Глаза цвета неба

Благородство страданием, друг, рождено, Стать жемчужиной — всякой ли капле дано? Можешь все потерять, сбереги только душу, — Чаша снова наполнится, было б вино. Омар Хайям.       После операции у Ногая всю ночь держался жар. Настя боялась, как бы не стало хуже. Ставрос был последней надеждой. К утру горячка прошла, Настя ушла к себе отдохнуть. После обеда к ней зашел Фрол и сказал, что ордынец пришел в себя. Настя умыла уставшее заспанное лицо и пошла к Ногаю. Он и вправду выглядел бодро, лицо его не было мучительно искажено, — знать, боль прошла. — Как ты себя чувствуешь? — Лучше, намного лучше. — Я нашла хорошего лекаря. Оказалось, под глазом застрял наконечник стрелы. Вот он.       Настя раскрыла ладонь и показала Ногаю: — Он такой маленький, а сколько мучений приносил...       Ногай потянулся, Настя положила наконечник стрелы в его раскрытую ладонь. Коснулась пальцами его кожи. Ладонь ордынцца закрылась, сжав пальцы славянки на короткое мгновение, разжалась. — Сохраню. Будет мне напоминание.       Он вздохнул и все же решился спросить. — Что с глазом?       Настя закусила губу, это был трудный вопрос. Она все откладывала, и сама ему так и не сказала. Славянка опустила взгляд, покачала головой. Ногай тяжело задышал. Принять это было не просто. — Оставь меня. Настя понимающе кивнула и вышла.       Он подозревал, что с глазом все плохо, но надеялся, что тот останется цел. Много ли он знал воинов без глаза? Видел со всякими ранениями своих людей, но обычно такие уже не были лучшими в бою. Увечные чаще просто возвращались домой, хорошо, если поход был удачный, то не с пустыми руками. Теперь он сам — увечный! Пойдут ли за таким его нукеры? Признают ли? Уныние и тоска захватывали его. Осознание собственной слабости и никчемности терзало и злило. И вот таким сейчас его видит она! Спустя столько лет, почему именно так? Почему слабым и жалким? Пожалела… она его жалеет, это все, все, что ей движет! А он, наверно, был груб, и она больше не придет. Может и к лучшему…. Но он ошибался. Легче не становилось от одиночества и вечно бурчащего Фрола, — отчаянье давило еще больше.       Вечером Настя все же заглянула. Он постарался скрыть свою радость, но это давалось с трудом. Она выглядела наряднее и свежее, чем днем. Его внимание привлекли ее губы, что были краснее обычного. Что это? Не для него ли прихорашивается? Вздор! Возможно, ждет гостей.       Настя вела себя с Ногаем легко, словно встретила старого знакомого, много расспрашивала его о том, как он жил все это время. Постепенно, нехотя, видя ее доброе расположение и живой интерес, Ногай разговорился и поведал ей о странах, в которых побывал, о диковинных высоченных пирамидах, о миражах, что в жару обманывают путников. О животных и блюдах, которые удалось попробовать. — А помнишь наш совместный поход на Хулагу? — спросила Настя. — Да, не самые приятные воспоминания. Мы тогда были на голову разбиты… Я жалел, что не поверил тебе сразу. Я и Тулаю тогда не совсем поверил. Он давно как человек вызвал у меня подозрения. За ним много тёмных дел водилось, но на прямую пойман не был. Надо было отступить, поменять позицию, выслать разведку. А решил проверить вас обоих…подождать. Жаль, упустил время. Много славных воинов в том бою полегло. — Тогда тяжело пришлось: мы сражались до самого рассвета. — Ты храбро билась в ту ночь. Как ты так долго смогла скрывать, что ты женщина? — Мне Семеныч помогал. Он скрывал от чужих любопытных глаз, когда переодевалась. Где бы я была, если бы не он? Как отец мне был. Заболел он какой-то хворью прямо перед походом на хулагинцев. Умер. Жаль, мне его сильно не