Ревность

Мне скучно. Мне просто адово скучно. И так каждое совещание, от которого я не могу отмазаться, прикрывшись архиважными делами. Или же кое-кому нужна личная, конспектирующая занудные речи секретутка, и тут уж даже спасением мира не прикроешься. Еще бы. Это же входит в обязанности помощника главнокомандующего. Туда вообще все входит, что взбредет в твою больную голову. Не удивлюсь уже, если в один прекрасный момент ты потребуешь явиться в балетной пачке и противогазе. Но о чем это я? Ах да… Мне скучно. Скучно стоять по правую сторону от кресла главнокомандующего. Скучно хотя бы потому, что я не имею права сменить положение тела, а вынужден замереть истуканом и пыриться в девственно-чистый блокнот. Почему «чистый»? Потому, что мне уже осточертело рисовать звездочки и злобных гремлинов. На большее, увы, моего художественного таланта не хватает. А что до конспектирования важных мыслей и предложений… Я бросил это бесполезное занятие на десятой странице блокнота, когда стало ясно, что ни к какому общему решению это скопище упертых баранов в форме не придет. Кошу глаза вправо, разглядывая главнокомандующего и выражение его лица. Непроницаемо спокоен. Кажется. Хруст. Ручка ломается в тонких пальцах. В кабинете тут же становится тише, чем в склепе на кладбище. С интересом оглядываю присутствующих. Первые лица государства, ага. Каждого из них я знаю лично, и почти с каждым мои отношения натянуты, иначе не назовешь. Ну и хрен с этими напыщенными идиотами. Перевожу взгляд чуть выше, вглядываясь в лица секретарей: они все… серые, безликие, словно тени своих начальников или хозяев. Таким и должен быть идеальный помощник? Глазами влево, обвести длинный стол, и… почти прямо передо мной стоит «это». Парень. Разительным контрастом отличающийся от других помощников. Невысокий, с большими серыми глазами, прямым носом и не по уставу длинными, касающимися плеч волосами. Пепельный блондин. Ловит мой взгляд и едва заметно опускает подбородок, кивая. Не нравится. Он уже мне не нравится. Миловидный, слащавый… Что-то знакомое есть в этих тонких чертах. – Восстание вспыхнуло в одном из малонаселенных городов, мой командор. На севере страны. Вздрагиваю и тут же мысленно чертыхаюсь. Надеюсь, это только я заметил. Настолько ушел в свои мысли, что едва не пропустил действительно что-то важное. Делаю пометку в блокноте, скосив глаза на командорское кресло и приготовив ручку. – Вы приняли меры? Ты никогда не говоришь громко. Максимум в твоем голосе проскакивает раздражение. Но и это уже едва ли не приглашение на гильотину. Никто не смеет перечить главнокомандующему. Ну, почти. Быстро записываю сухой ответ министра внутренней безопасности и замечаю, что именно за его спиной стоит он. Тот самый смазливый и, кажется, безумно знакомый мальчишка. Кого он напоминает мне? Не вспомнить. Может, видел раньше? Наверняка запомнил бы. Слишком уж он выделяется. Задумчиво прикусываю зубами сережку в языке, перекатывая металлический шарик. Лязг. Да твою мать! А ну все живо сделали вид, что ничего не слышали! И не надо на меня коситься исподлобья с явным осуждением. Прижигает неодобрением. Упс… Поспешно отступаю на шаг назад, за кресло, спасаясь от взгляда алых глаз. Ты не станешь устраивать разноса и делать замечания, но все равно накажешь после совещания. – Отчет в моем кабинете. Желаете ознакомиться? Снова пропустил половину диалога, изредка схватывая отдельные фразы и обрывки реплик. Да что за… Отвечаешь утвердительно. И тут прошибает холодный пот. Именно с этим самым юношей обещают