Я и моя паранойя

— Правда, что ли? — спрашиваю я, не веря своим ушам. Собеседница на том конце провода снисходительно вздыхает, я почти вижу, как она улыбается, убеждая в верности своих слов. Дикий восторг переполняет мои вены, обжигая их. — Да, зай, мы с Тимом участвуем в Гран-при и поэтому я зову тебя, вместе с сопровождением родителей, конечно, посмотреть на нас в Америке и в Москве. Так что поговори со своими, — медленно растягивая слоги, будто разговаривая с малюткой, отвечает Марго. На фоне кто-то громко матерится, и от этого по коже бегут мурашки. — Ладно, я пойду, а то Тим снова упал. Что-то сегодня он не в форме. Я быстро прощаюсь с Маргаритой и бросаю трубку. На улице необычно тепло, хотя конец октября на дворе. Прохладный ветер ласкает ноги в капроновых колготках. Сегодня я произвела неизгладимое впечатление на многих обитателей школы. Конечно, Зоя Болконская впервые за долгое время появилась в храме науки в платье, хоть и чёрном, да с распущенными волосами; новенькие нашего класса поняли, что Вадим доносил до них правду о моём прошлом. А мне абсолютно всё равно. Пусть думают, что хотят, пусть говорят, что хотят. Мама со слезами на глазах говорит, что я наконец-то становлюсь самой собой, что до семи лет мой характер формировался именно так, каким она его видит сейчас. Уверенность в себе, жизнелюбие, уважение к окружающим — неужели эти черты отличали маленькую меня? Кажется, такого просто не могло быть, я до того случая всю свою жизнь была циничным воплощением недоверия. Ноги в тёплых бежевых сапожках спускаются по ступенькам из искуственного мрамора, и тут же взгляд вырывает из привычного пейзажа малахит с искрами смешинок. Он машет рукой. Вообще, если бы не мама, меня могла провожать Марго, но девушка не входит в её круг доверия, потому что является представителем "компании малолетних алкоголиков и наркоманов". Во-первых, не малолетних, например, Маргарите сейчас двадцать один, а Вовке скоро тридцатник стукнет. Эх, как там он? Так хочется снова обнять его и выпить хорошего коньяка в его прекрасной компании, а заодно и попросить помочь с домашкой по физике. Но, к сожалению или к счастью, не знаю, я не пью, а он ещё года два будет отбывать срок в колонии общего режима. Во-вторых, наркоман у нас был один — татуировщица Лара. Зато какой с ней умер талант! Глаза невольно падают на формулу второй космической скорости на коленке, написанную изумительным почерком и украшенную звёздами и планетами. Её я как раз проиграла Вовке в подкидного дурака. Сколько же времени прошло с тех пор. С широченной улыбкой подбегаю к репетитору, моему принцу на железном коне, как выразилась давным-давно Катя Князева. Точно предсказала, однако. Правда, в тот момент я не могла и подумать, что одна чёрная дата перевернёт мне жизнь, а мужчина, родившийся раньше меня на дофига лет, перевернёт её ещё раз. Наивные родители, если отчима можно отнести к родителям, как и маму, думают: чудо в том, что их дорогая Зоя делает шаги доверия к взрослому человеку и смогла с ним подружиться, именно поэтому его идея подвозить меня в школу и домой весьма хорошая. Ну, я бы не могла сказать, что подружиться. Просто немного довериться, настолько, чтобы не бежать обратно в школу сломя голову после пяти минут нахождения с ним на одном мотоцикле. — Ты чего улыбаешься, будто выиграла автомобиль? — последнее слово он произносит с интонацией Якубовича. После мужчина притягивает меня в приветственном объятии. Здоровались уже утром. — Ох, если бы, — вздыхаю я, принимая из его тёплых рук шлем. Уже какой день этот придурок обещает купить мне шлем, а в итоге даёт свой? — А ты в курсе, что без шлема ездить опасно? Вот врежемся в дерево, и тогда я останусь жива, а ты — нет. Я не хочу потом на твою могилу ходить. — А я не хочу класть цветы тебе, так что я готов пожертвовать своей безопасностью, чтобы потом не сесть нахрен, — усмехается он, приземляясь впереди лицом к заднему сидению. — Как прошёл день в школе? — Все охренели, увидев меня в платье. Ну, кроме Погибельского, он свистнул так, будто увидел симпатичную проститутку, — говорю я, садясь напротив репетитора. Его брови приподнимаются в изумлении. — Если будет домогаться, просто позвони, и я обеспечу ему статью, — серьёзно произносит он, когда я надеваю шлем на свою многострадальную голову. Как удобно, однако, учиться у дипломированного юриста. — Спасибо, пока не нужно, — шиплю в ответ. Этот придурок когда-нибудь научится застегивать шлем так, чтобы у меня не возникало ощущение, что он пытается задушить? Отдайте его