***
В отличие от первого этажа, на третьем было много окон. Солнечные лучи освещали больничный коридор, а наличие мебели и цветы придавали этому месту хоть какой-то уют. В середине коридора, напротив стола дежурного врача, еще и плазменный телевизор висел. Стоял старенький диван, кресло и несколько стульев. Это место вполне могло походить на обычную больницу, если бы не решетки на окнах и мягкие стены в некоторых палатах. — В конце коридора общая комната для отдыха, — сказала доктор Шервуд. — Напротив — общий зал. Там наши пациенты отдыхают после обеда. Столовая на втором этаже. Процедурная в седьмой палате, напротив дежурного. Кабинет главной медсестры в девятой палате. — Отдыхают? — переспросил Дазай. — Это гляделки в окно, что ли? Они ведь со своих колясок не встают. Шервуд тяжело вздохнула. — Во-первых, вытащи жвачку изо рта. Во-вторых, ты здесь по просьбе твоего отца. Я бы сама предпочла отправить тебя в нормальную больницу. Правда, не понимаю, чем он руководствовался… — Своим упрямством. — Да и ты не подарок, — ответила она. — Но все же попробуй взглянуть на ситуацию с другой стороны. — Это с какой? — он вытащил жвачку и прилепил ее под каталку, что стояла напротив. — Докажи этому угрюмому старику, что он в тебе ошибается. — Конечно. И с чего мне начать? — спросил он с сарказмом. — Для начала, застегни халат. Уложи гнездо на голове. Пациента я тебе уже выбрала. Его историю болезни возьмешь у Рассела. Вон он, за дежурным столом. И… не облажайся. Прошу тебя. Будь серьезен. Хотя бы в этих стенах. Дазай улыбнулся и опустил руки в карманы белоснежного халата. — Вы знаете меня уже двадцать два года. Когда это я был не серьезен? Она закатила глаза и мягко хлопнула его папкой по голове. — Проще перечислить по пальцам одной руки, когда ты был серьезен, — сказала Шервуд уставшим голосом. — Мне пора, удачи. — Ага, — он весело помахал ей рукой. Доктор Шервуд была давней знакомой их семьи. А так же бывшая однокурсница его отца. И у этих двух людей была одна одинаковая черта: оба жили своей работой. Больным уделяли куда больше времени, нежели своей семье. Когда Осаму был ребенком, работа отца его восхищала. Его самоотверженность и преданность делу. Готовность все бросить и даже посреди ночи ринуться в больницу, чтобы спасти очередную жизнь. Но с каждым годом эту детскую наивность и восторг стали вытеснять такие чувства, как обида и злость. Ему стало не хватать отца. Дазай возненавидел и свою профессию. И с окончанием университета продолжать карьеру он даже не думал. Ведь старик сам говорил, что истинный врач осознает свой долг перед людьми. А Осаму связывать себя ни с какой клятвой и долгом не собирался. Так же как и не хотел брать на себя ответственность за чужие жизни. Но как втолковать отцу, что люди разные? Что он, скорее, предпочтет провести ночь в мягкой уютной кровати, нежели у постели больного. Не было в нем того же сострадания и желания броситься на помощь сломя голову посреди ночи. — Рассел? — Дазай остановился возле стола дежурного врача. Парень оторвал голову от документов и кивнул. — Осаму Дазай, полагаю? Мне передали дело твоего больного. Он в семнадцатой палате. — И… — он пожал плечами, — что мне сейчас с этим делать? Рассел закатил глаза и с недовольством бросил ручку на журнал. — Вот поэтому я не люблю практикантов и новичков. Все вам объясняй да показывай. — Эй, не грубовато ли? Он плюхнулся обратно на стул и потер переносицу. — Извини. Была тут одна пять минут назад. Спрашивала, с какой стороны находятся легкие. Дазай засмеялся. — Вот карточка твоего больного. А вот тут, — он протянул красную планшетную папку, — все процедуры, которые ты должен с ним пройти в течение дня. Можешь приступать. — Так, здорово. А где мне найти девчонку, которая спрашивала про легкие? — Проваливай уже, — рявкнул Рассел раздраженно и снова уткнулся в свои бумаги. Пока