(не) верь моим словам

1

Чую с тринадцати лет бесит то, что Дазай, полноценно сформировавшийся, как омега, постоянно подкалывает его по поводу и без. Виной насмешкам служит единственная причина — Накахара, кажется, является бетой. Виной ли этому его неизвестные родители, гормоны ли, не сумевшие вовремя «определиться» — он не знает. Но отсутствие собственного запаха и невозможность различать чужие полностью подтверждают теорию Осаму. Было ли так загадано судьбой, злым роком или всем остальным, на что списывают свои неудачи люди, но когда Чуя просыпается в шестнадцать и захлебывается от заполняющих комнату ароматов, у спящего в соседней комнате Дазая начинается течка… Короче, всё происходит настолько на инстинктах, что они ходят пару-тройку дней «раненые» — один с фингалом под глазом, другой с бесконечными красными следами по шее (остальные, правда, скрываются под бинтами), а потом на них всё заживает, как на псах. И, насколько помнят оба, меток они друг на друге не находят. Это в некоторой мере обнадёживает. Ну, а потом Накахара ведёт исключительно разгульную жизнь — пьёт, курит, и — чем ещё может заниматься молодой альфа — трахает всё двигающееся и не двигающееся. Чего ещё для души надо? В мафии смотрят на это сквозь пальцы, и Чуя, кажется, окончательно слетает с катушек. Только вот, когда очередной купленный омежка визгливо сообщает ему, что нихуя он с ним не будет спать, потому что у альфы уже проявляется метка, вся радужная жизнь рыжего на этом заканчивается. В семнадцать Накахара готов выть на луну, потому что размытые буквы на правой лопатке слишком напоминают это чертово имя.

2

Дазай, наверное, плюет на то, что где-то в этом мире у него должен быть соулмейт. В пятнадцать он, кажется, впервые пытается убиться; после неудачи, а также ряда последующих, он перестаёт верить в случайности — ну как может так быть, что верёвка каждый раз соскальзывает с головы, балки трескаются, а рыбачьи сети неизменно вылавливают утопленника? Осаму проводит одному ему понятную закономерность с существованием родственных душ и выводит для себя, что и с ней у него ничего не получится. Впрочем, это заметно облегчает жизнь. Он совершенно не помнит ту ночь, когда спит с Чуей, и поэтому сильно удивляется, увидев того рядом с собой в постели, полуголого. Этот факт нисколько не мешает и дальше издеваться над коротышкой, даже напротив — позволяет собой гордиться, потому что синяки и укусы вполне можно спрятать под привычными уже бинтами, а вот фиолетовый фингал, поставленный Дазаем Накахаре сгоряча (так, чисто рефлекторно) напоминает парню о своемей поражении победе. Пожалуй, когда после очередного использования «Смутной печали» Чуя в порванной в клочья одежде сползает к нему на руки, а на его спину открывается замечательный вид, сердце Осаму пропускает удар. От ироничности ситуации, конечно. Именно тогда Дазай понимает, насколько же глуп этот мир.