на специальные курсы, что ли. Он разворачивается к рулевой части мотоцикла и немного наклоняется. Безопасности ради обхватываю его крепкую талию руками, но пальцы автоматически сжимают коричневую кожаную куртку, так хорошо сочетающуюся с его тёмными с рыжиной волосами. Трепет глупого, не сумевшего, видимо, ничему научиться из жизненного опыта, сердца заставляет задуматься о своих чувствах ко всей сложившейся ситуации. Я еду домой к репетитору по обществознанию, чтобы не терять время на обед дома, ветер играет с платьем и волосами. Я счастлива. Главное, чтобы родители об этом не узнали. *** Мне бы уметь, как он, кидать куртку в сторону вешалки так, чтобы она идеально ровно повисла на ней. Не решаюсь перейти порог квартиры, пока не вижу руку, протянутую в приглашающем жесте. Это уже стало нашей своеобразной традицией, которая показывает хрупкий мостик доверия между нами. Моя рука приземляется в его ладонь, широкую, сухую и усеянную венами — мечта медсестёр. Обаятельная улыбка обезоруживает, ещё чуть-чуть, и я растекусь в лужицу. Фе, какая ваниль из меня лезет. Пора прекращать обращать внимание на каждую деталь своего репетитора, это неправильно и отвратительно. Если люди, читающие мысли, существуют, то я им уже сочувствую. — Хочешь кушать? У меня борщ готов. В очередной раз убеждаюсь, насколько этот человек прекрасен как мужчина. Красив, умён, хозяйственен: в его холостяцкой квартире чисто, да и он умеет готовить, к тому же. Повезёт его жене. — Спасибо, — произношу я, разувшись и в пару мгновений оказавшись на кухне. Суп со стуком ложки в тарелке приземляется на стол, а потом там же я вижу банку деревенской сметаны, тарелку с толсто нарезанным белым хлебом и зубчик чеснока. Всё-таки выучил мои вкусы, жучара. И борщ, как всегда, изумителен. Надо будет попросить маму начать платить репетитору чуть больше, чтобы он меня ещё и готовить научил так же. — Ты сегодня очень красивая, — говорит мужчина, делая глоток ароматного быстрорастворимого кофе, который наверняка заваривался минуты три. А я чувствую, что окрашиваюсь в цвет главного ингредиента борща. — Да ладно тебе, — машу я рукой с куском хлеба, и крошки умудряются упасть прямо на мужчину. Он смеётся и, стряхнув всё в руку, высыпает их в мусорное ведро. Волной накрывает стыд. Опять я выгляжу как неряшливая, неаккуратная дура. Видела бы мама — сразу сдала в детдом. — Тебе реально идёт это платье. Носи такие почаще, — от его смущённых слов наворачиваются слёзы. Три года назад мне то же самое говорил Серёга — один очень добрый и совсем не занудный отличник. Единственный человек в моей насквозь прогнившей школе, который всегда защищал меня. Конечно, сейчас у меня тоже есть ангел-хранитель в храме науки — учительница русского и литературы Анастасия Сергеевна, женщина, на которую хочется ровняться. Становится холодно, но все окна закрыты. Наверняка мёрзну из-за того, что батареи прогревают исключительно в ноябре. — Хорошо, — медленно киваю я, с комом в горле доедая борщ. Чёртова фобия. Из-за неё я даже не смогу проведать Серёгу, пообщаться с ним. Придётся выходить на него через его жену, только она вряд ли обрадуется работе почтальона. — Ты плачешь? — мгновенно теряется учитель и протягивает мне вафельное полотенце. А я даже не заметила, как слёзы оставляют длинные следы на коже. Пара капелек падает в суп. Почему ничего не может быть как раньше? У меня же были друзья, талант, свобода и цинизм — составляющие идеальной жизни! А сейчас я постоянно сижу дома, корпею над учебниками, каждый божий день порываясь утопить прошлое в алкоголе, а не учёбе. В принципе, единственной в этой никчемной жизни отдушиной является репетитор по обществознанию, правда, я даже прикоснуться к нему не могу без мысли о том, что он может просто втираться в доверие. Молча растираю лицо полотенцем и наблюдаю за тем, как мужчина неспеша моет за нами посуду. Как неловко, я могла бы и сама. Он и так слишком много для меня делает: подвозит, сидит до позднего вечера, когда родители одновременно на сменах, понимает, выслушивает, поддерживает. Пожалуй, эта странная привязанность прочнеет с каждым днём. В тесноватой комнате с диваном, компьютером, двумя стульями, книжным шкафом и небольшим круглым столом чувство тревоги притупляется: я даже спокойно, не раздумывая над планом о побеге, выкладываю из рюкзака рабочий материал, тетрадь и ручку. Мужчина садится рядом и двигает к себе скреплённые листочки. Он находит нужную информацию и начинает: — Сегодня мы с тобой рассмотрим социальные нормы, социальный контроль, отклоняющееся