хватает. Вот так родился в Суздале, на земле Русской, а похоронен в Сарай-Берке, в Золотой орде. — Я сожалею о твоей утрате. Помолчали. — Ты всегда такая боевая была? Как ты так сражаться научилась? — А, ну, так жизнь научила. У меня мама рано умерла, я ее не помню совсем. А отец - он купец был - все в разъездах по торговым делам. Так я с мальчишками бегала, и по деревьям лазала, и в бабки играла, да щеглов в лес ходила ловить. Ну и драки у нас бывали стенка на стенку. — Ты дралась с мальчишками? — А то как же! И бита была. Правда, и им от меня доставалось порядком. Приходила домой в разорванной одежде, с синяками и разбитыми коленками, но довольная! Ох и попадало мне от Семеныча... А потом сосватал меня отец за знакомого купца Тимофеева. Он тоже часто уезжал, вот я и упросила его выучить меня с оружием обращаться, чтобы могла я и дом сберечь, и детей. — Твой муж — смелый человек. Я помню, как он просил за тебя, не побоявшись наказания. Давно он пропал? — Через год, как мы переехали сюда, девять лет получай. Капитан сказал, что попали они в шторм, и Иван хотел паруса сберечь, и работал на ровне с командой, смыло его и еще несколько человек волной. — Ты больше не вышла замуж? — Нет. Я ждала, что он вернется. Я и сейчас жду. Не верю, что он умер. Сердцем чувствую — жив и все!       Настя вздохнула и поспешила сменить тему.  — Ну, а ты давно был дома? Все в походах. Домой, наверное, все некогда заглянуть? — Да, давно.        Насте хотелось больше узнать о Ногае, она решилась, но этим вопросом огорошила его: — Ты давно не навещал мать? - Что?!  — В бреду ты часто говорил, что скоро зима и приедешь… Похоже, это было очень важным для тебя.       Ногай вздохнул. Поджал губы. Никогда и ни с кем не говорил он о матери. И никогда и ни с кем, ни из своих нукеров, ни из наложниц, не стал был это обсуждать. Это было его затаенной болью, что остальные могли счесть за слабость. — Прости, я затронула, наверно, болезненную тему.       Ему не хотелось обидеть ее своим молчанием, к тому же она так просто и открыто рассказала о себе. — Нет. Все в прошлом. Это было давно. Я был ребенком. — Что произошло? — Когда мне было семь лет, отец забрал меня у матери, привез в Сарай. Я был представлен великому хану Бату, после отец отвез меня за город, там был учебный лагерь, там и оставил, чтобы я стал воином. — Так рано? В семь лет?! — Да. Так многие поступают. Зимой тренировки прекращались, Бату шел в поход. Мы все высыпали в поле и с восторгом и завистью смотрели на уходящих воинов. После ухода армии, мальчишки, те, кто мог выкупить коня, или место в повозке, могли уехать на зиму в свои улусы. Оставшиеся помогали и работали вместе со старшими. Ухаживали за лошадьми, чистили оружие, котлы, были на подхвате на охоте. Я был десятником, из моего десятка никто не поехал домой. Я был главным и должен был присматривать за ними. Чтоб не было обид, склоков, чтоб обуты они были и накормлены. Не пошедшим в поход нукерам после ухода основных сил хватает забот, за младшими почти не смотрят. Я сын хана, хоть и мать моя была рабыня, но слово мое имело вес. Я мог просить за них. — Ты не поехал домой? — Нет. Тогда я обещал себе, что на следующую зиму обязательно поеду. Но не вышло. А потом через год пришли вести, что она умерла. Вот и все. Это было очень давно. Из-за ранения воспоминания смешались, наверное поэтому… — Мне жаль… — в душевном порыве Настя положила свою руку на руку Ногая. — Когда я была в Орде, не было ни дня, чтоб я не вспомнила о своих маленьких сыновьях. Перед сном после длинного перехода я все думала, как они там, сыты ли? Живы ли? Я думаю, сердце каждой матери болит за своё дитя. Я уверена, что и твоя мать помнила о тебе каждый день.       