***

Чуя захлебывается, сплевывая на землю сгустки свернувшейся крови. В носу щекочет от переполняющих помещение запахов железа, гари и ещё чего-то неуловимого, и он, теряя способность понимать происходящее, оседает на пол. Он перекатывается, автоматически отклоняясь от жгучего свинца, всё же задевающего его предплечье, и, прислонившись к какому-то заграждению, судорожно закрывает глаза и подтягивает колени к груди. Вокруг творится какой-то ад, где-то вдалеке слышится громкий голос отдающего приказы Хироцу, а Накахара в который раз откидывает крышку старенькой раскладушки и дрожащими пальцами набирает сообщение своему чёртовому напарнику. На экране опять высвечевается пресловутое «Абонент вне зоны доступа сети», и Чуя, шипя себе под нос всевозможные ругательства, которые он только знает, бросается в бой. Сила привычно растекается по пальцам, скрытым за липкой от пота кожей перчаток. Он отправляет в полет сначала один, потом другой бетонный блок, и, убеждаясь, что те достигли своих целей, пробирается ближе к Рюро. Глаза застилает дым и, кажется, пепел, благодаря которым он пропускает ещё несколько пуль, две из которых с противным хлюпаньем врываются ему в ногу. — Твою ж мать, — выдыхает Накахара. С ресниц непрошено срывается пыльная слеза. Рыжий, прихрамывая, бежит в центр этой бешеной перестрелки, пытаясь понять, где и сколько осталось мафиози. По венам безумно растекается адреналин. — Время! — прорывается сквозь гарь голос Хироцу. Чуя вздрагивает, слыша кодовое слово. Заторможено стягивает с длинных пальцев перчатки, разминает и так разогретую шею, и позволяет способности захлестнуть свой разум. Наверное, это чувство обычные, непосвященные люди могли бы сравнить с эйфорией. Накахара так не думает. Он запрокидывает голову и воет надрывно, исступленно, нечеловечески. Красные символы протягиваются по всему телу и замирают на ладонях и щеках, переливаясь. Дальнейшее смазывается в одну бесконечную картинку — грязную, кровавую. Чуя не помнит, сколько времени безумствует. Он помнит только тёплые руки, больничный запах бинтов и мягкое, совсем непривычно-удивлённое: «Спи». Когда Накахара проваливается в темноту, в полуподвальном помещении воцаряется звенящая тишина. Её нарушает лишь прерывистое дыхание выживших, а потом недовольный голос Рюро: — Ты почти опоздал. — Но не опоздал же? — Осаму сладко улыбается, вызывая на лицах некоторых мафиози презрение. — Я как раз вовремя. Хироцу тяжело вздыхает, махнув рукой, и устало опускается на предложенный кем-то из подчиненных стул на трёх ножках. Он поправляет съехавший на спину шарф и затягивается, выдыхая в пыльный воздух облачко табачного дыма. Дазай скидывает с себя плащ и небрежно набрасывает его на Чую. Метка непривычно чернеет на белой спине. Закидывает его на плечо, словно куклу, и бросает, чуть обернувшись: — Я сам о нём позабочусь. Осаму уходит и, бережно уложив напарника на заднее сидение угнанной с противоположного конца города машины, давит на газ. В мозгу бьётся пресловутое «Успел», не желающее выходить из головы. Дазай открывает окна передних дверей, позволяя свежему ночному воздуху ворваться в салон и легкие, и прикрывает на секунду глаза. Лопатку нестерпимо жжет, и суицидник пытается понять, когда смог так вляпаться по самые уши. Чуя сзади ворочается и стонет, кажется, начиная приходить в себя. Перед машиной в свете фар возникает многоэтажка, в которой они снимают квартиру, и Осаму тормозит у самого подъезда, наплевав на все правила дорожного движения. На то, чтобы обработать Накахару, превращенного чуть ли не в решето, уходит около часа. Рыжий ворочается и лягается в беспамятстве, норовя угробить Дазая, как думает он сам. Раны шипят почти осязаемо, и Осаму морщится, допуская пару мыслей о сожалении, которые, впрочем, тут же откидывает, стоит Чуе неосознанно (или нет) пнуть его в пах. Дазай аккуратно перебинтовывает свою руку — пробраться к рыжему сквозь побоище стоило ему двух пуль — и вновь заходит к напарнику. Накахара впадает в беспокойный сон, а вот суициднику не спится. Он сидит на Чуином футоне, задумчиво обводя пальцем почти не видную сейчас метку. Говорят, что они не восстанавливаются. Если надпись удалить — частично или полностью — то стёртые буквы не возникнут вновь. Дазай думает, что так даже легче. Он лелеет бессмысленную, странную надежду на то, что рыжий не видел метки, ведь сейчас её разглядеть почти невозможно. Осаму решает, что он самый несчастный человек в мире. Утро наступает незаметно. Чуя просыпается от ноющей боли по всему телу и с удивлением обнаруживает рядом прислонившегося к тумбочке Дазая. Тот безмятежно спит, склонив голову к правому плечу; рыжему почему-то не хочется его будить, поэтому он закрывает глаза, полностью отдавая себе отчёт о своей недееспособности, и пытается заснуть вновь. Получается из рук вон плохо. Осаму смешно всхрапывает, заставляя Накахару выдавить из себя смешок и тут же зайтись в мокром кашле. Шатен просыпается мгновенно, переворачивает Чую на бок, позволяя выплюнуть на белые простыни что-то подозрительно-красное. Рыжий лежит пару минут, стараясь унять дрожь в ослабшем теле, потом прикрывает глаза и тихо интересуется хриплым, непривычным голосом: — Ты видел? Дазаю не стоит труда понять, о чём спрашивает напарник. Он чуть слышно вздыхает и отвечает, не утруждаясь говорить громко: — Это имеет значение? Как по мне, ни малейшего. Накахара ворчит, что невежливо отвечать вопросом на вопрос, но ему хватает и этого. В комнате воцаряется тишина, прерываемая мерным тиканьем часов, и Чуя, убаюканный накатывающей усталостью, проваливается в объятия Морфея. Осаму ждёт ещё какое-то время, прислушиваясь к выравнивающемуся дыханию рыжего, убирает с лица налипшую длинную прядь и уходит, неслышно закрывая за собой дверь. Чуя просыпается лишь под вечер, когда на кухне гремит не достававшаяся из шкафа около полугода посуда, а по квартире распространяется запах подгорелой яичницы. Он не знает, о чём думает Дазай, но Накахара отчего-то чувствует себя умиротворенным.

