То, что делает меня (Моя сумма рерум)

Инцидент с Дятлом произошел с самого утра. Я прилично проспал и влетел в школу за две минуты до звонка, взмыленный и ошалевший от спешных сборов. Забежал в раздевалку, скинул куртку и только собирался выйти, как вдруг, прямо в дверях наткнулся на выпяченный тощий зад Дятла. Я его сразу по вельветовым штанам определил. Наклонившись, он еле-еле возился, собирая рассыпавшийся пенал какой-то девчонки. И ведь надо было, чтобы прямо сейчас. Пару секунд я пытался сдержаться, но Дятел оказался чересчур медлителен, а соблазн сладкой мести слишком велик. Хорошенько прицелившись, я отвесил ему смачный, увесистый пинок. Он ойкнул и улетел вперед, прямо на эту девчонку, для которой так усердно старался, сбил её с ног, и они оба завалились на пол. — Случайно задел, — сказал я, глазеющим на меня дежурным семиклашкам. Ликованию не было предела. Больше месяца я мечтал о чем-то подобном и, наконец, свершилось. Обошел бочком их смешную кучу-малу и собрался двинуться дальше, как неожиданно Дятел резко вскочил и, точно полоумный, кинулся на меня. Со всей дури пихнул в грудь и с силой схватил за рубашку. Слащавая рожа вся покраснела от бешенства. Скрежеща зубами, он пытался то ли встряхнуть меня, то ли толкнуть. Глупые, беспомощные дерганья. Я попробовал оторвать его от себя, но он намотал рубашку на кулак и не отпускал. Только стоял и шатался. — Отвали, — сказал я. Но он держал, и по помутневшим глазам я понял, что хочет сделать что-то ещё, может даже ударить. И тут краем глаза я заметил Криворотова, подлетевшего взглянуть, что происходит. Теперь уж точно нельзя было оставить как есть. Я размахнулся и от всей души влепил Дятлу хорошую, смачную оплеуху. Золотые кудри подскочили вверх вместе с головой, и его самого повело в сторону. Рука разжалась, а ткань рубашки осталась стоять колом. В этот момент, откуда ни возьмись, подскочила завуч. Наверняка ей кто-то настучал, потому что летела она уже разозленная. Но подоспела, естественно, не тогда, когда этот ханурик драл мою рубашку, а когда мне пришлось дать ему отпор. — Какой класс? — срываясь на визг, заорала она на меня. Схватила за рукав пиджака и потащила, не дожидаясь ответа. — Мария Николаевна, — возле неё нарисовался Криворотов. — Это случайно получилось. Горелов не виноват. Я сам видел. Соломин набросился на него, как зверь. Никите пришлось защищаться. — Криворотов, если ты сейчас не отойдешь от меня и не отправишься на урок, будет что-то с чем-то! Я тебе обещаю. Мария Николаевна, пожилая, но страшно боевая тётка, жилистая и сильная, так разозлилась, что я болтался в её худосочной, покрытой рыжими пигментными пятнами, руке, как облетающий лист на ветке. Притащила к себе в кабинет и принялась песочить, что я ещё новенький, а уже себя так веду, и что их школа очень трепетно относится к вопросам дисциплины, поэтому ничего подобного в своих стенах не потерпит. Весь первый урок нотации читала, а потом, пообещав позвонить моим родителям, всё же отпустила. И когда я пришел к ребятам, Криворотов уже в красках всё им рассказал. Преувеличил, конечно, сильно, но видеть смеющуюся Зою было очень приятно, поэтому я стал подыгрывать Лёхе и смешить её ещё больше, описывая дурацкое лицо Дятла и то, как он валялся на полу после пинка, и как его голова, точно в замедленной съемке отлетала после оплеухи. Всю перемену смеялись, а Трифонов, хотя и смеялся вместе со всеми, но когда уже прозвенел звонок, и мы заходили в класс, тихо шепнул мне в затылок, что ударить Дятла всё равно, что девчонку бить. И сразу стало невесело и даже противно, но не оттого, что сказал именно он, а потому что в глубине души, я и сам это понимал. Вечером дома нам устроили жёсткий «разбор полётов». Хорошо хоть не мне одному. Папа сидел на своём месте, на диване, бабушка устроилась в кресле, Аллочка тоже на диване, только не рядом с папой, а возле другого подлокотника. Мы с Дятлом на стульях. Настоящий суд. Аллочка вся была нервная, со смены, заведенная, но мужественно молчала. Бабушка тоже, после звонка Марии