отправить необходимые документы. Он чуть кивает и улыбается. И узнавание нещадно ебошит меня по голове пудовым кулаком. Улыбается… Совсем в такой же ухмылке растягиваются мои губы, когда главнокомандующий изволит видеть меня в совсем ином амплуа. Но вот он заметил ли? Нет… Кажется, он заметил только то, что я неотрывно пялюсь на этого мальчишку. Плохо. Еще пара фраз, обращенных ко всему собранию в целом. Конкретные указания, которые я совсем не слушаю, и заседание объявляется закрытым. Хм. – Снова витаешь в облаках, Акира? – Простите, это больше… – Поднимаю взгляд, стол опустел. – Отстань. – Как грубо, – фыркает, откидываясь на спинку кресла, и, словно невзначай, ладонями хлопает по обтянутым темной тканью брюк бедрам. – Иди сюда, рыбка. – У рыбок нет ножек, Шики. – И у тебя не будет, если будешь умничать. – Угроза? Шутливо вскидываю брови, не торопясь пролистывая страницы, любуясь своими художествами. Специально тяну время, испытывая его терпение. Насколько на этот раз хватит? – Предупреждение. – А если… Не дождавшись окончания фразы, хватает меня за край бушлата и тянет на себя. Улыбаясь, стаскиваю с головы фуражку и выкидываю ее на стол вместе с блокнотом. Все равно окажется на полу. *** Больше срочных поручений, из тех, что «прямо-сейчас-сдохни-тут-но-сделай-как-я-хочу», я ненавижу только… самого тебя. Ненавижу так, что придушил бы, не будь ты не только моим любовником, но и непосредственным начальником. У… Так и вижу, как разбиваю эту наглую морду за очередной подкол или архиважное поручение, с которым вполне мог бы справиться курьер. Но так нет же! Гонять мальчика на побегушках – это же так весело! «Акира, кофе!» «Акира, в Киото! Как не успеешь за два часа?! Ничего не знаю, пакет доставить – это не всех местных проституток перетрахать! Метнулся быстро!» Тьфу, блин! Недосып, наверное, сказывается. Совсем крыша едет. Поправляю сбившийся галстук, попутно разминая шею. Не дерзить, не дерзить. Привычно поворачиваю дверную ручку и переступаю порог. – Ну что та… – Вас не учили стучаться, капитан? От этого тона тут же втягиваю голову в плечи. Каждое слово как маленькая острая кнопка под ступней. Более чем колко. Ну кто тебя покусал в этот раз? Вкладываю во взгляд весь свой запас ехидства, которое тут же… испаряется. За столом, прямо напротив тебя, сидит тот самый мальчишка. Паренек, которого я заприметил на прошлом совещании. И в его руках нет обещанной, вашу мать, папки. На столе вообще нет никаких документов! Что… Что за?.. Слишком уж красноречиво удивление отпечаталось на моем лице. Не понимаю. – Капитан? – Мои извинения, командор. Этого больше не повторится. Твоя мимика куда выразительнее слов. Только ты можешь вскинуть бровь так, чтобы вместе с ней опустить меня ниже плинтуса. Скрипит кожа – пальцы непроизвольно сжались в кулаки. И упругие волны злорадства – почти физически ощущаю, как оно исходит от изящной фигурки по эту сторону стола. Интересно, хватило бы мне сил переломить эту шейку одними лишь пальцами? Такая тонкая, хрупкая… Под тяжелой подошвой сапога так и раскрошилась бы. И смазливую мордашку в месиво. – Капитан? Отрываю взгляд от пола. Мрачный, исподлобья. Ты прекрасно знаешь, о чем я сейчас думаю. Протягиваешь мне коричневый запечатанный пакет, а я не могу с места сдвинуться. Как клеем смазали ступни. Ни шага. И тогда это недоразумение просто перехватывает сверток из твоих пальцев. Вот так просто. Касается рук главнокомандующего, даже не спрашивая разрешения. Так не позволено было мне. Так не позволено было никому. Неужели… Поднимается