***

Не то, чтобы у Чуи была повышенная регенерация или что-то типа того, но через полтора месяца на нём остаётся только вереница незатейливых шрамов и изредка беспокоящие ночные кошмары. Он тщательно укутывается в плащ, чтобы хоть немного скрыть всё ещё деревянные движения, осторожно выполняет мелкие поручения, дабы вернуть свою форму, и вечерами занимается в подвалах с Хироцу. У немолодого альфы, кажется, прибавилось седины на и так уже не чёрных волосах и пара-тройка морщинок в уголках глаз, но он не замечает этого, продолжая упорно тренировать Накахару — видимо, чувствует вину за отданный приказ. Парень пробует ходить в бассейн — говорят, тело лучше чувствует себя в воде. Он даже притаскивает туда Осаму (пришлось пообещать утопить его, но это уже мелочи). Первые полчаса он держится нормально, но когда по телу проходят волны болезненных судорог, а в легкие набирается вода, он кардинально меняет своё мнение. Дазай ещё долго шутит насчёт «обещал утопить меня, а утопился сам», но рыжий помнит этот взгляд, когда он начинает тонуть; правда ему кажется, что лучше бы он его забыл — слишком велико было потрясение. От Рюро, правда, влетает обоим. Это утро ничем не выделяется среди остальных. Чуя идёт бесшумно, мягко ступая по начищенному до блеска паркету. Он огибает так некстати стоящий посередине комнаты стол и чуть неуклюже опускается на одно колено, склоняя голову перед боссом Портовой мафии. Рука, затянутая в чёрный бархат, чуть шевелится, и Накахара встаёт, обходя повернутое к нему спинкой кресло, и опускается на кресло напротив. Мори смотрит на него пристально, чуть прищурившись, и лениво интересуется насчёт его состояния. — Я здоров, — резко, но не повышая тона, отвечает Чуя, вскидывая голову и давая понять, что он готов исполнить любое поручение. Огай медленно кивает и задумчиво прикрывает сначала один, потом другой глаз. Неожиданно смеётся, встаёт с кресла и торжественно провозглашает: — У меня сегодня тебе задание величайшей важности! — он напускает на лицо показную серьёзность, но в его глазах пляшут черти. — Вы с Дазаем идёте гулять с Элизой. Левая бровь Накахары нервно дёргается, но в остальном ему удаётся остаться невозмутимым. Он склоняет голову в знак подчинения приказу и учтиво спрашивает: — Когда приступать? Омега небрежно машет рукой, уходя вглубь своего кабинета: — Зайдите около двух, до этого мы заняты. Чуя вновь опускается на одно колено, а потом спешно уходит, чертыхаясь под нос. Дазай находится быстро — в одном из излюбленных мест, недалеко от пристани. Он издалека замечает Накахару и по-детски корчит ему рожицы. Тот раздражённо фыркает и ускоряет шаг. Наверное, они стали ближе с той перестрелки. Дазай всё чаще химичит (по-другому не назовешь) на кухне, и — Чуя может поклясться — готовить у него получается куда лучше. В самом начале он иронически подкалывает напарника, что тот «учится быть правильной омегой», но эти шутки постепенно сходят на нет, стоит Осаму добавить пару раз в еду какую-то гадость. Накахара, тогда ещё прикованный к постели, быстро меняет своё мнение — иначе питаться ему будет нечем. Дазай хитро щурится, напоминая рыжему Мори. Тот цыкает и, выражая всем своим видом недовольство, сообщает своему слишком радостному напарнику: — Мы, — он выделяет это слово. — Идём гулять с Элизой по приказу босса. Осаму смотрит чуть удивлённо, но в целом, кажется, остаётся довольным жизнью. «Сегодня придётся присматривать сразу за двумя детьми,» — удручённо думает Чуя и разворачивается, бросая через плечо: — Не опаздывай. Он уходит так же быстро, как пришёл, и даже на малую долю секунды задумывается, почему Дазай ничего не сказал и не возразил, но отбрасывает эту мысль, как назойливую муху. Ему нужно подготовиться — морально, по крайней мере, — к этому непростому дню. Потому что спустя каких-то пару часов он уже щеголяет по Йокогаме с Элизой на плечах, норовящей заплести ему сотни две косичек на рыжих волосах и каждую из них украсить своего цвета лентой (считай превратить его голову в сплошное воронье гнездо). И не это самое страшное — их с Дазаем, с этим чёртовым суицидником, принимает за пару каждый прохожий. А что Осаму — Осаму весело, он шутит напропалую и смеётся с маленькой светловолосой бестией, комментирует