальчик смотрит на уже выученную эпитафию и старается лишний раз не напоминать о себе. От долгого пребывания в богатой гробнице ему начинает казаться, что здесь кроме них есть кто-то ещё. И юнлинг не может точно объяснить, почему загадочное присутствие ему не нравилось, ведь запах опасности не витал в воздухе. Что-то заставляет его резко мотнуть головой. Что-то, похоже, коснулось его щеки в попытке огладить. По коже прошёл мороз, и малыш сглотнул, лихорадочно бегая глазами по помещению. О Сила, он сходил с ума….       Он продолжал покорно ждать отца лишь исходя из принципа, поэтому не смог достойно скрыть облегчённого вздоха, когда Энакин внезапно развернулся и чеканным шагом пошёл прочь, не удостоив больше ни один объект в мавзолее даже кратким взглядом. Юный Скайуокер готов был поклясться, что видел, как единственная скупая слеза всё-таки пробилась сквозь безэмоциональную завесу. Впрочем, это печальное наблюдение никак не помешало ему мгновенно сорваться с места и направиться за мужчиной, нагоняя его за несколько секунд. Мальчик не оборачивается. Он пробыл здесь достаточно. До следующего года уж точно должно хватить, а там как пойдет – может самодовольно начнёт отпираться, ибо здесь он, правда, чувствовал себя тем самым третьим лишним.       Люк жмурится и мычит на высокой ноте, когда они выходят из гробницы. За время, проведённое в помещении, его глаза отвыкли от яркого солнечного света. Теперь мир вокруг заливался зелёно-жёлтыми пятнами, которые мешали обзору похлеще песчаной бури в пустыне. Однако это не останавливает его, и он продолжает пару секунд следовать за отцом почти на ощупь, молясь, чтобы они побыстрее покинули просторы тихого погоста и завернули на теневые улочки Тида. - Не отставай, - ровно бросает Энакин через плечо, ставя больше перед фактом, нежели прося. Но для достижения положительного эффекта протягивает сыну настоящую руку, за которую малец хватается, как за спасительную соломинку. Хотя, на самом деле, это не сильно помогает ему поспевать за старшим джедаем. Довольно тяжело добиться равномерной ходьбы, когда разница в росте больше, чем полметра. - Куда ты спешишь? – риторически спрашивает мальчик, вскидывая голову и недовольно кривя губы, когда отблеск от полированных крыш попадает ему на лицо. – Миссия? - Да, - мужчина замедленно кивает, словно отбивается от ненужных мыслей, и, предугадывая немой вопрос в любопытных детских глазах, взвешивает все «за» и «против». – Дантуин. - Далеко, - подытоживает юнлинг, мысленно представляя обширную галактическую карту. - Ещё не самая зад… хотя согласен, что далековато, - старший Скайуокер усмехается и напоминает себе в очередной раз следить за своим языком.       Улицы богатой столицы встречают их с распростёртыми, по мнению тех, кто не любит быть в центре внимания, объятиями: нет толпы – только редкие прохожие удостаивают их взглядами. Люк отмечает, что дышать сразу становится легче, но из-за непривычки ему становится немного неуютно. Вот оно – следствие жизни на густонаселённом Корусканте, где в час пик тебя просто может убить в давке. Малыш бодро шагает, озираясь по сторонам, и тихо напевает себе под нос несвязную мелодию, надеясь тем самым прервать эфемерные картины холодных могильных камней у себя в мозгу. Для мальчика было важно не думать о каких-то побочных вещах во время прогулок с отцом. Он стремился наслаждаться каждым мгновением, когда они были вместе. Ведь шанс на такой приятный расклад событий выпадал не то, чтобы редко, но не часто, учитывая загруженность мастеров джедаев в последние месяцы. Юнлинг относился к этому абсолютно нормально, понимая, что он – не центр вселенной и не единственная отцовская забота, но бывали моменты, когда он ощущал, что ревнует своего папу к пресловутому долгу перед Республикой. Однако он не признается в этом, даже, если на него будет направлен бластер. - Когда ты вернёшься? – спрашивает Люк, машинально огладив большим пальчиком мозолистые костяшки большой руки Энакина. - Через неделю. По плану. Но может и позже, - отвечает мужчина, растянув губы в виноватой улыбке. – Ко дню рождения обязательно буду. Обещаю. - Ты и в прошлый раз так говорил. - Сила, Люк, я извинялся за это тысячу раз, - джедай на секунду закатывает глаза и крепче сжимает ручонку сына, возвращая ему усталый взгляд. – Поразительно, что с твоей дырявой башкой ты это помнишь. - Не виноват, - ребёнок пожимает плечами и зажимает в кулачок край своей чистой робы, стремясь чем-то занять беспокойные пальцы. - В любом случае… подумай только: пять лет! Ты уже совсем взрослый, - легко отмечает старший Скайуокер, удивляясь тому, что время действительно бежит с неимоверной скоростью. Тут рукой подать до того момента, когда его малыш сможет принять участие в падаванском турнире. - Достаточно взрослый, чтобы пойти на миссию? - Нет. Мы это уже обсуждали – не раньше, чем тебе исполнится десять. Да и то, если ты будешь к тому времени готов. - Кто будет решать, что я готов? – малыш вопросительно приподнимает блондинистую бровку, выражая своё неземное любопытство. - Я. - Тогда я никогда не буду готов. - Не паясничай. - Магистр Кеноби говорит, что паясничаешь ты, - Энакин не знает, почему ситуация кажется ему безысходной. Люк же просто лучезарно улыбается, демонстрируя всему миру не только всеобъемлющий свет надежды, но и отсутствие одного из передних молочных зубов.

