Улыбка сфинкса в кофейной чашке

      Она смотрит на тебя и улыбается, как Сфинкс, и ни один-единственный мужчина не разгадал загадку этой улыбки, не проник в тайну ее души. © Первое, что она говорит, увидев Молли: — О, та самая девушка, которая встречалась с Мориарти, осталась в живых и в здравом уме к тому же? Во втором Молли начинает сомневаться в ту же секунду: женщина перед ней выглядит, как мог бы Шерлок, угораздив его родиться другого пола (и в другом веке); так мог бы выглядеть сфинкс, доживший до наших дней и облачившийся в облегающий брючный костюм вместо шёлковых драпировок и замши львиной шкуры. Монохромная загадка, вписавшаяся в серость морга внезапно и уверенно. Красные пятна проступают сквозь — броским маникюром, яркой помадой и её же отпечатком на кофейном стаканчике. Молли — вскрывающую трупы с понедельника по пятницу Молли, приносящую ланчи на работу Молли, ту самую Молли, которая с присутствием Холмса научилась мириться — начинает мутить. Все это смахивает на розыгрыш, чуть менее дешёвый, чем в школьные годы, но с все той же простой целью. Показать Хупер — зазнайке-Хупер, тихоне-Хупер, молчи-и-не-высовывайся-Хупер — её место. И где бы оно ни было — все равно будет бесконечно далеко от этой женщины. Она как ходячий анахронизм, нарушение пространственно-временных законов, мифическая героиня, накинувшая брендовые наряды также легко, как калазирис, сари, хитон* когда-то. Молли со своими смешными свитерами, девчачьими платьями, юбками ниже колена, теплыми чулками и повадками, которые со школы сформировались и до сих пор не изменились — Молли может читать сказки, верить в сказки, но не быть героиней одной из них. Она и касалась легенд последний раз, проводя рукой по страницам учебника, где те были ужаты до примитивных пересказов, лишенных колдовского очарования древности. Кто-то видел магию, кто-то шел к магии, кто-то мог магию подчинить. К Молли магия приходит сама, в обличье женщины с кошачьими глазами и хищной улыбкой. И Молли говорит: — Да. Да, это я. Молли принимает картонный стаканчик как ритуальную чашу, и кофе отдает чужой (сладкой-сладкой) помадой и цветами, распустившимися в центре пустыни, вдали от людских глаз. — Лаванда, жасмин и капелька бузинного ликера. Здесь неподалеку есть весьма неплохая кофейня. Ирэн, — она присаживается на стол, в сантиметрах от брошенного Молли трупа, и протягивает изящную ладонь для рукопожатия/для сделки. Близость смерти их обеих, кажется, не смущает и не пугает. — Я знаю. Я… слышала о вас. Сказано, пожалуй, излишне громко: мисс Хупер была далека от магической стороны Англии достаточно долго, чтобы прослушать все громкие имена, все истории на слуху пропустить. Ирэн Адлер для Молли — та самая женщина, которая смогла дотянуться до сердца Шерлока Холмса, и ее нечеловеческая сущность шла лишь вторым фактом, подкрепляющим первый. Сейчас же Шерлок становится туманным силуэтом, на задний план задвинутым. А у Ирэн волосы, как темное дерево, до блеска отполированное за годы (века), и глаза, как осколки азуритовой** плитки, даже отражая палящее солнце/лампы дневного света, остаются холодными, непрозрачными. Молли работает с людьми, пускай в основном и мертвыми, и не разбирается почти в тех, у кого магия в крови, впиталась в плоть, иглами и кружевом в ауру вплетена. Она не отличит древнюю ведьму от мифического зверя с человеческим лицом, колдуна от жреца, она не увидела в Мориарти опасности и черноты, не захотела увидеть, может. Но в этой женщине ничего людского нет, кроме внешности. — И что же ты слышала? — у нее ласковый тон, мягкий, как песок, пересыпающийся в пальцах. Молли думает, что в песке утонуть можно не хуже, чем в воде. — Что вы тоже… имели дело с Мориарти, — непривычное имя во рту ворочается тяжелым камнем, смущение со страхом заставляют запнуться, слова подбирать, — и выжили. Трезвость ума не упоминает вовсе. Как бы мало Молли ни знала о разнице между людьми и теми, кто ходит среди них, но понимает все равно: для каждой стороны другая — в какой-то мере безумцы. Слишком условна мораль одних для вторых, слишком глубока пропасть «между». У Молли сейчас голова кружится и земля из-под носков туфель осыпается будто. Мягкий палец касается ее губ, призывая осторожнее обращаться со словами и именами. И не отстраниться, не возмутиться вмешательству в личное пространство, будто этой женщине все двери