каждый идиотский хвостик на его голове и советует Элизе, на какую ещё ерунду выпотрошить кошелёк Накахары. — Чу-уя, — тянет девочка и нетерпеливо дергает ногами, вынуждая парня обхватить её за голени (ещё упадет ненароком). — Пойдем в кино-о! Рыжий безмолвно соглашается, и следующие два с половиной часа они тратят на просмотр какой-то скучнейшей комедии, половину которой Накахара удачно спит, а другую пытается усадить бегающую по всему кинозалу Элизу на место. Дазай смеётся где-то на заднем фоне, обещая, что расскажет Мори об этом в мельчайших подробностях, а Чуя шёпотом клянется скинуть его с ближайшей высотки. В итоге охранник выгоняет всех троих, аргументируя тем, что они и так всех достали. Элиза забавно (как уверяет Осаму, убегая на своих длинных ногах от служителя порядка) показывает тому язык, сводя глаза на переносицу, и охранник, кажется, звереет совсем. Дазай хватает рыжего за руку, утаскивая за собой, и Накахара даже не может воспользоваться способностью и взлететь, чтобы скрыться от погони. Они останавливаются только на мосту Бэй, пытаясь отдышаться, и почему-то смеются без остановки. Чуя распрямляется и только сейчас с ужасом замечает, что непоседливая девчонка куда-то пропала, а Осаму лишь смеется, сообщая, что она исчезла примерно на половине пути, а Мори прислал смс-ку с благодарностью за выполнение задания. — И почему ты… — у Накахары не хватает слов и он машет на это рукой, отворачиваясь к перилам. Где-то на горизонте опускается в залив алое солнце. Дазай непривычно тихо молчит, и Чуя поворачивает голову к нему, тут же застывая. Осаму улыбается. И улыбается ему. Слова застревают в горле липким комком, а щёки, кажется, краснеют вместе с ушами. А потом Дазай прыгает с моста. — Придурок, — выдыхает Чуя и, не задумываясь о последствиях, бросается вниз. Он долетает до кромки воды быстрее Осаму — позволяет управление гравитацией, — и, когда суицидник прилетает к нему в руки спиной вниз, аннулируя способность, они падают в воду. Благо, они не убежали на середину моста — он начался всего-то метрах в десяти позади. Накахару внезапно охватывает липкий страх — вспоминается неудачный опыт в бассейне, — и они медленно погружаются на глубину. Глаза Дазая закрыты, а на губах играет спокойная улыбка; Чуя видит это сквозь пелену мутной воды. — Буль, — выдаёт Осаму, лукаво приоткрывая правый глаз, а потом выпускает из лёгких весь воздух. Сердце Чуи заходится в бешеной гонке. «Убью,» — мрачно думает он и мягко приникает к губам Дазая. Он насильно вдыхает в напарника воздух, заставляя по инерции вновь передать его обратно. Они медленно всплывают (Накахара вяло работает ногами), дыша на двоих. Дазаю, кажется, это нравится — рыжий ощущает на губах чужую улыбку. Прилив неспешно прибивает их к берегу, и Чуя вышвыривает свою «ношу» на холодную гальку, выползает следом. Они дружно кашляют некоторое время; одежда тяжело и мокро свисает с разгоряченных тел. — И что это было, придурок? — интересуется рыжий, отбрасывая со лба волосы и поворачивая голову к Осаму. Тот устремляет свой взгляд вдаль, явно размышляя о чем-то своём, и тихо отвечает: — Эксперимент, — его голос звучит так беспечно, что Накахаре хочется ему врезать. Они молчат некоторое время. Ветер срывает Чуину шляпу, которую тут же ловит Дазай. Он поворачивается к напарнику, и они вновь встречаются глазами. — Теперь тебе некуда прыгать, — хрипло тянет Накахара, а Осаму быстро отворачивается и встаёт на ноги. — Еще чего, — бурчит он, а Чуя может поклясться, что его уши ярко алеют под стать заходящему солнцу. Дазай нахлобучивает себе на голову его шляпу и идёт по направлению к шумящему городу. Чуя не торопится; теперь у них будет много времени, чтобы успеть сделать абсолютно всё. Он поднимается с гальки, когда фигура Осаму скрывается за каким-то строением порта, и шагает следом. Сегодня их ждёт бурная ночь — пожалуй, Накахара отомстит напарнику за каждое ненароком обронённое слово. — Ну где ты там? — доносит ветер до Чуи голос Дазая. Парень ускоряет шаг, нагоняя омегу и только сейчас замечая, что с высокой фигуры куда-то делся плащ. Это, кстати, нисколько не мешает: сквозь мокрую белую рубашку можно отчетливо увидеть проступающие на правой лопатке чёрные буквы «Чуя Накахара».