они беседовали, из соседней палаты вывезли пациентку на инвалидном кресле. Так об этом говорил Генри, подумал Дазай. Не живые и не мертвые. Женщина в коляске сидела в странной скрюченной позе, положив голову на бок. Ее глаза лихорадочно бегали с одного объекта на другой. Пожалуй, это была самая живая часть ее тела. В руках она держала маленького медвежонка, который постоянно выскальзывал. Медсестра, которая вела коляску, каждый раз останавливалась и клала игрушку обратно ей в руки. Там, где другой испытал бы жалость, Осаму почувствовал отвращение. Как можно посвятить свою жизнь таким людям, недоумевал он. Неужели на свете мало других, куда более интересных профессий? Больница нагоняла тоску. Единственным местом, где он мог отдохнуть и покурить, была беседка во дворе. А со своим-то графиком он не то что посидеть, отойти от больного не успеет. — Почти ничего делать не нужно, — тихо передразнил Дазай Генри. Ублюдок. Своим-то больным они вкалывают дозу успокоительного и гоняют чаи целый день. Он раздраженно схватил обе папки со стола Рассела. А по пути в семнадцатую палату даже не поленился открыть историю болезни своего пациента. С фотографии на него смотрел юноша с печальными голубыми глазами. Огненно-рыжие волосы были собраны в низкий небрежный хвост. На нем была старая застиранная футболка с крохотными дырочками на рукавах и совсем выцветшие джинсы. Интересно, куда он смотрел, когда делали эту фотографию, подумал Дазай. Взгляд, вроде как, был направлен в объектив, но создавалось впечатление, словно он смотрел сквозь него. Быстро пробежавшись глазами по общей информации о больном, он остановился на процедурах. — Чуя Накахара? Японец? — Дазай удивленно почесал голову. — А по внешности и не скажешь. Он с недовольством вчитывался в список процедур, мысленно прикидывая, сколько у него уйдет времени на каждую. Ведь планов на сегодня было много. Он обещал сводить свою девушку в кино, на вечерний сеанс. Позвал Джордана в новенькую забегаловку, где готовили невероятно вкусные суши. Еще в планы входила ночная гулянка с Итоном и двумя его знакомыми. — Прошу прощения, — произнес он удивленно, когда резко отворив дверь, едва не сбил девушку с ног. Папка выпала из рук и все документы вперемешку свалились на пол. — Я такая неуклюжая! Это вы простите. Она опустилась на одно колено, помогая собрать разбросанные документы, затем подняла лист с фотографией больного и широко улыбнулась. — Чую передали вам? — Кого? — не понял Дазай. Однако заметив фотографию в ее руках, быстро закивал. — Да. Только сегодня. — Вам здорово повезло. Он у нас самый тихий и неприхотливый. — А вы… — Беверли. — Осаму. Рад знакомству, — отвечая такой же милой улыбкой, он взял из ее рук собранные бумаги. — Тоже практикантка? — Угадали, — Беверли заправила красный локон за ухо. — Моя пациентка в шестнадцатой палате. Но такая шумная. Рта не закрывает. Постоянно молится в стену и руки трясутся так, что приходится прислуживать ей. Совсем беспомощная, — она тяжко вздохнула. — Вот, прячусь время от времени. Дазай засмеялся. — Можете приходить в любое время. Ненавижу тишину. — Будем выручать друг друга, — ответила она, подмигнув ему. — Почему бы и нет? — Дазай опустил руки в карманы халата и пробежался взглядом по фигуре новой знакомой. У Беверли были неестественно красные волосы. Она носила каре, которое прекрасно сочеталось с ее маленьким аккуратным личиком. Розовая обтягивающая рубашка была расстегнута на три верхние пуговки. Также в глаза не могли не бросаться короткая юбка и высокие каблуки. Попадись она доктору Шервуд в таком виде, непременно уже вылетела бы за стены этой больницы. Интересно, кого она тут собралась соблазнять? Рассела, что ли? Тот был фанатом своего дела и подобное отношение скорее принял бы за оскорбление. Но вот сам Дазай ничего против не имел. Скорее, наоборот, он думал, что куда приятнее будет смотреть на Беверли, чем на этих полулюдей в колясках. — Что ж… еще увидимся, — произнес он секундой позже. — Да, конечно, — Беверли быстро кивнула.***
