Глаза цвета неба

Тебя ждала я, жаль, нет крыльев за спиной, Тебя ждала я, полетела б за тобой. Тебя ждала я, помнят камни и вода, Тебя ждала я, но осталась здесь одна.                    (Мельница) Настя       Ей снился сон, теплый и солнечный: колыхалась высокая зеленая трава на легком ветру и Ногай шёл к ней навстречу в простой белой рубахе… Сон оборвался. В дальнем углу громко смеялись. Настя открыла глаза и погрузилась во тьму. Здесь, на нижнем этаже подземелья темницы, не горел факел. Тьма была тут всегда. Она спала, полусидя на полу, и тело сразу же ей об этом напомнило ноющей болью. Ей стало тоскливо и тягостно на сердце. Она прижала руку к груди и порадовалась, что перстень Ногая все еще тут, при ней. Она предусмотрительно носила его подарок на кожемятном шнурке вместе с крестиком. Когда ее только привели в темницу — обыскали на предмет оружия. Свои маленькие сокровища она спрятала во время обыска за щеку — отобрали бы, если б нашли. «Жив ли он?» Она вздохнула и поежилась. Здесь никак не удавалось толком согреться.       Холод, нескончаемый, казалось, проникающий в самое нутро холод — вот, к чему никак не было возможности привыкнуть. Ко всему остальному Настя привыкла. Привыкла к запаху вони, что смешивался из запаха гнили, сырости, пота и прочих человечьих следов жизни. Привыкла к гулу из разговоров, смеха, воя и плача. Через пару дней привыкла и к грязной, отдающей неприятным затхлым запахом воде. Поначалу, когда в ней еще жила надежда, что это ошибка, она старалась бороться с жаждой, но дни шли, а холод и тьма оставались прежними. Жажда жизни взяла верх над брезгливостью. Раз в день, а может реже — в темноте сложно мерять дни, — стражники приносили бадью с водой и глиняными кружками, поднос с кусками нарезанных лепешек.       В камере было много женщин разного возраста, сколько точно — понять было сложно. В темноте все растворялось и тонуло, лишь при кормежке жадные руки заключённых, похожих на костлявых вурдалаков, появлялись у решетки и хватали хлеб. Две главные заводилы, как только она попала сюда, стали расспрашивать, кто она такая и за что попала. Настя отвечала, что это ошибка и ее скоро освободят. Над ней только посмеялись и вскоре потеряли к её личности интерес.       Настя нашла себе место и сидела, облокотившись спиной к стене, недалеко от решетки, закутавшись в плащ. Понемногу разговорилась со старухой рядом. Она была нянькой, ребенок, за которым она смотрела, умер. Богатые господа от горя решили, что отравила. Сидела здесь давно, суда над ней никакого не было, а может и был, но без нее. Старуху звали Мюрид, была она худая и ела через раз, так как не всегда успевала ухватить кусок на раздаче. Настя стала брать хлеб на себя и на нее.       В дальнем углу опять громко рассмеялись — шла игра на шлепки. Выигрывал тот кто в темноте успевал шлепнуть по вытянутой ладони другого, особый азарт прибавляло то, что играли на остатки кусков лепешки. Это было главным развлечением. Настя в этих забавах не участвовала и все больше молчала, подавленная произошедшим. Она все думала, почему обвинили именно ее? Ведь в том частном доме она и в помине не бывала. Что же задумал этот проклятый Адамиди?! Еще ее терзало, как отразился этот арест на детях. Что с ними? Рухнуло все, что было в жизни. Увидит ли она своих родных еще когда-нибудь? Так и тянулись дни.