со стула и легко направляется ко мне. Замирает в каких-то тридцати сантиметрах и, улыбаясь, протягивает мне чертову папку. А в серых глазах едва ли не ликование. Почему-то отмечаю, что его волосы – должно быть, крашеные – выбиваются из-под фуражки, торчат во все стороны, словно он наспех нахлобучил ее на голову. Только что. И губы… опухшие. Беспрестанно покусывает их. Словно в нетерпении. А если… Что. Я. Буду. Делать. Если. Они… – У вас много лишнего времени, капитан? Будьте любезны не тратить мое впустую. Тварь! С трудом собрав в жалкую кучку остатки самообладания, забираю папку из длинных изящных пальцев, прямо как твои собственные. Без перчаток. Слишком очевидно. Кажется, желчь разливается по организму. Во рту явный привкус горечи. Все еще не до конца понимаю. Не понимаю, покидая кабинет. Не понимаю, когда за спиной щелкает замок. Мне… Мне все равно. Вся приемная пялится. А мне плевать. Чертовых реквизитов на пакете слишком много, и я совсем не понимаю их смысла. *** Промерз до самых костей. Кажется, вот-вот начну разваливаться на куски. Или же только потому, что замерз адово, еще не расклеился окончательно. Не знаю. Ничего не знаю. Что дальше – не знаю. Что завтра будет – не знаю. Трахнул ли ты эту куклу – не знаю. И знать не желаю. Поросшее было равнодушием нутро оживает, едкой кислотой разъедая изнутри. Противно. Так противно, что стараюсь как можно быстрее избавиться от формы и выкручиваю на полную краны в душе. По спине бьет упругой струей кипятка, после обдает холодом. Терплю, пальцами стискивая гладкую ручку вентиля с горячей водой. Терплю, сколько смогу, пока не разогревается и становится совсем невыносимо. Отдергиваю ладонь, тупо разглядывая покрасневшую кожу. Идиот! Прикрыв глаза, на ощупь регулирую температуру воды. Куда лучше. А из головы не выходит взгляд этого… Этой… Этой. Не знаю даже, не знаю, что чувствую. Разочарование, может быть? Но разве кто-то обещал мне вечную любовь? Разве мне вообще что-то обещали? Тогда почему так мерзко? Комок слизкого гноя в горле. Хоть ты кадык и трахею вырви – не выцарапаешь его оттуда, так и будет душить. Плевать! Так же, как и тебе на меня! Проклятье! Нет. Не ревную. Ничего к тебе не чувствую. Вот так. Именно так. Ничего. Ты. Больше. Не получишь. Шагаю на холодный кафельный пол и тут же покрываюсь мурашками от контраста температур. Полотенце находится на своем привычном месте. Оборачиваю вокруг бедер и пятерней зачесываю назад прилипшие ко лбу волосы. Мельком бросаю взгляд в запотевшее зеркало. Так похожи… Снова наваждение колет. Ну, к черту! Отворачиваюсь и, придерживая полотенце, толкаю дверь в комнату. Но не холодит. Палит. Твоим взглядом. Непроизвольно дергаю плечом. – Сдохни. – Ты что-то сказал? – Вам послышалось, командор. – Акира? Отворачиваюсь. Не хочу, чтобы ты видел, как меня перекосило. Отвращение. Не произноси мое имя. – Иди ко мне. Вот так всегда. Совсем немного нужных интонаций – и по спине пробегает холодок. Словно ласкает кожу этим низким обволакивающим бархатом. Не оборачиваюсь. – Нет. – Повтори? Пальцы комкают край полотенца. Я ненавижу, когда ты со мной так разговариваешь. Терпеть не могу, когда ласковый, казалось бы, теплый баритон сменяется на колкие, повелительные реплики. Бесит. Ты бесишь. Сколько усилий уходит только на то, чтобы разлепить плотно сжатые и, кажется, побелевшие губы. – Убирайся. И тут же снова с силой стиснуть челюсти прямо под треск дерева. Я знаю, еще пару секунд – и… В плечо впиваются тонкие пальцы, насильно разворачивают и, больно саданув о полку, прижимают