Квадратура небесного свода

Нчурдин Бхагаметц не обрадовалась, когда получила новое назначение. Не из-за того даже, что её, хъяэт-мастера* математики, оторвали от исследовательской работы — хотя и это было по-своему унизительно. Однако Нчурдин давно уже свыклась с тем, что её организаторские способности ценятся куда выше, чем научные: по крайней мере хъяэт-мастер Бхагаметц могла утешиться мыслью, что приносит пользу народу Двемер — пусть и не тем способом, который сама она считала наиболее достойным. Когда Нчурдин назначили посредником в переговорах с фалмерскими беженцами и поручили заниматься административной работой, она расстроилась, но не столько из-за уязвлённого самолюбия, сколько из-за более личных, семейных причин. Нчурдин опасалась, что тень древней вражды непреодолимой стеной ляжет между ней и долгом: от рук излишне инициативного фалмерского разведывательного корпуса когда-то погиб её дед, Мзуалнчул Бхагаметц — исследователь и естествоиспытатель, почти в одиночку вырастивший внучку. У Нчурдин были причины сомневаться, что она сможет быть беспристрастной, и её опасения подтвердились — но, как ни странно, полярным образом. Первая встреча с леди Лириэт, представителем фалмерской стороны, перевернула с ног на голову ожидания хъяэт-мастера Бхагаметц. Несмотря на все тяготы, постигшие её народ, фалмерка выглядела ухоженно, даже лощёно: нежные, гладкие руки, изысканный макияж, серебристые локоны, уложенные в сложную высокую причёску… Сначала Нчурдин почувствовала стыд — за свои непослушные волосы, собранные в свободный хвост, за мозоли и коротко обстриженные ногти, за не особо красивое, простое лицо, — но этот стыд очень быстро обратился в полупрезрительный вызов. В конце концов, это не Нчурдин Бхагаметц выступает в роли смиренного просителя, а лощёная, изысканная леди Лириэт. И, может быть, если бы фалмеры уделяли меньше внимания лоску и блеску, они не проиграли бы грубым, необразованным недам? — Я буду с вами откровенна, леди, – не смогла промолчать Нчурдин, когда они с Лириэт обменялись вежливыми формальностями и обговорили первоочерёдные действия, связанные с размещением беженцев и поставками предметов первой необходимости. — У меня есть причины относиться к вашему народу с предубеждением... Фалмерка выслушала рассказ Нчурдин, не изменившись в лице; кивнула и проговорила неспешно: — Я понимаю причину ваших опасений, хъяэт-мастер Бхагаметц. Позвольте и мне поделиться с вами одним занимательным фактом моей биографии: из-за горного обвала, вызванного испытанием двемерской погодной машины, двадцать семь лет назад погиб мой муж… У наших народов обширный список взаимных обид, хъяэт-мастер. Но, думаю, мы обе понимаем, что есть вещи куда важнее, чем старые раны. И я надеюсь, что нашему сотрудничеству эти старые раны не помешают. Такая взвешенная, рациональная позиция не могла не внушить Нчурдин уважения — да и не к лицу дочери народа Двемер вести себя мелочнее и эмоциональнее, чем её фалмерской гостье! Они с Лириэт быстро пришли ко взаимопониманию, и призраки прошлого не мешали им обсуждать расселение беженцев в зонах компактного проживания или, скажем, обустройство и регулирование работы ферм по выращиванию глубинных грибов, которые в будущем позволили бы перевести эти новые фалмерские поселения практически на полное самообеспечение. Работать бок о бок с Лириэт оказалось неожиданно приятно: несмотря на веру в судьбу и пророчества, несмотря на вопиющую необразованность в некоторых естественно-научных вопросах, её практичность, находчивость и холодный, расчётливый ум завораживали. К тому же Нчурдин не стыдилась признать, что не чужда эстетизму и тянется к прекрасному, а Лириэт была воистину прекрасна: точёные черты идеально огранённого кристалла, искристые серебристые волосы... Глаза Лириэт, совершенно невероятные, способные соперничать ясностью и чистотой с лучшими алмазами, сияли как звёзды — лучились весельем, когда Нчурдин рассказывала очередную свою не слишком смешную шутку, и зрелища чудеснее не нашлось бы во всём Тамриэле... А потом фалмеры массово начинают болеть — головные боли, проблемы с памятью, резко ухудшающееся зрение, — и даже великая двемерская медицина оказывается бессильной. И хъяэт-мастер Нчурдин Бхагаметц, отменный организатор и администратор, имеющий к тому же богатый опыт работы с беженцами, участвует в обустройстве единой карантинной зоны, куда принудительно переселяют всех пострадавших — чтобы не допустить распространение эпидемии и обеспечить дорогим друзьям должный медицинский уход. Нчурдин не может отделаться от ощущения странной неправильности. И тогда она, полезная, исполнительная дщерь народа Двемер, которую так ценят, когда она решает очередную проблему, чтобы куда более талантливые соотечественники могли не отвлекаться от научной деятельности… которую воспринимают как должное, но совершенно не замечают и забывают, когда она перестаёт приносить пользу или ежеминутно напоминать о себе… тогда она начинает расследование. Женщина-тень Нчурдин, привыкшая ни от кого не ждать благодарности, чуть ли не впервые в жизни выставляет счета всем, кому когда-либо помогала — и первой сдаётся хъяэт-мастер генетики Бтуардис Мзулзинч. — Я не должна тебе этого говорить, — виновато начинает она, — но, думаю, ты имеешь право знать, как в действительности обстоят дела: держать тебя в неведении, учитывая, чем тебе приходится заниматься, было бы по меньшей мере неэтичным. Наш эксперимент по выведению нового вида питательных, обогащённых витаминами и минералами глубинных грибов с треском провалился. Их энергетическая ценность и правда высока, но они оказались невероятно токсичны. Мы слишком поздно зафиксировали кумулятивный эффект, и на данной стадии повреждения нервной системы необратимы. Дальше будет только хуже. Одно хорошо: мы не успели ввести продукт в собственные рационы, спасибо за это нашим фалмерским друзьям. Допущенные ошибки будут исправлены, но пострадавшим мы ничем больше не можем помочь. Карантин и блокада — единственный выход. Боюсь представить, что будет, если они вырвутся наружу. Нчурдин благодарит Бтуардис за помощь; она использует все свои связи, дёргает за все ниточки — и в итоге ей удаётся встретиться с Лириэт. Видеть её, ослабевшую и осунувшуюся, почти физически больно: щёки запали, а некогда густые волосы истончились, поредели — так, что просвечивается бледная голубоватая кожа черепа. Лириэт, ясноокая Лириэт, щурится близоруко: глаза её подёрнуты мутноватой плёнкой. — Я тебе верю, — хрипло произносит она, выслушав Нчурдин. — Верю, что ты ничего не знала. Но побег? Я не могу бросить свой народ, бросить сына и внучку. Да и что толку бежать от судьбы, если твои сородичи меня приговорили? Если моему разуму суждено угаснуть, то лучше уж там, где я буду не одинока. И тогда Нчурдин целует её, целует отчаянно, жадно — и Лириэт, прекраснейшая Лириэт, откликается. Глаза её, даже слепнущие, подобны звёздам... Нчурдин не обманывает доверия тех, кто помог ей устроить встречу: фалмерка благополучно возвращается в резервацию — но возвращается не одна. Ни тени древней вражды, ни чужое предательство не сумели их разлучить: Нчурдин и Лириэт нисходят во тьму вместе.