Ногай вздохнул. Позже много раз он вспоминал их разговор и удивлялся, как это ее простые слова так облегчили его многолетнюю ноющую рану. — Какой она была?       Это был трудный вопрос. Долгие годы ему напоминали, что он сын рабыни, но никто не спрашивал, какой она была. Он и сам стал забывать. Воспоминания о ней были обрывочными, постепенно становясь в большей степени ощущениями чего-то светлого и хорошего. — Красивой, и … доброй. Я не был сыном от законной жены. У моего старшего сводного брата всегда все было лучшее. Лучшее седло, лучшие сапоги, стрелы с красивым оперением. Но наибольшим предметом детской зависти был кинжал. Настоящий острый кинжал с очень красивой ручкой. Мать продала подаренное отцом украшение и купила мне похожий не задолго перед отъездом. Тогда для меня ее подарок был большой радостью. Я не понимал, что больше ее не увижу.       Настя удивлено молчала. Ногай открывался ей совсем с другой стороны. — А отец? — Отца, как и ты, я тоже видел редко. В шестнадцатое свое лето я стал сотником. Отец тогда приехал и подарил мне это кольцо, — Ногай указал на кольцо с зеленым камнем на руке. — Это все, что мне от него осталось. Отец был нойоном великого хана и вскоре после этого отправлен был в Персию с дипломатической миссией. Оттуда он не вернулся. Братья мои передрались меж собой за улус. Я в дележе не участвовал. Всего остального в жизни я добился сам.       Ногай крепко сжал кулак. — Зато, позже, я побывал в Персии. Выяснил. Отец был отравлен — почему, зачем, — подробности мне узнать не удалось, но они мне за многое ответили.       Настя опустила лицо. Какой же все-таки он... — А почему родители тебя Ногаем назвали? Никогда не слышала раньше такого имени. — Меня не называли так родители. — Как так? — Имя дается в Орде. После окончания тренировок, поступившие проходят испытание. По итогам каждому присваивается новое имя, которое наиболее полно характеризует будущего война.       Настя дивилась и покачала головой: — А твое имя? Что оно значит? Ногай закусил губу. Не хотелось хвастаться перед ней. — О, поведай, мне интересно. Я, оказывается, так мало знаю ваши обычаи.       Ногай вздохнул: странно действовала Настя на него, ей хотелось рассказывать:  — Было испытание, надо было выстоять на столбе на одной ноге. Вдруг набежали тучи, и начался сильный дождь, — все разбежались. Но команды, что испытание закончено, не было. Я остался. После этого испытания избрали имя — Ногай. На общем языке его значение трудно объяснить, сложно подобрать… что-то вроде сильный волей. — Тебе подходит.       Ногай усмехнулся. — Правда. Я помню, как Хулагу пытался тебя сломить и подкупить — ты не поддался. Тогда мне это много сказало о тебе. А настоящее какое? — Азаяс. — Что ж, приятно познакомиться! — Настя весело поклонилась.       Ногай улыбнулся. "Впервые я вижу, как он улыбается", — пронеслось в голове у славянки: — Как же мне тебя называть? — Ногаем. За много лет я уже привык. А тебя всегда звали одним именем? — Да. Хм, хотя… наивно, наверно, прозвучит, по сравнению с твоим рассказом… — Мне тоже интересны ваши обычаи, — подбодрил ее Ногай. Настя улыбнулась и смущенно продолжила: — Когда я была маленькая, отец, когда гневался из-за шалостей, звал "Табараськой". Это шутливая смесь "Наськи" и "барабашки". Вроде как, шкодливая очень. А когда был добр — звал Настена. — Настена, — повторил Ногай как-то так по-особенному, обжигая горячим взглядом. Сердце Насти бешено застучало, щеки заалели, и она окончательно смутилась. — Я тебя совсем заговорила, а тебе отдыхать надо. Спокойной ночи.