Он был куда красивее, чем на фотографии. А эти глаза не могли не запасть в душу. Голубые, как безоблачное небо, обрамленные густыми светлыми ресницами. Рыжие отросшие пряди спадали на плечи и непослушно лезли в глаза. Но он словно этого не замечал. Худая бледная шея была наклонена вбок, а глаза смотрели в пол. Неотрывно и не моргая. Тонкие длинные пальцы одной руки сжимали края железной коляски, а другая рука безвольно свисала. Дазай первые несколько минут смотрел на него, словно завороженный. Не мог оторвать взгляд от странного существа, которое даже не шелохнулось при его входе. Он посмотрел на оголенные ключицы, затем на босые ноги. Одежда на нем была старая. Даже хуже той, что была на фотографии. Осаму не то что бы испытывал жалость к нему самому, ему было жалко, что пропадает такая красота. Иссыхает день ото дня в этих сырых стенах. В этой коляске и в этой комнате. — Привет, — сказал он, присев на старенькое кресло напротив. — Я Осаму. Ответа не последовало. Ну конечно. Ведь этот парень не говорит с тринадцати лет. А сколько ему сейчас? Дазай бегло прошелся по его карточке. Двадцать два. — Меня поставили вместо твоего врача, — сказал он тише, сам не понимая для чего. Какой смысл с ним вообще говорить? Вспомнились слова миссис Шелли — не убивать ведь их за это. Осаму бы с ней поспорил. А для чего они живут? Сам он не задумываясь предпочел бы смерть такому существованию. — Почему ты ни с кем не говоришь? — спросил он, скорее от скуки и отсутствия более интересного собеседника. — Что бы ни случилось с тобой в прошлом, ведь девять лет уже прошло. Ответом послужил тихий свист ветра и чей-то смех в коридоре. Дазай закатил глаза, накинул на его плечи тонкий плед и встал позади него. — Ну, поехали в общий зал. Там хоть на людей посмотришь. Он толкнул ногой дверь и вывел кресло-коляску в коридор. Для двоих тут было слишком узко и тесно, так еще с остальных палат вывезли больных. Кто придумал это идиотское расписание? Какой смысл возить подобных ему на прогулку? Беверли вышла с ним одновременно. Жутко чем-то недовольная и злая. — Чем ты ее кормила? — спросил Осаму удивлённо. — Кашу ей принесла, а она все выблевала! Ну почему нельзя было дать мне кого-то другого? Она постоянно ходит под себя! А мне убирать? — Тяжкая доля практиканта. — Практиканты этим не занимаются! Нас просто эксплуатируют, — она возмущенно развела руки. — Поскорее бы она откинулась. Либо я сама скоро сюда попаду на почве нервного срыва. Две коляски едва помещались в коридоре. Одному приходилось уступать дорогу другому. Но Беверли умудрилась кое-как втиснуться, пусть и ее коляска билась время от времени о стену. Осаму свою и вовсе толкал одной рукой, второй копаясь в телефоне. — Смотри, чтобы Рассел не увидел, — прошептала Беверли. — А что… Рассел? — Настучит Шервуд. Он, типа, тут главный. — Слушай, — Дазай убрал телефон в карман и наклонился к ее уху, — тут можно где-нибудь покурить? Где эта ищейка Рассел и Шервуд нас не застукают. Беверли засмеялась. — Я знаю только одно, но очень надежное место, — пациентка Беверли, старушка миссис Вуд, дрожащими руками схватилась за подлокотники кресла, когда коляска в очередной раз ударилась о стену. — Это твоя палата. — Ты шутишь? — он удивленно посмотрел на нее. — Нет. Я ведь говорила — Чуя милашка. И совсем не проблемный. К нему почти никто не заходит. А когда у него еще и свой смотрящий появился… — Когда мы столкнулись у двери в семнадцатую палату, ты… — Именно, — она засмеялась. — Я спросила у Чуи не против ли он, если я там покурю. И он промолчал. — Молчание знак согласия, да? — Говорю же, милашка. Весело переговариваясь, они прошли мимо стола дежурного врача. Рассел поднял голову и окинул их