Живой мертвец

Каюта Клариссы на «Сересье» – душное, тесное помещение. Каюта Клариссы на «Сересье» – безопасное убежище от шумов корабля и людей. Каюта Клариссы на «Сересье» – самый настоящий гроб, в котором, как полагается, лежит самый настоящий мертвец. Кларисса переворачивается на бок, подкладывает руку под голову и в очередной – десятый, сотый, тысячный – раз устремляет взгляд на шкафчик, внутри которого надёжно спрятана её большая ошибка: затянута в кокон из монтажной пены и плотно закрыта металлической дверцей. Рыться в личных вещах экипажа – неприлично, как и заходить в чужие каюты без приглашения, так что Кларисса не переживает, что её маленький секрет окажется раскрыт. Секрет – маленький, ошибка – большая, мысли о произошедшем – бесконечные, словно поджидающий за прочной обшивкой корпуса корабля открытый космос. Иногда она открывает шкафчик и смотрит внутрь. Проверить, не показалась ли из кокона неосторожная конечность, не начал ли пробиваться из-под толстого слоя пены тошнотворно-сладкий запах разложения. Но не сейчас. Сейчас у Клариссы нет сил даже подняться с койки, не то что сделать несколько шагов. Она лежит, но чувствует себя так, словно парит в невесомости. Внутри – в желудке, в сердце, в душе и разуме – так пусто, будто из неё вытащили все составляющие, оставив лишь бесполезную внешнюю оболочку из натянутой на кости кожи и мышц. Сколько времени она не двигается с места? Какой сейчас день недели? Сколько ещё лететь до Кольца? Что скажут Боб, Соледад и Станни, если узнают, что пригрели на груди убийцу собственного товарища? – Они тебя сами убьют. От неожиданности Кларисса вскрикивает, удивляясь тому, что её голосовые связки не атрофировались. Она снова лежит на спине, и теперь помимо гравитации к койке её прижимает ещё и вес чужого тела. На её бёдрах сидит Рен. Он, бесспорно, мёртв: сине-зелёная кожа покрыта трупными пятнами и местами начала слезать, обнажая принявшее тошнотворно-коричневатый цвет размягчённое мясо. Где-то даже виднеется кость. Внутри, знает Кларисса, его органы уже превратились в кашу – их разъели бактерии. Только его лицо до сих пор хорошо узнаваемо, если не брать во внимание мертвецкий оттенок и вывалившийся изо рта язык. Волосы же гниение не тронуло совсем – они всё такие же яркие, морковно-рыжие, убранные на затылке в привычный хвост. Голова Рена наклонена набок под неестественным углом. Кларисса отчётливо видит не сошедший след сотворённого ей и, кажется, даже ярко-красные отпечатки собственных ладоней на скулах, за которые она его схватила, чтобы свернуть шею. Кларисса хочет кричать, но до крови закусывает щёку изнутри, чтобы не издать ни звука. Рот постепенно заполняется металлически-солёным привкусом. – Они уничтожат тебя, если узнают, кто ты на самом деле, милая Клари, – мягко говорит Рен, ласково касаясь её лица. К горлу подкатывает тошнота, но вовсе не от запаха разложения – он совсем не чувствуется. От того, что Рен называет её настоящим именем. Откуда он его знает? Неужели подсказала с той стороны Джули в очередном приступе своего бесполезного бунтарства? – Ты чудовище, – продолжает он, поглаживая гниющими пальцами её щёку, – самое настоящее чудовище. Ты убила сотни, тысячи людей. Обрекла их на вечное существование в изоляции от внешнего мира. Тебе нет прощения, маленькая глупая девочка. Он убирает выбившуюся прядь волос ей за ухо, осторожно и трепетно, словно дотрагиваясь до хрупкой фарфоровой куклы, но его слова идут вразрез с нежностью прикосновений: – Но зато ты добилась, чего хотела. Папочка может тобой гордиться. Вы с ним – два сапога пара. Оба поставили судьбу человечества под угрозу из своих эгоистичных порывов. В таких ублюдков вырастают только богатенькие, Клари. Тебе надо было брать пример с Джули. Рен не может об этом знать. Он умер до того, как прогремел взрыв на «Сунг-Ан». Он не видел всех разрушений, причиной которых она послужила, и это немного грело ей сердце, но теперь его сжимает холодными тисками – Рен знает. Рен знает обо всём, что она натворила. От стыда к щекам приливает кровь. – Нет, – наконец произносит Кларисса хрипло. Говорить невероятно тяжело – язык словно прилип к нёбу и совсем не желает двигаться. Она старается не думать о том, что тот попросту разбух точно так же, как у восседающего на ней мертвеца, и, превозмогая боль, выталкивает из горла глупые слова: – Он не такой. Отец не такой. Не говори про него так, ты его не знаешь. – А ты уверена? – Рен ещё сильнее наклоняет голову, и она сейчас либо окончательно отвалится, либо провернётся по кругу на все сто восемьдесят градусов, совсем как у совы. Однажды в детстве Кларисса выпросила у отца совёнка. Эти птицы давно уже находились на грани вымирания, как и огромное количество других животных на Земле, и содержались в тщательно охраняемых заповедниках, куда не пускали туристов. Однако с деньгами Жюля-Пьера Мао не было ничего невозможного, и после долгих увещеваний совёнка Клариссе всё же достали. Он был ещё совсем маленький: по прихоти дочери богатых родителей его слишком рано оторвали от матери, и он не успел научиться летать. Чтобы сделать это самостоятельно, Кларисса затащила совёнка на дерево, но он просто упал и сломал свою маленькую птичью шейку. Она плакала несколько дней подряд, а повзрослев, сломала шею уже человеку. Заплакать сейчас хочется просто невыносимо, но слёзы не приходят. Грудную клетку сдавливает вес чужого тела, а не рыдания. Когда Рен наклоняется к ней, Кларисса наконец чувствует запах разложения. Тот самый, тошнотворно-сладкий. Он проникает через ноздри в самые глубины сознания, заполняет собой былую пустоту, охватывает всё существо. Кларисса беззвучно кричит, крепко зажмуривается и начинает биться на койке, пытаясь вырваться, но Рен наклоняется всё ближе, ближе, ближе, растягивает свои слезающие с лица губы в неестественной кривой ухмылке. Она видит, как гниёт изнутри его рот. Кажется, что из него сейчас полезут черви. Он высовывает свой отмирающий язык, тянется к ней, булькающе смеётся, и нет-нет-нет-нет-нет, не может же он… Кларисса открывает глаза и видит перед собой взволнованное лицо до глупости наивной проповедницы. У Анны рыжие волосы – почти такие же, как и у Рена. Анна сделала новой целью своей жизни спасение самого ужасного человека во всей Солнечной системе и Медленной зоне. Анна кладёт руку ей на плечо и шепчет успокоительные слова, а Кларисса хочет кричать о том, насколько бесполезны её усилия, но вместо этого забивается в дальний угол своей камеры и обхватывает колени руками. Она до сих пор видит перед собой чужое мёртвое лицо. Камера Клариссы на «Бегемоте» – куда просторнее её каюты на «Сересье». Камера Клариссы на «Бегемоте» – не безопасное, но всё же убежище от внешнего мира, который разорвёт её на куски, стоит людям узнать о её деяниях. Камера Клариссы на «Бегемоте» – такой же гроб, в котором лежит такой же мертвец, просто живой.