открыты, все дозволено. — Не стоит поминать его лишний раз. Такое себе лишь Шерлок может позволить… и еще с десяток — от силы — людей по всему свету. — И как минимум еще один из них тоже носит фамилию Холмс, — бормочет слегка смущенная Молли, вспоминая визит Майкрофта и то, каким встревоженным и абсолютно неделикатным тот был, лишившийся в одночасье своего джентльменского снобизма. Если ей снова придется отвечать на вопросы вроде «вступали ли в сексуальный контакт с Мориарти?», сгорит со стыда, не успев пролепетать жалобное «нет, что вы». — Как минимум один***, — кивает Ирэн. — В любом случае, я и Джим — несколько другое дело. Хочется быть саркастичной и смелой, сказать «ну конечно. ведь вы… кем бы вы там ни были», обведя тонкую фигуру широким жестом, чтобы в этом жесте все читалось, между строк оставшееся, включая совершенно фамильярное «Джим», звучит которое совсем не так, как звучало из уст самой мисс Хупер. — Дело не в том, кто я, а в определенных договоренностях, меня защищающих. Даже у таких как Джим — и таких как я — есть своеобразные понятия о чести. Но тебя сейчас не защищает ничего. — Вы пришли, чтобы рассказать мне про круги из соли и холодное железо? Алые губы изгибаются, и на мгновение чудятся слишком острые клыки, за ними блеснувшие. — Не все сказки правдивы полностью. Особенно те, что придуманы вовсе не твоим народом. А пришла я потому, что могу защитить лучше соли и железа. Молли хочет быть гордой, Молли хочет сказать «нет» и вернуться к своим трупам, вернуться к жизни без Холмса и Мориарти, без Ирэн с глазами, полными загадок. Но жасмин, лаванда и бузина вяжут ей язык, жасмин, лаванда и бузина шепчут, что хочет она на самом деле совсем не этого. Молли кивает, потому что ей остается только кивнуть, подтвердить неясные условия сделки и сдаться в руки с острыми алыми ногтями. *** Ирэн конвоирует ее из дома на работу, Ирэн варит ей кофе горячее песков пустыни, Ирэн приносит ей вино, терпкое на вкус, как сама древность, приносит пакеты с едой на вынос — без марок и опознавательных знаков. Молли не спрашивает, откуда они, догадываясь лишь, что ресторанами, где готовят так безумно вкусно, должны владеть не люди. Молли смотрит на Ирэн, с распущенными волосами, вьющимися, влажными после душа, расслабленную Ирэн в мягком халате с мягкой улыбкой, на губах пляшущей, — и думает, что происходящее похоже на роман больше, чем все «настоящие» романы Молли Хупер. Приходится напоминать себе, что этот страж с очарованием суккуба здесь лишь из-за неясного обещания — долга? — Шерлоку. Мысль о том, что Холмс снова все портит, даже находясь в другом месте (гоняясь за Мориарти, вероятно), на мгновение кажется чуть ли не крамольной. В конце концов, он заботится о тех, кто оказывается рядом, даже о мышке Молли, Молли без дара, Молли-иногда-ты-можешь-быть-мне-полезна. Заботится так, как умеет, бескомпромиссно, жестоко по меркам некоторых. По человеческим меркам. Молли думает, что отдаляется от людей со скоростью камня, брошенного в бездну. Днем ее хранит прохлада морга и его защитные круги, вроде тех, что очерчивают на границах кладбищ. Граждане Ее Величества должны оставаться неприкосновенны в жизни и смерти, но мертвецов берегут магия и освященная земля, а живых — лишь такие же живые. Молли не первый раз размышляет о том, что мертвецы в куда большей безопасности, чем она сама — и все, кто ей дорог. Но ее Страж безупречна, будто ожившая античная скульптура, и мертвым можно (пока) не завидовать. Она отвозит Молли на работу хмурым утром, забирает в вечернем сумраке, и в салоне неизменный полумрак, пропахший храмовыми благовониями. Тот же полумрак затемненных стекол прячет глаза Ирэн, словно ее настоящий мир — вовсе не Лондон, выстеленный туманами и дождями, а жаркий древний город-без-названия, захлебывающийся слепящим солнцем, плавящий каждого, кто не окажется достаточно крепок. От Ирэн пахнет горячими камнями, на которых приносили жертвы, — неизвестно, сочащиеся ли соком фрукты или юные тела со вскрытыми глотками — и Молли не сомневается даже: ее Страж не принадлежит Англии так же, как не принадлежит ни одному смертному. У них есть кое-что общее, Шерлок и Мориарти как минимум. И обе знают, что мужчины — крайне ненадежные точки пересечения, одна сердцем покоцанным чует, другая — разумом, отточенным за столетия. Где искать новые, Молли не знает, да и боится искать, честно