***

      Однажды в камеру закинули девочку-подростка, совсем хрупкую, поймали на воровстве и, вроде как, на убийстве. Хотя она божилась, что не убивала, что тот богатый человек был уже мертв. Она была плохо одета и все плакала. Настя пожалела ее и отдала свой плащ. Но девочке это плохо помогло. Вскоре у нее начался жар. Стали звать лекаря, просили приносивших еду, но врачеватель так и не пришел. Через пару дней, девочка умерла. Настя, сидевшая возле, ухаживающая за ней, задремала. Разбудил лязг решетки и свет факела. Принесли еду. Стражник проверил сердцебиение, позвал подмогу. Прибежал еще один, и тело девушки за ноги из камеры выволочили. Было тяжело и горько. Так могло быть с каждой из них. Тут Настя сообразила, что плаща на умершей девушке не было. Это насторожило Настю, она стала спрашивать, кто взял плащ. Сначала все молчали, а потом из темноты вышла высокая грузная баба и сказала: — Ну я взяла. Мертвым он к чему? — Я его не тебе давала. Отдай. — Забери.       Что-что, а драться Настя умела: увернулась от летевшего на нее удара и в ответ заехала бабе в лицо локтем, но и сама схлопотала удар под ребра. Из тьмы отделилась еще одна фигура и хотела помочь подельнице, но Меирид заметила движение и подставила ей подножку. Та растянулась прямо под ноги дерущимся. Сверху на упавшую завалила Настя и воровку. Плащ свой забрала. — Уснешь и хана тебе. — Я сплю чутко.       Настя завернулась в плащ и села на свое место. Потерла ушибленный бок. Время опять потянулось долго и вязко, но в камере больше не играли, в воздухе витало напряжение. Что будет, если усну? Нельзя спать, надо держаться. Настя стала вспоминать, как вела счета, рассчитывала цену товара на три аршина от куска ткани. А если не холст, если это шелк…       К решетке подошли двое стражников. Один светил факелом, другой всматривался в глубь темницы. — Настя, Анастасия Тимофеевна, ты здесь? — Здесь я! — Выходи на свет.       Настя, жмурясь, подошла ближе, сердце бешено забилось — это был Даврог! Она обрадовалась и хотела поздороваться с ним, но он положил палец к губам. — Да, вижу, это ты, — он завозился с ключами, открыл замок. — Выходи, тебя переводят.       Они шли по лестнице темницы, что шла на второй круг. Потом еще. Здесь воздух был явственно теплее, по стенам в кольцах горели факелы. Куда ведут? Почему? Но спросить не смела, боялась подставить. На третьем этаже им встретились двое конвойных. — Стой! Куда это ее? — В верхние темницы переводят. — Чего это? А комендант в курсе?       Даврог молчал. На его каменном лице не отразилось ни испуга, ни страха. Конвойным не хотел он так просто сдаваться. — Это наш этаж, не помню никакого распоряжения на этот счет. — Это жена купца Тимофеева, не какая-то простолюдинка — в подземную часть тюрьмы попала по ошибке. — Нехорошо-то как… — покачал головой притворно стражник, но пропускать не спешил. — Та, что сынка Адамиди пришибла?       Даврог вновь замолчал. — Не уверен, что ей место здесь. Может, стоит коменданта позвать? Пусть он нас рассудит. —  За нее попросили. — Кто?       Он не спешил отвечать, с презрением глядя на стражников. — Эк ты болтливый! А что, попросили только тебя? — Да нет, и вам передали.       Даврог достал серебряных монет и отсыпал стоящим. Конвойный довольно хмыкнул. — И кормить просили как следует. — Да понял, жена купца… По коридору восьмая свободная. — Знаю. Туда и веду.       Они прошли дальше.       Камера, в которую ее перевели, была сухой и никого другого там не было. Здесь и кровать имелась, и шерстяное одеяло. В коридоре горели факелы. — Даврог. Кто, кто за меня попросил? Евстратия?       Он помолчал, потом тихо с усмешкой сказал. — Я. Только тс! — снова приложил палец к губам. Настя улыбнулась. — Мне пора на обход. Я после тебе все расскажу.       Питание было так же один раз в день, но приносили, о радость! теплую похлебку, которую, судя по жирному бульону, варили на мясе. Вода была чистой и без запаха. Хлеб был мягче и свежее. Съев похлебку, Настя ощутила, как тепло разлилось по телу. Впервые за долгое время удалось толком согреться. Вместе с теплом пришла и надежда, что все должно разрешиться по справедливости. Во всем разберутся и отпустят, надо просто немного подождать.       Через несколько дней пришел Даврог. Хмурый и уставший. — Только со смены, отсыпаться иду. — Трудная работа. Да, не ожидала я тебя увидеть здесь. Думала, мерещится, поначалу. Давно ты тут устроился? — Признаться, уже несколько месяцев. После той подставы, устроенной Евстартией, я ушел от нее в стражники. — Что ж сюда, а не в воины? — Старею. Силы не те. Хотелось чего-то поспокойнее. — Как ты узнал обо мне? — Меня нашел твой старший сын. — Егор?! — обрадовалась Настя. — Да. Он оббил все пороги, прося помощи. Евстратия, эта злая ведьма, его принимать отказалась. Боится гнева Адамиди. Но знаешь, слуги в ее доме помнят о тебе только доброе, вот и сказали ему, где меня найти. Я и не знал, что с тобой такое приключилось. Ты вправду убила этого избалованного сынка? — Нет, не делала я этого. Наговор все.       Даврог вздохнул. — Где-то ты ему насолила, раз он тебя решил приплести к смерти своего сына. Я тут поговорил с ребятами, в нижние камеры для простолюдинов ты неспроста попала. Хотели, чтоб ты сгинула до суда. Раз ты не причем, думаю, и доказательств-то у него нет. Освободят. Точно тебе говорю, разберутся и отпустят. — Дай-то Бог. Как там дети мои? Здоровы ли все? — Егор, как тебя арестовали, сразу распродал все, что было. Товар весь, и дом тоже. Адамиди, обвинив тебя, сделал твоих детей отверженными для всех. Какая тут торговля? Ищет тебе защитника на суд, но все отказываются, — Даврог замолчал, закусил губу, думал, говорить или нет. — Тут вот еще… беда у него. — Что еще? Не томи, говори, как есть! — Жена у него пропала. — Ида? Как так? — Я всего не знаю, но, вроде как, поехала к отцу то ли денег просить, то ли украшение свое забирать, только обратно не вернулась. Отослала паренька вашего, сказала, что дома заночует, а утром не вернулась. И парень, что ее провожал, пропал. — Что за парень-то? — А, да я плохо помню. — Никитка, может? — Да, точно… Кажется так. — Ох, Никита, Никита… А Матрена как же? — Настя заходила по камере. Распереживалась. — Как же так?       Даврог лишь плечами пожал. — Может, украл кто? Али сама сбегла, опасаясь позора?       Больно было Насте слышать такие слова. Разрушилась жизнь сына с этим арестом. Проклятый Адамиди! — Жаль Егора. А Санька что ж? — Не знаю, думаю, все порядке. Настя, не тревожься. —  Спасибо тебе, Даврог, за все спасибо. И за весточку из дома. Главное — живы. А там, бог даст, все наладится.