недовольным взглядом. Беверли предварительно застегнула халат и встала за спиной Дазая, чтобы коляски могли свободно проехать. Даже заботливо вытерла уже подсыхающую блевотину с лица миссис Вуд. Общий зал выглядел куда цивильнее, чем он себе представлял. В нем были диваны и кресла. Большой плазменный телевизор, по которому крутили «Тома и Джерри». Высокие горшки с индийскими хризантемами, армериями и ядовито-зелеными сингониумами стояли на подоконниках. Видимо, для создания благоприятной атмосферы. С правой стороны в ряд стояли несколько столов со стульями. За ними желающие играли в настольные игры. Колясок в комнате отдыха было штук семь. Остальные пациенты передвигались самостоятельно. Миссис Вуд заворожено смотрела на экран, а на смешных моментах дергала Беверли за рукав, чтобы посмотрела и она. Но Беверли это злило. Осаму оставил коляску с Чуей напротив окна, а сам, облокотившись о подоконник, вытащил телефон. Настроение у него, как и у Беверли, полностью упало. Дело было в том, что психиатрическая больница находилась практически на окраине города. Электрички и автобусы тут не ходили, если не брать в расчет личный транспорт частников. А пешком до первой остановки дорога заняла бы не менее часа. Теперь он в полной мере осознал причину, по которой отец направил его именно сюда. — Эй, Беви, во сколько тут, говоришь, отбой? Девушка с недовольством выдернула рукав из старческой руки, сдувая красную прядь с лица. — В семь. А что, есть какие-то идеи? — Вообще-то, да… — протянул он задумчиво. — Как насчет того, чтобы ближе познакомиться? — Ты меня клеишь? — она засмеялась. — А на что похоже? — Дазай улыбнулся. Беверли опустила голову, пряча улыбку. — Я зайду через десять минут после отбоя.***
У Беверли было много мелких татуировок на теле. Начиная от шеи и заканчивая лодыжками. Даже под грудью Осаму рассмотрел мелкие косые надписи на латинском, мысленно представляя, как они будут смотреться на ней в глубокой старости. Телефон в кармане громко завибрировал. Стоило ему только разорвать поцелуй и отвлечься, как она запустила пальцы в его волосы, снова поворачивая к себе лицом. — Тайра? — спросила она, покрывая его скулы ленивыми поцелуями. — Моя девушка, — Дазай спустил с ее плеч розовую рубашку и коснулся губами родинки на шее. Она судорожно вздохнула, обвивая его руками. — Люблю честных парней. Тонкие пальцы потянулись к краям серой футболки и стянули ее одним быстрым движением. Улыбаясь, она провела острым ноготком по его груди, кубикам пресса, плавно опуская ладонь под пряжку ремня. Дазай старался не думать о кресле-каталке, которое они повернули к окну. Он и раньше занимался подобным в присутствии других, но именно сейчас что-то его отвлекало. Может, рыжая макушка, а может, чьи-то шаги в коридоре. Скорее всего, это был Рассел, страдающий бессонницей. Беверли была хороша собой и умело пользовалась своим телом. От нее пахло свежим морским бризом и апельсинами, которые она чистила для него еще полчаса назад. Ее ярко-красные волосы щекотали живот, а глаза смотрели с жадным блеском и азартом. Дазай, смеясь, упал на диван от ее толчка, с легким возбуждением наблюдая, как Беверли обхватила языком железный бегунок и потянула его вниз. Он старался не думать о Чуе, чье безэмоциональное лицо отражалось в окне. Да черт возьми, лучше бы они его просто к стене развернули. Разницы и то никакой не было бы. — Ты напряжен, — сказала она ласково. — Не обращай на него внимания. Может, все-таки развернуть, подумал он. Или… — Беви, погоди, — он поднялся с дивана, едва не споткнувшись о стянутые наполовину джинсы, доковылял до коляски, на которой сидел Чуя. — Может, хоть какая-то реакция будет. Девушка засмеялась. — Да ты извращенец. Беверли изначально было наплевать на присутствие Чуи. А Дазай привык или же просто смирился. Его гениальная идея, заставить Чую смотреть на все