Николаевны, как воды в рот набрала, папа же лишь сокрушенно качал головой своим мыслям, видать, они не очень-то его радовали. — Знаете что? — после внушительной паузы произнес он. — Если бы ты, Никита, просто подрался в школе, я бы вообще не стал в это вмешиваться. Мальчишеские выяснения отношений — это не криминал. Если бы Ваню кто-то обидел, я бы объяснил ему, что он должен научиться защищать себя сам. Но ужас всей сложившийся ситуации заключается в том, что вы, ребята, родственники, можно сказать даже братья. И это стыд и позор, что вы устраиваете подобное! Когда мне бабушка рассказала, я сначала даже не поверил. — А я очень даже поверила, — подала голос Аллочка. Её губы и подбородок дрожали. — Я с первого дня заметила, как Никита относится к Ване. Бабушка бросила в её сторону строгий взгляд. И Аллочка замолкла. — Если вам хочется, можете ругаться и ссориться дома, — продолжил папа. — Но выносить сор из семьи — это самое последнее дело. Я понятно говорю? Он поочередно вопрошающе посмотрел на нас обоих. Дятел кивнул, а я промычал «угу». — В причину сегодняшнего инцидента я вникать не собираюсь. Но решительно настаиваю, чтобы вы прямо здесь и сейчас высказали всё, что вас не устраивает друг в друге. Как же я не люблю подобные разглагольствования! Как я могу объяснить им, что Дятел чудак, и что у нас с ним не может быть ничего общего, кроме комнаты? Которая, по сути, является только его комнатой. А вот папа на самом деле — вовсе не его папа, а мой. Но родители почему-то хотят, чтобы мы насильно стали дружить, быть милыми и добрыми друг к другу. Признаю, подыгрывать им у Дятла долго получалось, но сегодня он всё же показал, что тоже терпит. — Никита, — папа наклонился вперед. — Я жду. Что тебе не нравится в Ване? — Вот представь, — я сполз на краешек стула, — тебе бы пришлось жениться на женщине, которую до этого ты в глаза не видел. Хорошая она, плохая, красивая или нет — не важно, важно, что между вами нет ничего общего. Вы чужие. Вот и всё. Сказал и сразу замолк, кажется, и так ляпнул лишнего. — Я так и думала! — вскрикнула Аллочка. — Он его ненавидит. — Алла! — одернула её бабушка. — Дай мальчику высказаться. — Я высказался. — А ты, Ваня, что думаешь? — папа всеми силами старался держать себя как судья и мудрец в одном флаконе. Дятел равнодушно пожал плечами и захлопал ресницами: — А меня всё устраивает. — То есть как? — Аллочка подскочила на месте. — Как это тебя устраивает? Он тебя избил в школе при всех, а тебя это устраивает? — Мы оба виноваты, — сказал Дятел рассудительно. — Я тоже вспылил. И тут я вспомнил, как он «вспылил», и меня разобрал смех. — Только посмотрите, он ещё и доволен, — моя улыбка добила Аллочку окончательно. — Пользуется тем, что Ваня очень добрый и отходчивый, а значит можно издеваться над ним, как угодно. — Не утрируй, пожалуйста. Никита просто рад, что Ваня не обижается, — вступилась за меня бабушка. — Я уж не знаю, кто его так воспитывал, но сидеть и смеяться в присутствии взрослых, когда обсуждаются серьёзные вопросы, — это возмутительно! — Ничего возмутительного нет, — парировала бабушка. — Он просто ещё ребенок, а ты об этом всё время забываешь. — Мне кажется, он с самого начала дал нам понять, что он не ребенок, и что может делать всё, что ему заблагорассудится. — Вот как? Ваня, значит, у тебя ещё ребенок, а Никита уже не ребёнок? Не знаю уж, насколько бабушка действительно симпатизировала мне, но споры с Аллочкой были её коньком. — Послушайте, Валентина Анатольевна, когда я согласилась, чтобы Никита с нами жил, Дима заверил меня, что он нормальный и хороший мальчик, а что получается? Папа сосредоточено молчал, и по его ссутуленной позе было видно, что он хочет сбежать отсюда ещё больше нас. Потому что разгорающийся пожар был готов вот-вот перекинуться на него самого. — Ты, Аллочка, пожалуйста, тут на себя много не бери. Это я согласилась, чтобы Дима привел тебя в нашу семью. И он тоже уверял меня, что ты замечательная и добродетельная женщина. Только не подумай, что я ставлю под сомнение твою