спиной к стене. Шиплю, взглядом впиваясь в его глаза. Бешеные. Что, зацепило? Я никогда не указывал тебе на дверь?! А стоило бы! Стоило, блять! Близко-близко… От чужого дыхания скулы сводит до нервной дрожи. Не страшно. Унизительно противно. Как если бы он был грязным, пачкающим и меня. Пачкающим… Взглядом невольно касаюсь его запястья, стискивающих мое плечо пальцев. Плеча. Шеи. Лица. Каменной маски без эмоций. А губы, резиновые, растягивает в усмешке. Я хочу разбить эту маску. Чтобы тебе было больно. Чтобы, как и меня, задело, зацепило, оставив за собой красный саднящий след, который и тебя мучить будет. – Отпусти. Мой голос стал очень спокойным, холодным, совсем… безвкусным. Таким он тебе не нравится. Ты любишь, когда меня выворачивает наизнанку от раздражения и бессильного гнева. Но равнодушие… нет. Тебе не вкусно. Так жри, падла! Подавись! – Ты забываешься, – проговаривает страшно спокойно. Тоже холодно. Пока еще холодно. Изучил… слишком хорошо. Не только ты меня. – Найди себе другую шлюху. Разглядывает, склонив голову набок. Привычный жест. Более чем знакомый. Более чем просто часть тебя, кусок твоей мимики. Сглатываю. Почему-то в горле стало сухо. Сглатываю и продолжаю: – Или уже нашел? Никаких эмоций. Вообще. Безразличие. Ближе. Лицом к моему. Носом ведет по скуле, в беспорядке разметавшимися прядками волос касаясь лица. Почти нежно. Если бы не… – Сейчас я хочу эту. Ненавижу! Как плевок, только в разы хуже. Унизительнее. Ненавижу. Отталкиваю ударом в грудь и рефлекторно, не задумываясь ни на мгновение, выбрасываю кулак ему в челюсть. Резко дергается, кренится в сторону, замирает, скрывая лицо за длинными прядками, а по костяшкам медленно, с явным запозданием разливается боль. И вот вместе с этой болью… Осознание. Сделанного. Страхом, кажется. Не знаю. Ничего в голове нет. Пусто. Вся скопившаяся злая обида вылетела разом вместе с движением кулака. Не пошевелиться. Ступор. Пока я не вижу твоих глаз. Алые… Кажется, сейчас в них бурлит лава. Непроизвольно осматриваю подбородок: тонкие струйки красной жидкости, которые, дробясь, оседают на белом воротничке рубашки. Казанки саднит. Понимаю. Понимаю за доли секунды до того, как скулу обжигает затрещина такой силы, что я затылком впечатываюсь в стену, прикрывая лицо руками. Все плывет. От едкой, тупой, словно медлительной боли сводит все лицо, немеет челюсть. И ни одной, ни одной самой простенькой, захудалой мыслишки в голове. Пока следующий удар не отрезвляет. Как ни странно, именно от боли сознание становится кристально-ясным. – А он… Он тоже любит грубо? И снова не подумав. Вырвалось. Плевать. Так и не дождусь ответа. Да и зачем он мне? Не хочу слышать твой голос. Хватит с меня, устал. Толкаю плечом, пытаясь оттеснить и отойти, но ты словно просыпаешься. В глазах загораются, казалось бы, потухшие искорки ярости. Всегда бесстрастный. Ты бесишься сейчас. Не по себе. С трудом удерживаю твой взгляд. Кажется, отведи я глаза – и… Болью скручивает грудину. Я просто не заметил, не засек тот момент, когда догорающие угли вспыхнули адским пламенем. Вот сука. Задыхаясь, пытаюсь сползти вниз по стенке. Ага, сейчас. Кто позволит отделаться мне так просто? Дергает за плечо вверх и тут же впивается пальцами в горло так сильно, что скручивает спазмом и резко подкатывает тошнота. Душит. Душит кольцом железных пальцев. Не разжать, как бы ни пытался. Горло саднит, начинаю хрипеть, почти повиснув безвольной тряпичной куклой. Двумя руками стискиваю твое запястье, делая жалкие попытки разжать хватку, ногтями впиваясь