непотребства, которые они вытворяли, с крахом провалилась. И никакой естественной реакции тела от него он тоже не добился. Вскоре, потеряв к Накахаре интерес, они снова увлеклись друг другом, проверяя на прочность всю старенькую мебель в палате. Скрипучую койку, старый бордовый диван, кресло, из которого торчал поролон и прилипал к заднице каждого, кто на него садился. Насладившись вдоволь друг другом, они расслабленно курили одну сигарету на двоих. Позже, натягивая футболку, Дазай с недовольством косился на свою спину, покрытую длинными царапинами. Хорошо, что встреча с Тайрой не грозила ему ближайшую неделю.***
— Хеллен? — Осаму тихо постучал в приоткрытую дверь. С другой стороны раздалось сухое «заходи». Он распахнул дверь, окинул беглым взглядом кабинет, вытянул кожаное кресло и упал в него. — Здесь, будь добр, называй меня доктор Шервуд, — сказала она, поправляя пальцем очки. Дазай пожал плечами, рассматривая картину над ее головой. Стоило ли ей сказать, что «Рождение Венеры» тут совсем не смотрелось? Кабинет был завален бумагами, папками и книгами. Огромный старый принтер занимал почти половину стола. Один увядающий цветок стоял возле входа, другой на столе. Дазай толкнул ногой кресло, подъезжая к Шервуд ближе. — Но тут ведь никого нет. — Осаму... — она устало потерла виски. — Как прикажете, доктор Шервуд, — ответил он с сарказмом. — Вообще-то, я по делу. — Ты? По делу? — она усмехнулась. — Ну-ка, удиви меня. — Обижаете. Я, между прочим, к своим обязанностям отношусь серьезно. — Сделаю вид, что я этого не слышала. Говори, что хотел. Он притянул маленький горшочек с кактусом ближе к себе и опустил на него ладонь. — Не настоящий! — Говори, что хотел и проваливай! — раздраженно буркнула она. Дазай хрипло засмеялся. — Я хотел поговорить о Чуе. — Что ты натворил? — тут же спросила Шервуд. — Я доверила тебе самого легкого пациента. — Да ничего я не сделал. Он резко поднялся и, опустив руки в карманы, встал напротив «Рождения Венеры». А ведь отец рассказывал, что Хеллен долгое время мечтала стать художником. Интересно, что заставило ее внезапно изменить планы? Однако, если бы Осаму у нее спросил об этом, она наверняка выставила бы его из кабинета. Говорить на личные темы эта женщина не любила. — Всего лишь хотел узнать, знаете ли вы о его прошлом. Я словно труп катаю на коляске. Шервуд от удивления даже перестала стучать ручкой по столу. — Мы сейчас точно о Чуе говорим? Дазай кивнул. Хеллен странно посмотрела на него, затем откинулась на спинку кресла. — Он тяжелый случай. Привезли его девять лет назад. После убийства. И не делай такое лицо, — она встала и подошла к окну, наблюдая за стригущим газон садовником. — Мальчик на протяжении многих лет подвергался насилию. Да и не только. Его не кормили толком, избивали. Использовали вместо пепельницы, осмелюсь сказать. Не знаю, какой ужас творился в этой неблагополучной семье, но до какого состояния надо было довести ребенка, чтобы он нанес отчиму двадцать ножевых ранений? С тех пор он и звука не издал, — Шервуд закрыла глаза и уткнулась лбом в стекло. — С ним работали наши лучшие психиатры. Все бесполезно. Дазай, болтливый по натуре, доктора Шервуд ни разу не перебил, как делал это всегда. И головы не поднимал. После слов Хеллен его словно окатило ледяной водой. Никогда прежде он не испытывал столь жгучее чувство стыда и сожаления одновременно. С ее словами пришло и понимание какой-то истины, весь объем которой ему еще предстояло додумать и осознать. Сколько раз на протяжении девяти лет Чуя слушал эти горькие фразы: «полулюди», «для чего они живут?», «я бы предпочел смерть такому существованию». Сколько раз такие, как он и Беверли запирались в его палате и творили всякие непотребства? Сколько приходило туда покурить? Сколько смотрели на него с презрением? Сколько катало его коляску, как вчера Беверли, ударяя старушку Вуд об каждое препятствие? Как он должен был открыться людям, когда они потеряли его доверие еще с младенческих лет? Дазай медленно отодвинул кресло и поднялся. — Я услышал все, что хотел. Спасибо, — произнес он тихо и вышел. Хеллен лишь покачала головой и снова окунулась в свои бумаги.***