поведение и социальные роли. Он что-то объясняет, отмечая чёрной ручкой в материале самое важное, а из-за слишком хорошего настроения у меня в одно ухо информация влетает, а из другого — вылетает. Ничего, дома прочитаю и усвою. А пока мысли сосредоточены на том, как меняется цвет гелевых чернил через несколько секунд после их попадания на дешёвую офисную бумагу. — Итак, функций социальных норм у нас всего четыре, — продолжает нежный баритон, а голова с непослушными прямыми волосами кивает, будто соглашаясь со своими же словами. — Первая — способствуют социальной сплочённости, то есть людей объединяют одни и те же правила. Вторая — являются эталоном поведения, поскольку многие им следуют... Незаметно для себя усмехаюсь. Когда-то мне было абсолютно наплевать на всех людей и их какие-то нормы. Каждый строит себе собственные правила, их нельзя навязывать — считала я. Господи, какая я была глупая. Люди не смогут мирно взаимодействовать друг с другом, если у них не будет ничего общего, воцарится хаос. Начнутся конфликты, войны, если рассматривать в более широких масштабах, и... — Зоя, твои внутренние монологи намного интереснее, чем подготовка к ЕГЭ, так ведь? — ехидничает учитель и проводит большим пальцем прямо под моим нижним веком. Еле сдерживаюсь, чтобы не вскрикнуть на всю квартиру. Занятие идёт не по плану. Он трогает меня не там, где надо. Я не настолько доверяю ему, чтобы позволить прикасаться к чему-либо, кроме рук и предплечья. Ну, и спины в порыве объятий. — У тебя тут какая-то странная дичь, — бормочет он, скидывая небольшую тёмную соринку в импровизированную мусорку из стакана и целлофанового пакета внутри него. Ловлю на своём лице его любопытный взгляд. Что он там высматривает? — Впервые вижу девушку твоего возраста с идеально чистой кожей без прыщей и чёрных точек, — задумчиво произносит мужчина. — Мне воспринимать это как комплимент, что я не такая уж и страшная, какой кажусь самой себе, или как оскорбление, что у меня некие задержки в развитии? — насмешливо интересуюсь я и чувствую пальцы мужчины, осторожно изучающие область малозаметных скул. — Ты теряешь бдительность, Болконская, — говорит он и аккуратно, будто боясь, что я растаю, льнёт к моим губам. Около двух секунд уходит на то, чтобы понять, что происходит. В каждой клеточке зажигается странный огонь, удерживающий меня на месте. В следующие две секунды в голове вспыхивает описание явно спонтанного поцелуя. Нежно. Осторожно. Кайфово. Он не напоминает события двадцать седьмого апреля, а желанные сильные руки не уходят с лица, и всё это сбивает с толку. Боже милостивый, вот бы мой первый поцелуй был таким. Осознание бьёт по голове чем-то очень тяжёлым. Дыхание замирает, кажется, вместе с сердцем на долю секунды. В прошлый раз, когда я чувствовала чьи-то губы на своих, это добром не кончилось. Блин, да мне та история сломала жизнь! Целоваться со своим репетитором, который старше тебя больше, чем на пять лет, — верх идиотизма. К тому же, он, блин, получается, домогается! С грохотом отодвинув стул, вскакиваю с места. Как же мне дурно. В горле пересохло, а тошнота грозится вывернуть организм наизнанку. Тело ужасно болит, особенно в области низа живота. Не вовремя оно решило вспомнить "молодость"! Руку обжигает пламенем нанесённой пощечины, и я сгребаю все вещи в сумку, чтобы кинуться по направлению к прихожей, где одеваюсь и натягиваю сапоги. Чёртова молния, почему ты сломалась именно сейчас?! Плевать на молнию, надо поскорее убираться отсюда, пока этому извращенцу не пришло в голову со мной сделать кое-что похуже. Внутренний голос снижается на басы и подкидывает отвратительные фразы. "Молчи, тварь!" "Интересно, а как ты будешь выглядеть, если я сделаю твою улыбку сам?" Зеркало впервые за долгое время услужливо показывает два еле заметных шрама от уголков губ до ушей. Боль пробивает виски. — Стой, Зоя, я могу всё объяснить, — видимо, очнувшись от шока, подбегает учитель и тянется ко мне. Голос в мыслях выравнивается до моего собственного тембра. "Скоро меня переведут в неврологию и перестанут колоть эти лекарства. Так что..." — Прощайте, — я громко хлопаю дверью, но перед этим вижу в малахите глаз печальное понимание. Всё ясно. Он не пойдёт за мной, не станет догонять и что-то объяснять, пока я сама этого не захочу. И почему же он после школы не на психолога пошёл? Вернусь ли я в эту квартиру? Да — мама заставит. Смогу ли я вновь доверять этому мужчине? Скорее всего, через некоторое время. В том, что я убегаю, виноваты лишь двое. Я и моя паранойя.