в кожу. И тут алое… Темнеет перед глазами… Еще немного, и… Толкает. Деревянная рама больно бьет под колени. Отпускаешь лишь для того, чтобы ударом под дых выбить остатки воздуха из легких и уложить на кровать. Инстинктивно пытаюсь сжаться в комок, хоть как-то утихомирить боль, сковавшую грудную клетку, но нет. Снова душит, растягивая по матрацу. Не так сильно, только фиксирует. Но… Темные пятна. Мои судорожные, жалкие вздохи. Тяжесть наваливается. Нависаешь. Контуры плывут. Стираются. Глаза – лишь две яркие кляксы на бледной коже. – Отпусти… Приказ или просьба. Не знаю. Сейчас не различаю оттенков собственного голоса. Усмешка. Дергаюсь, снова тиски впиваются в горло. Беспомощно затихаю. Еще смешок. Одобрительный? По ребрам проходится горячая ладонь, скользит вниз, едва задерживаясь на животе, обводит ямку пупка и, словно невзначай, указательным пальцем цепляет колечко пирсинга. Дышу часто-часто, носом втягивая воздух в легкие. Поигравшись с сережкой, пальцы скользят ниже, пробираясь под невесть как удержавшееся на бедрах полотенце. Задерживаются на внутренней стороне бедра, чуть ниже колена. – Не надо… Еще одна провальная попытка. Хватка чуть сильнее на горле. И прикосновение прохладных губ к ключице. Вздрагиваю. Не торопясь обводит ее языком, тут же зализывая, оставляя широкий влажный след. Дует. Мурашками по груди вниз. Губы следом, едва касаясь, и тут же, на сантиметр ниже, больно кусает. Стискиваю челюсти. – Прекрати! Противно! Не смей меня трогать после… После того, как… Сука! Ненавижу! Ладонью вцепляюсь в его кисть, так и сжимающую мое горло. Пытаюсь отодрать ее от себя – все без толку, сжимает только сильнее. Что значат мои попытки, когда стальные пальцы вот-вот расплющат кадык? Захлебываюсь кашлем, давлюсь им, и эта гребаная беспомощность бесит меня до невозможности, до белых пятен перед глазами. Негромко смеется, теплое дыхание вибрирует у меня на груди. Целует. А лучше бы ударил. Было бы не так мерзко. Стискиваю челюсти. Отлично, хочешь – бери. Если тебе нравится трахать манекены. Сглатываю, отпуская твою руку. Покорность… Ты этого хотел? – Хороший мальчик. Голос низкий, с угрожающими нотками, ни намека на теплый обволакивающий баритон. Привычная сталь, оббитая бархатом – сейчас это просто… сталь, металл. Как и весь ты. Бездушный кусок де… Стали. Совершенная отточенная форма. Ничего больше. Слишком «очеловечил» тебя, за это и расплачиваюсь. Весь ты в этом. Хочешь – берешь, и плевать на условности и наличие рядом какого-то мальчишки, которого ты тоже «захотел». Игрушки – их должно быть много. Они должны быть новыми, блять. И действительно, почему бы, наигравшись с новой фарфоровой куклой, не покатать старый, некогда любимый железный паровозик? Ха-ха… Паровозик… Тоже мне сравненьице. Отчего-то медлишь, просто нависаешь сверху, продолжая сжимать горло, другой рукой стискивая мое колено. Не смотришь даже. Или смотришь? Не знаю, я не смотрю на тебя. – Делай то, зачем пришел, и сваливай. Скрипит. Прямо как тронутые ржавчиной колеса того самого паровозика. Выдох. Больно кусает под ключицей. Скользит ниже, зубами царапая кожу, тут же щекочет длинными прядками волос по плечу. Не в силах держать глаза закрытыми и потому отворачиваюсь, упираясь взглядом в стену. Вдох. Дыханием опаляет грудь. Горячий шероховатый язык кончиком касается соска, осторожно лижет, обводит кольцо пирсинга по контурам, почти невесомо, слишком сдержанно и слишком похоже на ласку. Не обманываюсь этой псевдонежностью. Жду… И все равно хрипло выдыхаю сквозь стиснутые зубы, когда