добродетельность, но сейчас, в который раз, между прочим, ты демонстрируешь обратное. Короче, они начали ругаться. Шумно, с криками, с размахиванием рук, закатыванием глаз и припоминанием всех взаимных обид. А папа то и дело повторял: — Прекратите обсуждать детей в присутствии детей. Однако женщины его не слышали, потому что до нас им дела уже никакого не было. Но когда Аллочка вдруг выкрикнула, что меня спихнула на их головы нерадивая мать, я не выдержал, встал и, схватив с вешалки куртку, ушел из дома прямо в тапочках. Стремглав вылетел на улицу и пошлепал по лужам. Пристроился на лавочке у соседнего подъезда и в очередной раз отчетливо осознал, что на самом деле никому не нужен. Достал телефон и сразу набрал Трифонову. В последнее время я обращался к нему за помощью слишком часто, но он и Лёха были единственные, кто мог меня поддержать. — Привет, что делаешь? — Футбол смотрю. — Кто играет? — Реал. — Можно, я к тебе зайду, вместе посмотрим? — Без проблем. Жрать будешь? — Нет. Просто посижу. К Тифону я пошел длинным путем, по освещенной улице, потому что во дворах была грязь и лужи, а я ушел в тапочках. За пять минут папа позвонил раза три, но трубку брать я не стал. Отключил звук и врубил музыку на полную громкость. Только миновал длинный кирпичный дом, как рядом со мной неожиданно остановился здоровенный темный джип. Так резко подрулил, что я шарахнулся в сторону, тапок слетел, и я, как дурак, наступил босой ногой в ледяную грязь. Боковое стекло машины с моей стороны медленно приоткрылось, и из окна выглянул Яров. — Привет. Ты это куда на ночь? — Привет, — было ужасно неловко оказаться перед ним в таком виде. — Так, гуляю просто. Он, тихо посмеиваясь, покосился мне на ноги. — Мне нравится твой стиль. — Угу, — я торопливо нашарил ногой тапок. — Далеко идешь? — В дом, где «Зоомагазин». Из-за спины Ярова высунулась голова водителя. Солидный мужчина в светлом костюме и темной рубашке. — Давай мы тебя подкинем, — предложил он. — Залезай, — живо подхватил Ярик. Предложение прозвучало заманчиво. Я немного помялся, но потом всё же забрался на заднее сидение. В салоне было тепло, сладковатый запах ароматизаторов и мягкие, очень приятные наощупь, кожаные сидения. Я весь прямо-таки растекся по ним с блаженным, упоительным чувством счастливого спасения. — Это Никита, наш новенький, — сказал Ярик мужчине, а потом повернулся ко мне. — А это мой папа — Юрий Романович. — Здравствуйте, — поздоровался я как можно вежливее. — Здорово, — отозвался отец Ярика и тут же просек фишку. — Из дома выгнали? — Я сам ушел. — Тогда ясно. А со стороны, как алкаш. Я взглянул на него в зеркало заднего вида. Темно-серые с прищуром глаза улыбались. Значит, подкалывал просто. — С родителями поссорился. — Бьют? — Нет, просто поругались. — Бывает, — кивнул Юрий Романович. — У меня есть знакомый — тоже раз пять уматывал из дома. В последний раз, правда, так и не вернулся. Но то было ещё в восьмидесятых. Тогда много возможностей обеспечить себя было, а сейчас просто так никуда работать не устроишься. Даже самым занюханным дворником, даже тележки собирать в магазине. Так что у тебя только два пути — либо бургеры паковать, либо торговать наркотой. — Папа! — одернул его Ярик. — Я всё правильно говорю, — строго отозвался отец. — Сейчас молодежь без присмотра быстро летит по наклонной. На улице, знаешь, как хорошо это дело поставлено? Барыги спецом отслеживают таких неприкаянных. Туда-сюда и через пару лет ты или наркоша конченный, или в колонии срок мотаешь. Ярик сочувственно оглянулся на меня и пожал плечами. — Понятно, — я устал от отрицательных эмоций и совершенно не знал, что на это отвечать. Неожиданно Юрий Романович остановил машину, повернулся ко мне и выжидающе, не моргая посмотрел. Лицо у него было хорошее, открытое, и какой-либо неприязни по отношению к себе я не увидел. — А пойдем-ка к нам? Как раз к ужину. Жена обзвонилась. — Да нет, спасибо, — попытался отказаться я. — Давай, давай, — закивал Ярик. И я, снова поймав твёрдый пристальный взгляд Юрия Романовича, согласно