Когда Беверли предложила ему провести еще одну улетную ночь вместе, он отказался. В голове у него творился хаос. Всего лишь одна несчастная история из миллиона других выбила его из колеи. Может, потому что доселе он не сталкивался с ней лично? Не знал, каково это — недоедать, получать тумаки от родителей и не иметь денег на карманные расходы. Не подвергался насилию и осуждению. Отец даже голос на него никогда не повышал. Что удивительно, с таким-то талантом выводить людей из себя. Испытывая двоякие чувства, он зашел в палату, остановил долгий, изучающий взгляд на Чуе. Он может встать при желании. Может заговорить, если захочет. Улыбнется, если он, Осаму, сумеет сделать то, с чем не справились психиатры с многолетним опытом работы. Разве ему нужны их научные, доведенные до автоматизма слова и речи? Белые халаты и серьезные лица? Пожалуй, он больше загорелся желанием сделать то, что было непосильно другим. Но не без искреннего желания помочь. — Привет… — он снял белоснежный халат, небрежно закинул его на кресло и опустился перед Накахарой на корточки. Наклонил голову, чтобы посмотреть на безжизненные голубые глаза. — Прости за вчерашнее. Я поступил по-свински, — после минутной паузы он добавил. — Впредь обещаю, что никто сюда не зайдет и не побеспокоит тебя. Уверен, ты меня слышишь и понимаешь. Знаю, что прошу слишком много, но… можешь мне довериться. Чуя на его слова никак не отреагировал. Дазай на ответ и не надеялся. Он с жалостью в глазах смотрел на тонкие запястья, растянутую старенькую футболку, которая открывала одно плечо, худую шею и дрожащие пальцы. Его словно током прошибло. — Не бойся меня, — повторил он шокировано. — Позволь реабилитироваться в твоих глазах.***
С того дня прошел целый месяц. Дазай, как и обещал, стал к Чуе внимателен и добр. Свой единственный выходной он потратил на то, чтобы пройтись по бутикам и купить одежду для Чуи. Его ему была велика. А ближе к вечеру он на всех парах мчался обратно, предварительно заскочив в ближайшую кондитерскую. Он поймал себя на мысли, что в последнее время слишком часто думает о Накахаре. Покупает он ему сладости, а затем долго раздумывает, любит ли их Чуя? Или эта дурацкая коллекция из футболок с супергероями на каждый день. Может, он один страдал любовью к комиксам еще с пеленок. Все это время Осаму безумно хотелось услышать его. Хотя бы одно несчастное слово из его уст. В больничном коридоре он наткнулся на Беверли. Девушка, гордо вздернув носик, прошла мимо, даже не поздоровавшись. Расстались они не очень хорошо. Да и внезапная перемена в Дазае ее жутко раздражала. Ведь месяц назад двери семнадцатой палаты оказались для всех закрыты. Дазай обещание сдержал. Порой даже приходил с подушкой, тонким пледом и ложился на старенький диванчик рядом с Чуей. По утрам заботливо сажал его в кресло-каталку, накидывал теплую кофту и возил по процедурам. В какой-то момент он перестал ждать от Чуи реакции на свои действия. Ему просто хотелось быть рядом и помогать. Стать для него не просто практикантом на три месяца, а кем-то дорогим. Занять хоть какую-то частичку в его сердце. Сам того не осознавая, он его полюбил. Всю неделю шли дожди. Они почти не выходили из своей палаты. Гулять по коридорам было скучно, а спускаться с колясочниками почему-то не позволяли. Тогда Дазай притащил целую кипу книг и стал читать их вслух для Чуи. «Мелкого беса» он зачитывал громко, хохоча на некоторых моментах. На мгновение Осаму почудилось, что губы Чуи дрогнули в улыбке. Спустя еще какое-то время он даже купать его начал сам. Каждый вечер заботливо