говоря. Мисс Адлер спит на ее диване, ходит по ее квартире (иногда в самом что ни на есть первозданном виде), и Молли не без тоски думает, что потом, когда все кончится, заведет себе кошку и назовет ту Ирэн. Вряд ли, конечно, та будет так же легко отвечать на смущающие (саму Молли смущающую) вопросы, которые иногда все же не выходит держать в себе — слишком сильно подстегивает любопытство. — Ты правда шантажировала принцессу фотографиями… эм, ее фотографиями? Улыбка перетекает от мягкости к оскалу за доли мгновения, не успеть испугаться, не заметить даже толком. — Людей, неспособных разгадать простейшие загадки, шантажировать интересней, чем съедать живьем. И проблем с магами короны возникает меньше. И Молли не сомневается даже, что эти губы когда-то припадали к теплому еще окровавленному мясу столь же естественно, как теперь в поцелуе мягком к чьим-то шеям, ключицам, плечам. И это должно испугать, разумного человека должно, по крайней мере. Молли впервые в жизни не хочется быть разумной и за свои барьеры она не из страха цепляется — по привычке. А потом приходит первое сообщение, и барьеры рушатся, как рушились стены пирамид и храмов. Тело вздрагивает одновременно с телефоном на краешке тумбочки, слова впечатываются в подкорку, вязью проклятия, обещанием, угрозой, рунным ставом.

Не скучай без меня, крошка-Молли. JM

Из ванной комнаты (как из другого мира) доносится шум воды, но кажется, это в ушах шумит. Молли задерживает дыхание, будто воздух в квартире стал ядовитым, пропитался отравой, из экрана сочащейся, из текста черного, как запекшаяся кровь. Молли относит телефон на кухню, бросает в металлическую миску и жидкостью для розжига поливает щедро, которая неизвестно откуда взялась в доме девочки у-меня-одна-работа-на-уме. Может, осталась от прежних владельцев, может, была брошена в корзину с покупками, когда можно было по незнанию решить/помечтать, что они с Шерлоком однажды могли бы встретиться на барбекю по случаю очередного удачного расследования. Сейчас Молли не думает об этом, не пытается вспомнить. В голове промелькивает лишь, что она будто героиня безумного-безумного кулинарного шоу — вот-вот сможет услышать издевательские аплодисменты и лица зрителей разглядеть, с прилипшими намертво пластиковыми улыбками. …Ирэн из ванной выскакивает, завернутая в бежевое полотенце, и за минуту успевает затушить миску, черный вонючий дым извергающую, открыть окна пошире и Молли, застывшую, как дриада в дереве, утащить в соседнюю комнату, усадить на диван и вручить полный бокал вина. Ирэн гладит ее по волосам, плечам, ладони своими — горячими и все еще влажными — накрывает. Ирэн не нужно объяснять ничего и вырываться из ее объятий сейчас не нужно. Не нужно отказываться от поцелуев, которые отдают кровью, запекшейся на камнях, и цветами, распустившимися в песках. Молли теряется в сакральной темноте, в какой древние таинства бы проводить, в замшевых прикосновениях чужой кожи, в саднящей (не) боли под шершавым языком, который успевает касаться и груди, и бедер, и ямки под горлом. И магия, чужая-но-не-совсем-теперь, пульсирует в теле, теплом и током, грозой в сезон засухи случается, отделяет разум от тела, чтобы после — за один удар сердца — в одно их сплавить. Молли теряется совершенно и, прежде чем искры из глаз брызнут от удовольствия слишком острого, слишком близкого к запретному, понимает, что и для Мориарти она теперь потеряна, недостижима. Диван безнадежно испорчен разлитым вином, но эту жертву они обе принимают со спокойным сердцем. Не самое страшное, что могло быть испорченно этим вечером. Не самое страшное, что вообще этим вечером могло случиться. На следующий день Молли сказывается больной, хотя чувствует себя легче, лучше и сильнее, чем когда-либо, пропускает работу, пропускает звонки от Шерлока на домашний, не задумываясь даже, как у нее, не глядя, получается понять, что звонит именно он. Ирэн заплетает ей волосы и везет покупать новый телефон, и впервые все будто бы так, как и должно быть. Молли садится на переднее сидение машины, и зеркало отражает ее глаза, золотые, как расплавленные завоевателями сокровища египетских царей. И женщина, полная загадок, протягивает стаканчик без надписей и печатей, благословляя и принимая новую Молли, родившуюся-вчерашней-ночью-в-вине-и-огненных-поцелуях Молли. Лаванда, жасмин и бузина разливаются по языку.