Сакура - любимое растение

Микеланджело задыхается, сглатывая новый бутон. Вот серьёзно? Это выходит за все те рамки, которое воздвигло общество, хотя о чём это он? Черепахи-мутанты-ниндзя — это не то явление, которое должно было бы придерживаться стереотипов. Какие вообще стереотипы могут быть в отношении мутантов? Они все должны знать ниндзюцу, обожать пиццу и смотреть мультики? Это даже забавно… Но «забавно» явно не то слово, которым можно охарактеризовать положение Майки. Ну да, конечно, он, весь дрожащий, выплёвывающий кровь, вперемешку с лепестками, с огромными синяками на глазах, которые открывает маска, висящая сейчас бесполезной тряпкой на бледной, как и всё тело, шее, с отдышкой, как после усиленной тренировки, и потом на измученном лице, не то явление, которое следует показывать кому-либо. Тем более, когда этот «кто-либо» — твой самый старший брат, долбящийся в дверь ванной, просто потому что «Майки! С тобой всё в порядке? Почему ты так вскочил? Тебе плохо? Хочешь, я Донни позову, уверен, его проекты важны не настолько, чтобы он не осмотрел тебя. Боже, Майки, отзовись ты уже!» Микеланджело лишь смеётся, проскальзывающая в голосе хрипотца как напоминание о бутоне, что по прежнему царапает глотку изнутри. Смех наполнен болью, грустью и мольбой. В самом деле, не скажешь же Лео, что ему стало плохо вовсе не из-за «второсортной» пиццы, а из-за того, как именно Раф обнимал Мону. Майки это вообще волновать не должно. И не волновало бы, если только не одно но: с каждым разом хочется умереть всё сильнее — растения, лезущие из всего тела, просто невозможно терпеть. Когда это началось?.. Возможно, что во всём вина тех химикатов, которыми опалил их Ди. Возможно, это как раз из-за них Майки сейчас цветёт, как-то дерево, в комнате у Эйприл. Даже цветки одинаковые. Как оно называлось?.. Ох, если он не вспомнит — Лео его убьёт — настолько сильно обожает это деревце… Кажется, это была сакура. Да, точно, сакура… Майки ведь тоже любит природу, но почему сознание будто в тумане?.. Так тяжело стоять — Микеланджело, уже даже не сдерживает слёзы — всё настолько плохо — и падает, прислоняясь панцирем к тумбочке под раковиной. Тело всё горит, слёзы льются уже даже не ручьём — кажется, они вытекают, сразу становясь двумя водопадами, руки трясутся, пальцы оледенели — Майки прижимает их ко лбу, пытаясь успокоиться, лёгкие сжимаются, а из горла лишь доносится крик мучения, приглушенный, кажется, целым букетом этой чёртовой сакуры, перемешанной с кровью. Майки в шоке, как в том месиве не оказались его внутренние органы. Неужели он встретит конец так — сидя на полу ванной, которая даже не их семьи, а семьи О`Нил. Видимо нет, раз дверь в, между прочим, вовсе не их ванну, слетает с петель, а в проёме стоит запыхавшийся Леонардо и пялится на него, Майки. — Кхах. П-привет. — Слова вырываются с кашлем и новой порцией кровавых лепестков. Майки улыбается, пытаясь скрыть боль, хотя выходит не очень. «Ну конечно не очень, гений, он же слышал твои стоны, ты же не можешь быть тихим» — мысленно Микеланджело тысячу раз успел себя извести. И правда, Майки никогда не был тихим. У него всё было с размахом: спать — так, чтобы либо кошмары приснились, из-за которых можно будет разбудить кого-нибудь из братьев, либо чтобы вся постель была вверх дном, а само тело под кроватью; кушать — так, чтобы рот был полностью заполнен едой, как и всё в округе; отдыхать — так, чтобы об этом знал весь дом; драться — так, чтобы враги переживали за твоё психическое состояние больше, чем за свою жизнь; грустить — так, чтобы дождь за окном успокаивал тебя; улыбаться — так, чтобы само Солнце надевало очки при виде тебя; смеяться — так, чтобы весь мир смеялся вместе с тобой; дышать — так, чтобы вдохнуть всё-всё-всё, пропуская через лёгкие, наполняя светом и теплом, выпуская в этот мир, наполняя его; жить — так, чтобы сама жизнь пыталась угнаться за тобой, дабы отсчитать эти свои рамки. Всё, абсолютно всё, с размахом и страхом не успеть. Возможно даже у Микеланджело есть какие-то способности — очень даже возможно. Иначе как он мог оставаться в живых, испытывая свою удачливость на прочность, каждый раз, когда он являлся приманкой. Однако, сейчас, когда он действительно хотел быть один, с ним рядом сидит его старший брат и шепчет что-то… Про Донни? — Спокойно Майки, Дон сейчас приедет, с аптечкой… Раф сейчас встретит его. Всё хорошо, держись, прошу. — Раф. Раф. Раф. Словно молоточком, бьёт по вискам это имя. Майки лишь сильнее дёргается, выкашливая бутончик. Леонардо, видящий это, расширяет глаза и выдыхает, — Майк. Это… О, так вот оно что… Кто? — Лео отстраняет брата от пластона и смотрит внимательно, пытаясь заглянуть в самую душу. — …Р-Раф. — Микеланджело стыдно, что б его, очень. А Лео больно. Тоже очень, и тоже обжигающе. Лишь только лепесток сакуры, вырвавшийся изо рта Леонардо, прервал агонию Майки. Он в шоке взглянул на брата, постепенно успокаиваясь. Кажется, что Донни что-то там говорил про тройные зависимости, или как это вообще зовётся. Но, в любом случае, если Лео действительно тоже испытывает всю ту боль, как и Майки, это значит, что и от Майки зависит чья-то жизнь. Это значит, что времени на самокопание у него уже нет. И ведь правда, химикаты же попали не только на Микеланджело — они опалили всех, начиная от Караи, проходясь по Шинигами, топчась на братьях, и добираясь до самого младшего. Майк моргает, удивлённый мыслью, что он действительно не поинтересовался об этом у остальных. Обычно он всегда спрашивал «А как у других?»… Сейчас он просто забыл это сделать. И именно сейчас это оказалось необходимым, но хеей, а как же… — Караи. Она?.. — Шинигами. Больше ничего не хочется говорить, а зависимость в Донателло и помощи как-то спадает. Наоборот, теперь хочется уйти, закрыться где-нибудь в уютном уголке, от всего и прижимать к себе другого. Но вместо этого Лео встаёт, поднимая Майки, и отмывает его, заодно и себя, от крови, вычищая ванну. Они уже знают, что будут лгать, глядя в обеспокоенные глаза братьев; знают, что будут скрываться, прятаться; знают, что не променяют эти прятки ни на что другое. Знают, но целуются, стоя в, уже не такой грязной из-за крови, ванной, до умопомрачения, до пульсации сердца в висках, до хлопка входной двери. Они прекрасно знают, на что идут, но соглашаются, улыбаясь.

Просто потому что сакура — цветок, любимый обоими.