кивнул. Яров отвел меня в свою комнату и велел положить промокшие носки на батарею, затем принес полотенце и тёплые мягкие тапки. — Ты на отца не обижайся, — сказал он, немного извиняющимся тоном, пока я возился с носками. — Армейские замашки. Вечно всех поучает. — Нет, что ты. Какие обиды? Он у тебя военный? — Полковник ФСБ. Мы с мамой регулярно перед ним маршируем. Яров мне нравился. Как по мне, ему было, чем гордиться. И внешность, и мозг, и сила — всё при нем. Ну и конечно то, что он был хорошо обеспечен, хуже его делало, вероятно, только в глазах Тифона. Ведь хотя тот и был чертовски харизматичным персонажем, в умении произвести впечатление, определенно, уступал Ярову. — А чего за напряги дома? — поинтересовался он. Я небрежно махнул рукой. — Очередной вынос мозга. — О, да. «Вынос мозга» — ключевой прием в воспитательной работе после «волшебного пенделя». Вот поступлю в универ и больше вообще никого слушать не буду. — Куда поступать собираешься? — На юридический. — Папа заставляет? — Нет, я сам хочу. Отец-то как раз за армию и прочие свои штучки. Но это вообще не моё. Так что приготовься, он и тебя поучать будет. Очень любит на всех впечатление производить. У тебя в старой школе были друзья? — Ну, так, — я вспомнил Боряна, Миху и Петухова. — Был один. — Я так и подумал, что ты нормальный, — Яров кивнул. — Сразу, как только увидел. То-то этот придурок в тебя так вцепился. Я догадался, что речь о Трифонове, и вдруг вспомнил, что тот сейчас, наверное, ждет меня. — Слышал, у вас спор был. — Был, — признал Яров. — Я не собирался ни в чем таком участвовать, просто сказал, что готов спорить, что Трифонов одиннадцать классов не в состоянии закончить. Ну и кто-то про это в Подслушке написал. Его так цепануло, что он прилюдно вызов мне устроил. Если не влом, можешь на стене там поискать. «Яров конченый мажор» называется или как-то так. А потом директору чуть ли не ноги целовал. — Вы на деньги спорили? — Не. Откуда у него деньги? Мы на «дерьмо» спорили. Старинная местная забава. Проигравший должен вымазать руки в собачьем дерьме и десять раз сказать «я — дерьмо». — Серьёзно? Было очень странно слышать, что весь напряг из-за такой детской ерунды. — Ну, почти. В этом нашем уговоре мы расширили область нанесения дерьма до поверхности всего тела, кроме того, наказание должно быть снято и выложено проигравшим на всех своих сетевых страницах. Но, по правде сказать, это лишь формальность. Суть спора заключается в том, что Трифонов отчаянно пытается доказать мне, что он не быдлячее чмо, а я ему всё равно не верю. Мобильник яростно завибрировал в кармане. Тифон будто почувствовал. — Слышь, Никит, мне тут нужно на двадцать минут отойти, мать с работы встретить. Ты, если придешь, обожди на лестнице. — Похоже, я сегодня уже не приду. — Хорошо, но если надумаешь, заходи в любое время. Если вдруг переночевать нужно или ещё что. Я поблагодарил и хотел добавить, что увидимся в школе, но под пристальным взглядом Ярова просто нажал на отбой. — Мать он встречает, — Яров слышал каждое слово. — Придурок. Пасет её постоянно. — И что, она его слушает? — Мамаша-то? Сама виновата. Чего хотела, то и получила. Она ему знаешь, как мозги на тему морали делает? Мой отец отдыхает. Она у него училка. Такая — ретро вариант, порядочный человек то, порядочный это. Всем направо и налево втирает про «разумное, доброе, вечное». Лицемерка! Договорить Ярослав не успел, потому что нас позвали ужинать, и мне оставалось только гадать, почему это мама Тифона лицемерка. Стол был покрыт белой скатертью и сервирован, как в ресторане. Вилка с одной стороны, нож с другой, возле каждой тарелки бокал, салфетки свёрнуты треугольником. Уж очень всё торжественно и официально. Юрий Романович откупорил бутылку вина и понемногу налил в каждый бокал, затем кивнул мне: — Попробуй. Классная вещь. Потом скажешь, что почувствовал. Я осторожно сделал маленький глоток. На языке остался терпкий привкус чернослива. — Слива, — сказал я. — Кажется. — Теперь ты, Ярослав. Ярик сначала поднес бокал