***

      Асоке Тано не хотелось ничего больше, кроме горячей похлёбки, чашки чая и относительной тишины. Она подавила зевок и потёрла переносицу, пытаясь прогнать усталость. Миссии политического характера, участие в которых конкретно для неё ограничивалось исполнением роли либо телохранителя, либо простого посредника, выжимали все соки. Она была уверена, что если в ближайшую неделю увидит хоть одного высокомерного чиновника, то, несмотря на своё огромное терпение, сразу же без особых сожалений свернёт ему шею. Спать хотелось сильно, поэтому тогрута, будучи реалисткой, которая яро опекала своё личное пространство, в данный момент расценивала сверхурочную работу няньки как не очень весёлую перспективу. Было бы забавно заставить своего учителя платить наличными за то, что она сидела с его ребёнком, но это было бы низко с её стороны. Кроме того она никогда не возражала против компании Люка – самого радостного мальчика, которого ей доводилось видеть. Да и его общество было не таким уж частым явлением, если учесть, что девяносто процентов своего времени малыш был занят в детском крыле Храма, строго проходя общепринятую подготовку юнлингов. Она скорее видела его мимолётно, заставая упрямого мальчонку в перерывах между заданиями или же тогда, когда по велению магистров проводила занятия. Но она всё-таки могла похвастаться тем, что он рос на её глазах. Даже сейчас, издалека завидев парочку «Скайрокеров», она ловила себя на мысли, что всё ещё не до конца поверила, что у её учителя был сын, который, как две капли воды, был похож на него. Блондинистый патлы, слегка вздёрнутый нос, широкая улыбка, добрые небесные глаза, отливающие мирским спокойствием, и пуд несгибаемого упорства – вот то, что без лишних вопросов принадлежит маленькому человеку по имени Люк Скайуокер.       Асока помнила тот день, когда встретилась с этим ребёнком впервые. Это был тот же день, когда она получила приказ возвращаться на Корускант с оставшимися батальонами клонов; тот же день, когда она узнала, что был повержен владыка ситхов; тот же день, когда её оповестили о том, что тело сенатора Амидалы было предано родной земле; и тот же день, когда реальную войну можно было, наконец, считать оконченной. Очевидно, что шокирующих новостей было более чем достаточно для такого небольшого промежутка времени. Падаван помнила, как ей на секунду стало дурно от переизбытка противоречивых эмоций, и она почти упала, потеряв пол под ногами, но стоявший рядом Рекс вовремя протянул ей руку помощи, придержав её за плечи.       Осознание всех аспектов, а тем более их принятие, заняло не один час её времени. Когда она пришла в себя, отодвинув неистовое удивление, то первое, что она смогла ощутить – это не ликование и сладкий вкус победы, а сожаление и желание утешить того, кто больше всех страдал от жизненных совпадений и прогнивших интриг, сплетённых в единую мерзкую паутину. Она не была слепой дурочкой – знала, что между Падме и Энакином было нечто большее, чем приятельские отношения. Она, на самом деле, была сразу готова поверить в то, что у этих двоих был тайный роман. Во многом благодаря тому, что её учитель в этом деле являлся крайне плохим актёром, которого с потрохами выдавал каждый чувственный вздох. Вопрос заключался лишь в том, как всё это далеко успело зайти? И, похоже, что Люк был хорошим ответом.       Асока потянулась, разминая сильно затекшие плечи, и махнула рукой в приветственном жесте, когда парочка Скайуокеров была где-то в двадцати шагах от неё. Её губы сразу растянулись в доброй улыбке, когда блондинистый юнлинг закричал её имя и бросился к ней, не скрывая радостного блеска в своих голубых глазах. Она присела на одно колено, раскрывая руки для последующих объятий, затем слабо хмыкнула, когда малыш врезался в неё с такой умопомрачительной силой, что из её лёгких выбился воздух. Но это абсолютно никак не мешало ей крепко сжать маленькое тельце, возвращая ответный радушный жест и прямо говоря, что она тоже очень рада видеть его. - И Вам привет, учитель, - говорит тогрута подошедшему Энакину, удивляясь тому, как сильно ребёнок вцепился в неё. Она нежно погладила кроху по спине. – Так понимаю, что он – временно моя ответственность? - Шпилька, - отзывается Скайуокер, беззаботно ухмыльнувшись и поглядывая на готовый к запуску корабль на взлётной платформе. – Читаешь мысли. Проблемы? - Никаких. Это