нетерпеливо прикусывает, зажимает между зубами и, протолкнувшись кончиком языка в серебряное кольцо, оттягивает украшение. Играет им, покусывая все сильнее, причиняя уже ощутимую боль. Тягуче-горячую. Знакомую до алых кругов перед глазами. Она собирается в груди, стекает вниз, скручивается. Ладонь, не задерживаясь на бедре, быстро скользит ниже, задирая полотенце. Не двигаюсь, а мышцы сводит от напряжения, да и не только их: гордость, кажется, только что пропустили через мясорубку. Пропустили, когда я послушно раздвинул ноги, не препятствуя твоей ладони скатиться вниз. Грязный… Сжимаешь меня там, медленно гладишь. Не торопишься, как обычно. Сейчас почему-то нет. Длинные пальцы сжимаются на моей плоти, почти негрубо, плотно обхватывая ее. Двигаются вверх-вниз, едва задерживаясь на головке. И снова вниз, размазывая выступившие липкие капли. Только физиология. Не больше. Ни капли больше. Не хочу тебя. Не хочу… Складка на тяжелых портьерах – единственное, за что я могу зацепиться взглядом, пока тело меня предает. Это глупое тело… Оно не понимает, почему нельзя реагировать на ласкающие губы, язык и пальцы. Старательно дышать быстро-быстро, носом, как можно более незаметно. И я знаю, что ничего у меня не выходит. Языком ведешь ниже, оставляя влажный след на почему-то ставшей такой горячей коже. Не торопясь, покусывая, прижимаешься губами к кубикам пресса. Еще ниже, вокруг ямки пупка, касаясь сережки и ее прикусывая. Побаловаться немного, пока у меня не начнут поджиматься пальцы ног от по-садистски приятной, сладкой судороги. И не поделать ничего с этим. Тело так хочет, этот кусок жалкой плоти так привык – откликаться на прикосновения хозяина. Скрип моих зубов – и твоя ухмылка. Подавись. Отнимает пальцы, чтобы окончательно стянуть и отбросить полотенце. Ну да, зачем тебе эта мешающая тряпка. Отвлекает своей веселенькой расцветкой. Ненавижу! Губы еще ниже. Еще вниз… Сердце колотится как сумасшедший в мягкой, обитой войлоком клетке. Большой палец давит на кадык, царапает кожу, и я выгибаюсь, с трудом сожрав непрошеный выкрик. Твои губы на моем члене. Обхватывают, сжимаются тугим кольцом и двигаются ниже, вбирая меня в рот. Очень медленно, даже не пробуя, а словно наслаждаясь. А у меня скулы горят дико, все лицо пылает. Разом становится удушающе жарко. Ничего больше не чувствую, только задыхаюсь. Ощущаю твои губы, и горячий язык не торопясь широким мазком лижет меня, снизу вверх, останавливается на головке, чтобы кончиком обвести ее, сжать зубами и снова вобрать в себя. Вместо того чтобы подавить стон, жалко всхлипываю. Слишком… медленно. Непроизвольно дергаю бедрами, тут же едва не задыхаюсь из-за резко сжавшихся пальцев на горле. С-сука. Не могу заставить себя посмотреть на тебя. Только чувствую. Чувствую и очень ярко представляю. Непроизвольно. Нежеланно. Твои чертовы губы и слишком проворный язык, который сейчас обводит контуры вздувшихся вен, снова пробираясь наверх. Моргаю, с трудом восстанавливая картинку. Кошу глаза, пытаясь рассмотреть тебя. Слезятся, смаргиваю. Отвлекаешься от своего занятия, смотришь на меня в ответ все с той же неизменной ухмылкой, которая кажется мне сейчас невероятно пошлой. Еще бы… Не отводя взгляда, прикусываешь кожу на внутренней стороне бедра. Тут же языком ведешь выше, губами прикасаешься к колену. Дрожу… Как в лихорадке кондраебит, стоит только тебе демонстративно облизать пальцы и так же медленно, издеваясь, провести ими между моими ягодицами. Нажимает. Кусаю губы. Гладит там, не торопится, лишь слегка усиливает нажим, не