к носу, вдохнул, затем немного отпил: — Лёгкое. С фруктовыми нотками. Но слива всё же доминантная. Юрий Романович удовлетворенно кивнул и посмотрел на меня: — Это просто, чтоб ты понимал, что вино не для пьянки пьют, а ради вкуса. Знаешь, что в Спарте элита вообще не пила вина? Зато они постоянно поили своих рабов. Именно поэтому любое восстание с лёгкостью подавлялось минимальным количеством солдат. — Никита, а чем ты увлекаешься? Куда поступать будешь? — мама Ярослава была миловидная, кареглазая, с лёгким слоем бронзового загара и тонкими, красиво нарисованными бровями. Изящные руки украшали многочисленные золотые кольца, а на шее висел большой кулон с тёмным камнем. — Мама хочет меня на экономический. Она одобрительно кивнула. — Очень хороший выбор. — Это мама хочет, — голос Юрия Романовича был громкий, а тон приказной. — А ты-то сам чего хочешь? И хочешь ли чего вообще? Сам я действительно не знал, чего хотел, но понимал, что такой ответ ему не понравится, зато вспомнил, как Тифон рассказывал про пожарный колледж. Поэтому решил пойти по самому простому пути.  — Я хотел быть пожарником. Просто так сказал, чтоб отстал, раз экономист ему не подошел. — О! — Юрий Романович шлепнул ладонью по столу. — Отличное дело. Не то, что там экономика какая-то. Короче, иди в пожарники, только школу закончи. Я был бы счастлив, если бы Ярослав в пожарные пошел. Героическая профессия. — Ты что? — мама Ярика сделала испуганные глаза. — Забыл, что ему на высоте нельзя? — Слушать противно, — поморщился отец. — Мой сын, сын десантника, и высоты боится. Стыд и позор. Ярик с ровным безэмоциональным лицом уткнулся взглядом в тарелку и терпеливо молчал. — Ты же знаешь, почему это, — вступилась за него мама, а затем повернулась ко мне, поясняя. — Они в детстве с одним мальчиком, другом его, на крыше играли. Ярослав сорвался, и чуть было не упал. С девятиэтажного дома, представляешь? Повезло, что тот мальчик смог его удержать. Она снова развернулась к мужу: — Он идет на Золотую медаль! Что ты от него ещё хочешь? — Да ничего я не хочу, — отмахнулся отец. — Делайте, что хотите. Я просто сказал, что пожарник — это хорошо. А потом, когда поели, Юрий Романович заговорщицким тоном сообщил, что хочет кое-что показать. Яров отчего-то запротестовал, но отец только хитро заулыбался и подмигнул. Он был моложавый, крепкий, и может, излишне порывистый для своего возраста. Такие люди даже когда молчат, заполняют собой всё пространство. У него были серые, прищуренные глаза, тяжелый подбородок, и он кого-то очень сильно мне напоминал, но я никак не мог сообразить кого именно. Возможно Тома Харди или Фассбендера, не лицом, а какой-то общей, ярко выраженной заносчивой брутальностью. Он привел меня в свой кабинет с массивным письменным столом и темно-зелеными тяжелыми шторами, подвел к узкому двухстворчатому шкафчику возле окна, достал ключ и отпер его. А когда распахнул створки — я немного прифигел. На каждой из них на специальных креплениях висели пистолеты. Штук по пять с каждой стороны, а посередине, в нише шкафа в узких вертикальных ячейках, стояли ружья. — Нравится? — с гордостью спросил он, заглядывая мне в лицо. Я из вежливости кивнул. — Хочешь подержать? Без особого энтузиазма я сказал, что хочу, но тут телефон снова завибрировал, достал его и увидел очередной звонок от папы, Юрий Романович тоже это заметил и приказным тоном велел взять у Ярослава кроссовки и отправляться домой. Дверь открыла бабушка и, со словами «а вот и он», как-то хитро подмигнула. Из гостиной медленно выползла заплаканная Аллочка, а за ней и папа. Аллочка тут же подойдя ко мне, взяла за руку: — Никита, прости меня, пожалуйста. Я не хотела тебя обидеть. Это я со зла ляпнула. На самом деле я совсем так не думаю. Папа сзади одобрительно кивнул. Потом Аллочка обняла меня и зачем-то поцеловала в голову. К такому я был не готов. Поэтому от растерянности тоже обнял её. И тогда папа подошел и обнял нас обоих. Ещё не хватало, чтобы и Дятел присоединился. Но на моё счастье, в этот раз он и носа не показал.