золото, а не ребёнок. Проводить время с ним – одно удовольствие, - парирует Тано, медленно выпрямляясь и трепля малыша по солнечной макушке, отчего тот лишь больше улыбался. - Не представляешь, как я рад это слышать. - Распоряжения? - Доберитесь до Корусканта без приключений, - озвучивает просьбу джедай. Звучит она больше как приказ, но на это никто не обращает особого внимания. - Обижаете, мастер. Не нагоняйте тоску. - Полагаю, тебе будет весело узнать, что летите вы рейсовым шаттлом. - С какой радости? – падаван вскидывает бровь. - Люк хотел опробовать общественный транспорт, - мужчина пожимает плечами, делая вид, что это само собой разумеющаяся вещь. – Я знаю, что тебе он не нравится, но ты прекрасно понимаешь, кому именно я пойду на уступки. Да и к тому же отделаться от твоего ворчания – вещь менее невозможная по сравнению с попытками избежать детского клянченья. - Это не честно. - Честно, - вставляет юный Скайуокер, делая вид, что только и ждал возможности, наконец, сказать это. - Он действительно ваш сын, - заключает Асока. – Два на одного. Я это припомню. - С трепетом буду ждать мести, моя ученица, - театрально протянул Энакин, попутно маня к себе своё дитя. – Люк? Не хочешь тоже обнять меня?       Мальчик дважды не думает – быстро метнулся между двумя взрослыми и, как коала, прицепился к отцу, втершись лицом в тёмную робу. - Да пребудет с тобой Сила, папа, - приглушённо бормочет он самые известные ему слова. - И с тобой, мой сын. Слушайся Асоку и веди себя хорошо. - Я всегда веду себя хорошо. В отличие от тебя. - Это тоже сказал Оби-Ван? – дождавшись утвердительного кивка, Энакин цокнул языком, стараясь не обращать внимания на своего хихикающего падавана. – Разговорчивый он в последнее время.       Действительно.

***

      Шаттл удалялся в небо, и Люк какое-то время не сводил с уменьшающегося объекта взгляд. Потом вспомнил, что находится здесь не один, и повернулся к тогруте, отчего ткань его свободной одежды качнулась на ветру.       Асоку Люк знал столько, сколько помнил себя. Она была в его жизни всегда. Ну, тогда, когда она имела на это время. Она помогала ему изучать нелюбимую им галактическую историю, показывала и объясняла первые тонкости владения световым мечом, покрывала его, когда он не ел овощное пюре, и, временами, подкидывала ему что-то вкусное. Она рассказывала интереснейшие истории с участием её самой, его отца и Оби-Вана, соответственно. Её голос был мелодичным, и мальчик был уверен, что так говорить может только ангел. Её руки были мягкими, несмотря на многочисленные мозоли от постоянных тренировок, и ласковее чем она его никто не гладил. В её бездонных глазах читалось искреннее сострадание к нему, когда его за что-то ругали, и разделённая радость, когда за что-то хвалили. Она нередко заглядывала в его клан, играя с ним и с его сверстниками. Она обычно была на его стороне, когда он с кем-то спорил, поэтому Люк часто ощущал довольно сильную поддержку. Она всегда его слушала, и ей было действительно интересно, как прошёл его день. Малыш не чувствовал себя одиноким, если она тоже была где-то в Храме.       Юнлингу не с кем особо было сравнивать, но он считал, что Асока – самая красивая и лучше неё нет девушки во всей галактике. Он чувствовал к ней глубокую привязанность, и его настроение, действительно, резко подпрыгивало вверх, когда он виделся с ней, а тем более оставался наедине. Это было не то духовное чувство, из-за которого ему хотелось бы быть на добрых пятнадцать лет старше, чтобы ей соответствовать, но то, которое вполне чётко говорило, что она ему очень дорога. - Хочешь пожевать? – спрашивает тогрута, втайне надеясь, что малыш согласится.       Юнлинг кивает, незамедлительно беря её за руку. Асока улыбается, сжав маленькую ладошку, и они направляются к выходу с порта. Времени у них было предостаточно, если учесть, что ближайший шаттл отправится с Набу только вечером. Поэтому у них было ещё несколько часов на то, чтобы провести их день.       Свою маму Люк не застал, но он надеялся, что если она бы жила, то была бы такой, как Асока.       Хотя кого он обманывал?       Асока Тано и была для него матерью.       Но вслух он об этом не скажет. Точно так же, как не прочтёт залитую окрашенным солнечным светом эпитафию на холодном камне в тихом склепе, на котором лежал букет дорогих набуанских цветов….