растягивает. Губы щиплет от выступающих капель соленого пота. Кусаю их, медленно куда-то уплывая. С трудом цепляясь за реальность, отчаянно не разрешая себе привычно провалиться черт знает куда. Легче, куда легче представлять, что тебе вот-вот наскучит, и ты просто уйдешь, оставив меня упиваться остатками гордости. Сейчас… совсем скоро. Больше не чувствую прикосновения пальцев. Выдох. Горло больше не сжимает тисками. Вдох, и… захлебнуться им к чертям собачьим. Потому что именно в этот момент ты скатываешься ниже, чтобы вскользь провести языком по мошонке и прикоснуться им к мокрой от твоих же пальцев дырочке. Нажимает, протискивается в нее, растягивает. Сейчас я смог бы заткнуться, только если бы мне вырезали голосовые связки. Сдаюсь сразу же, даже не отдавая себе в этом отчета. Выгибаюсь, поскуливая, стискивая прядки твоих волос. Тяну их, дергаю, собираю в кулак, и снова. Целуешь там, толкаешься в меня, безмерно долго вылизываешь, а я едва могу думать лишь о том, чтобы поскорее сжать себя и избавиться от дикого накатившего возбуждения. Чтобы снова холодно поджимать губы и именно терпеть твои ласки, а не раздвигать ноги как сейчас, надеясь, что ты все-таки меня… Проклятье! Нет-нет-нет! Перехватываешь мою ладонь, стискиваешь ее в своей, не позволяя даже прикоснуться к ноющей головке. Ненавижу! Всеми швабрами своей проеденной, давно отданной тебе же, тварь, душонки! Все быстрее, между бедрами мокро. Я весь там мокрый, от твоей слюны и собственной смазки. Ни капельки не противно, слишком желанно. Лишь ехидство простуженным кашлем каркает, напоминает о еще одной твоей забаве – том самом крашеном мальчишке. Тихонько напевает, желчно вырисовывая неприглядные картинки: одна краше другой. – Прекрати! – неожиданно даже для себя срываюсь на крик, дергаюсь, вырывая свою руку, отпихиваю тебя коленом и отползаю назад, опираясь на трясущиеся руки. Не вышло. Нависаешь сверху, прижимая меня к кровати, запирая в клетке из твоих рук. Тяжело дышишь. Разбитые губы, алые, подбородок блестит от слюны, а в глазах нечто такое, что я готов взвыть и уползти куда-нибудь в темень, чтобы ты никогда больше не смотрел на меня так. Требовательно. Только ты умеешь так давить взглядом, выкручивая мои внутренности, как тряпку после стирки. И чертово возбуждение – оно никуда не делось, оно давит. Давит, как и ты. Наклоняешься. Ныряешь, казалось бы, в мои зрачки, ищешь там что-то. – Мальчишки тебе было мало? – губы дрожат, едва из себя выдавил. Непонимание мелькает и тут же тонет в алом взгляде, чернильные брови выгибаются и ползут вверх. – Мальчишки? Раздражение как паяльником прижигает нервные окончания. Скажи еще, что… Что… Да ебись оно все!.. – Отвали! Толкаю в грудь, пытаюсь сбросить с себя, отпихнуть. Не выходит! Перехватывает мои руки и до хруста стискивает запястья. – Акира! Резко оборачиваюсь на свое имя. – Его тоже так зовут? Ту маленькую блядь в твоем кабинете? Почему-то шепотом. Злым. Свистящим шепотом. Не знаю, как оно вырвалось. Само буквально прогрызло себе путь наружу, разогретое слишком непривычно щедрыми ласками. Твоя реакция… Совсем не то, чего я мог ожидать. Уголки тонко очерченных губ ползут вверх. Да чем ты обдолдбался, что все время лыбишься, ублюдок?! Едва наметившаяся улыбка становится широкой ухмылкой. Рывком поднимаешься, садишься между моими ногами и, не церемонясь, все так же резко, обхватив руками за бедра, закидываешь мою правую ногу себе на плечо. Останавливаешься, ладонью оглаживаешь щиколотку, сжимаешь ступню и ставишь ее ниже, упирая в плечо. Чуть