расчесывал длинные волосы, собирал их в неумелый кривой пучок и, довольный собой, счастливо улыбался. Через два дня прекратились и дожди. С трудом выпросив разрешение у Хеллен, он посадил Чую в кресло-каталку и спустил его на лифте во двор. Старик Сэмуэль приветливо помахал ему рукой. В этом месте атмосфера больницы полностью менялась. Не было потрескавшихся стен, запаха сырости и лекарств. Узких коридоров, недовольных лиц Рассела и Беверли. Дазай медленно толкал коляску по узкой гравийной тропинке. Срывал самые красивые цветы и протягивал их Чуе. Не дождавшись реакции, он отламывал стебель, а цветок закреплял между собранных волос. — Тебе идет, — сказал Дазай улыбаясь. — Прямо под цвет волос. Они объехали деревянный мостик, остановились возле маленького пруда, во все глаза рассматривая камыши и лягушек. Это место было похоже на маленький кусочек рая. До того все зеленое, живое. Цветастое и свежее. У Дазая давно в привычку вошло все громко комментировать. Постоянно разговаривать с Чуей. Задавать ему вопросы, а потом самому же на них отвечать. Бывало, по утрам он выносил на его суд несколько рубашек и сокрушенно просил совета. Он чувствовал, что Чуя меняется. Медленно, ужасно медленно, но меняется. Жесты эти были настолько незначительные и едва заметные. Любой другой не придал бы этому никакого значения. Например, дрожащие руки, уголки губ, согнутые в легкой улыбке. Или же легкий кивок головы, когда у него просили совета. Счастливый огонек в глазах, когда они пересекли деревянный мостик над прудом. Легкий испуг, когда Дазай, смеясь, вложил лягушку в его руки. И бешеное сердцебиение, когда вместо привычного поцелуя в лоб, его поцеловали в губы. Но три месяца пролетели слишком быстро. Беверли уже на следующий день вызвала такси и в счастливой спешке, собрав вещи, покинула стены больницы. То же самое сделали и остальные практиканты. Дазай тянул. Часами катал Чую по двору. Всегда у него находились какие-то забавные истории из жизни. И не бывало ни дня, чтобы он не просил его сказать хоть одно слово. Но Чуя был неумолим. Спустя еще два дня собрать сумки пришлось и ему. После трехмесячной практики снова начиналась теоретическая часть в университете. Длинные и нудные лекции. Тайра, к которой он никаких чувств больше не испытывал. Отец, со своими скучными речами за семейным столом. Друзья, которые не расставались с телефонами и постоянно вели нелепые прямые эфиры. Кто их только смотрел? Почему раньше его это не раздражало так сильно? Только тот, кого он возненавидел в первые дни своей практики, теперь занимал все его мысли. — Чуя… — Дазай бросил черную рубашку на огромную спортивную сумку, сел возле него на колени и накрыл тонкую ладошку своей. — Я уезжаю. Не знаю, когда мы увидимся в следующий раз. Увидимся ли вообще. Поэтому, прошу… хоть одно слово. Хоть что-нибудь. Пожалуйста. Под окнами послышался громкий лай собак и шипение кошек. В коридоре играла тихая музыка, кто-то мыл полы шваброй, шуршал пакетами, громко листал бумаги. — Я так и не заслужил твоего доверия, да? — Дазай горько улыбнулся. — Мне будет здорово тебя не хватать. Он нехотя поднялся и нежно поцеловал его в теплые губы. — Прощай. Рубашку Дазай небрежно скомкал, затолкал в сумку и закинул ее на плечо. Хотелось обернуться в последний раз. Взглянуть в эти голубые глаза, жадно втянуть запах его волос, медленно подушечками пальцев коснуться любимой родинки на шее. Просто развернуться и крепко обнять. Сказать, как сильно он его любит. Как сильно не хочет покидать. И каким он был мудаком, когда пришел сюда. Но вместо этого, он толкнул дверь и нехотя переступил порог палаты. В коридоре стоял сильный запах моющих средств. Дазай несколько раз чихнул и с недовольством покосился на полную санитарку в наушниках. Едва сделав один шаг, он внезапно выронил сумку и замер с широко распахнутыми глазами. — О…Осаму…