медлишь и, наклонившись, языком проводишь влажную дорожку по большому пальцу. А… Только хмыкаешь, когда мои глаза натурально вылезают из орбит. Что за?! Словно пользуясь моим замешательством, неторопливо выдергивает ремень из шлеек и расстегивает штаны. Все с той же прилипшей к губам понимающей ухмылочкой. Дергает меня выше. Наклоняется, нависая. Упирается в меня там, головкой прижимаясь к мокрому входу. Медлит… Еще ниже. Пара сантиметров между нашими лицами. Долгий тяжелый взгляд из-под черных опущенных ресниц. – Ревнуешь, рыбка? Отворачиваюсь, чтобы спасти скулу от палящего дыхания. – Ревнуешь, – уже утверждает. Молчу, упрямо сжав челюсти. – Скажи вслух. Да ни за что! Я скорее сдохну, чем… Вот бля-а-ать. Медленно, очень и очень медленно, буквально втискивается в меня, миллиметр за миллиметром, замирая, останавливаясь, снова подаваясь назад, притормаживая на немного, берет меня. Все также сверля взглядом, не отпуская ни на секунду. – Скажи. Не дождавшись ответа, начинает двигаться чуть быстрее, совсем немного, вставив только на пару сантиметров. Все ноет. – Скажи… Свистящий шепот и стискивающие мочку уха зубы. Ухмыляюсь. Кусает куда больнее и, уже теряя терпение, вдалбливает меня в матрац. Вот блять. Раз за разом просто вышибает воздух из легких. Каждый выдох как беззвучный стон. Не все… Мало! Быстрее, глубже… Еще! Но только дразнишь, и ничуть не лучше от того, что член трется о твой живот – скорее, куда мучительнее. Толчок вперед, от которого я едва не кончил, и снова… ничего. Замираешь, ладонью протискиваясь между нашими телами. – Ни одна блядь не сравнится с этим, глупый мальчишка. Я никогда не коснусь… мусора. Вот оно. То самое, напрочь лишившее меня дара речи. Секунда… Ступор… И, кажется, стекла резонируют от моего выкрика. Медлительная пытка сменилась просто адской долбежкой. Было раздражающе мало, а стало так много, что я едва успеваю орать от очередной щемящей вспышки, разрывающей башку. – Скажи! Да подавись ты! – Да! Да… Да-да-да! – с выкрика, переходя на сбивчивый шепот, повторяю я. Повторяю, захлебываясь, пока слова не становятся какими-то бессвязными воплями. Не заткнуться. Никаких тормозов, болью прижигает с каждым грубым рывком. Толкается вперед, не думая останавливаться. Затылок бьется о деревянное изголовье кровати, простыня скользит под спиной, пальцы елозят по мешающей рубашке, оттягивая ее за воротник, нетерпеливо стаскивая хотя бы до локтей, чтобы наконец-то, ломая ногти, впиться скрюченными пальцами в твою кожу и сделать тебе как можно больнее. Хрипишь, зубами, не церемонясь, впиваясь в мое плечо. Задыхаясь, кричу от боли. Их слишком много сейчас: боли и того самого возбуждения, разъедающего меня, не дающего прекратить все это. Ненавижу тебя. Очень горячо и текуче. Желание перегрызть тебе глотку совсем невыносимо, непреодолимо настолько, что я, кажется, уже не соображая, тянусь к твоей шее. Еще рывок… Не выдохнуть. Паралич. Все. Моя очередная маленькая смерть. Горько-сладкая, солено-кислая. Невозможная. Вылетел из этого проклятого тела и так же быстро, в одно и то же мгновение, втиснулся обратно в эту клетку из костей. Как раз под твои затихающие хрипы. Невозможно мокро между бедрами. Твоя рубашка почти прозрачная и влажная от пота. Все еще комкаю ее пальцами. Дышишь мне куда-то в ключицу. Постепенно расслабляясь, расползаешься по мне, лбом упираясь в плечо, нажимая на свежий синяк. Всхлипываю, с трудом сдерживаю идиотский смешок. После – еще один. И еще. И как безумный, не в силах заткнуться, начинаю давиться хохотом. – Чух-чух…