Немного боли

— Докуривай уже. Холодно. Вообще идея посуточно снять квартиру в Москве вместо привычного заселения в гостиницу изначально принадлежала самому Андрею. Ему казалось, это проще в быту и в попытках наладить хоть пародийное подобие нормальных межличностных отношений, строящихся по принципу «того, что хочу», а не «того, что можно или нельзя», а ещё банально дешевле. Богдан лишь пожал плечами и ничего не сказал. Как всегда. И теперь тесная, но уютная «двушка» в одном из спальных районов, но рядом со станцией метро была полностью в их распоряжении, а вместе с ней — все прелести жизни на первом этаже без балкона и с взвинчивающим мозг по ночам каплям тающих сосулек, с противным звоном разбивающихся о чугунную трубу. Правда, с бессонницей ещё можно было как-то бороться — рано или поздно измученный мозг вырывал себе хотя бы небольшую возможность забыться, но что делать с Богданом, который в свободное от решения необходимых организационных вопросов время банально не знал, чем себя занять и куда бы ему ещё приткнуться. И теперь курил у распахнутого настежь окна, вдыхая весну и долгожданный после длительной зимы «плюс». — Ты же хотел тепла. Получай. Профиль курящего Богдана в темноте комнаты отдавал несуразностью и нимбом несбывшихся мечтаний. Красавцем этого парня многие не считали, но Андрей всё чаще замечал, что бесконтрольно засматривается на Лисевского, будто заново заучивая его крупные черты лица наизусть. А ещё думая о том, как бы, мягко вынимая из неплотно сжатых губ смятый фильтр сигареты, вбирал табачную горечь своими губами, увлекая в неглубокий, но крепкий поцелуй и придерживая ладонями щёки. Эти мысли сводили с ума, а ещё заставляли Андрея всё больше замыкаться в себе. Ему стало несложно забивать на работу, и написать заявление на отпуск за свой счёт на неделю (невиданное, в общем-то, ранее дело) без явной на то причины — оказалось внезапным, но всё же неверным решением. Наверное, было бы легче вновь с головой окунуться в работу в родной Твери, а не тащиться с Богданом в столицу только ради того, чтобы лишние дни побыть с ним. Особенно зная, что дома его ждёт много дел, которые дамокловым мечом нависли над незащищённой шеей и душили. — А если вдруг тебе предложат место получше? Другую команду или, может, участие в шоу? Пойдёшь? Всё ведь имеет свойство кончаться, мы не можем играть постоянно, ещё и без денег… Створка пластикового окна грохнулась о раму с оглушительным «ба-бах», и Андрей невольно зажмурился, сильнее укутываясь в тонкое шерстяное одеяло. Богдан затушил сигарету в замусоленной, когда-то прозрачной пепельнице и отрицательно мотнул головой. Пожал плечами и ничего не сказал. Как всегда. — Я не могу обещать тебе никаких перспектив. А ты заслуживаешь того, чтобы… — Заткнись, пожалуйста, — Лисевский умел облекать голос в бархат так, чтобы под ним слишком явственно поблёскивала сталь. Огромная двуспальная кровать еле слышно скрипнула и прогнулась под весом Богдана, и Андрей невольно отодвинулся на несколько сантиметров в сторону, ощущая, как предательски покалывает кончики пальцев. Искомое и желанное было так близко, что слишком сильным было искушение поддаться ему. И он поддался. Лисевский дрожал от холода и, конечно, не признавался в этом, пытаясь незаметно от пытливого взгляда капитана натянуть рукава толстовки пониже и сунуть холодную ладонь под собственное бедро, ещё хранившее остатки тепла. Но от внимательного Андрея это не укрылось — он слишком хорошо изучил привычки Богдана, а ещё, как никто, знал, как тот часто мёрзнет, особенно после выпитого накануне. Вложить ледяные пальцы в свои, укрыть его ещё и своим одеялом сверху, довольствуясь лишь небольшим куском, чтобы не замёрзнуть самому, и проглотить застрявшие на кончике языка слова о том, что сам виноват, что проторчал целых десять минут у окна. Андрей и так понимал, что часто срывается на Богдане. Да, за дело, да, он хочет, как лучше, но неправильно то, что больше всего за его грубые, обидные, хоть и справедливые слова страдают самые близкие. И прежде всего — как раз Лисевский. — Я не… — хотел было запротестовать Богдан, но спустя секунду на губы легли горячие пальцы, заталкивая все возражения обратно в глотку. Щёки стремительно покраснели, дыхание сбилось, а сердце заполошно заколотилось где-то в горле, когда его голова переместилась на плечо Андрея, а чужие губы полоснули по небритой щеке. — Зато я — да. Спи давай, — отрезал капитан, сглаживая резкость брошенной фразы широкой улыбкой. Пружина внутри вдруг отпустила, разжимая грудную клетку, когда Богдан улыбнулся в ответ и послушно прикрыл веки, не думая ни о чём. *** Весна ворвалась в его лёгкие и теперь, не найдя в его выпотрошенной осенними ветрами душонке ничего подходящего, выдавливалась обратно через расцарапанную надсадным кашлем глотку и выливалась обильным насморком. Богдан не спал, несколько раз вставал, стараясь не разбудить всегда чутко спящего Андрея. Но тот всё равно проснулся, чувствуя себя виноватым. Не доглядел, не настоял, не сказал своё твёрдое слово там, где это было необходимо. Постоянно «не». Не может решиться сказать о важном, не может разбить стену молчания между ними, не может доказать Богдану то, что у них есть шанс на то, чтобы «быть». Когда-то он сам поставил жирную точку в безмолвном предложении Лисевского попробовать хоть что-то, и, думая, что после этого ничего не изменится, чуть не потерял Богдана и не потерялся сам. Семья, работа, юниорская команда, попытки наладить личную жизнь с девушкой, которая всё-таки не смогла прорыть тоннель к его сердцу — он распылялся на всё сразу, забывая о главном. О том, что нужно учиться быть свободным и счастливым. И делать счастливым других. В этот день Андрей впервые не пожалел, что бросил всё и поехал с Лисевским. Предварительно уложив температурящего Богдана в постель со строгим приказом не вздумать вставать и курить, он благополучно съездил вместо него за документами по лагерю, набрал витаминов и лекарств, чувствуя внутри обрывки странного, непонятного чувства. В глубине души он радовался болезни Богдана: подарить ему частичку тепла под предлогом обычной заботы об ударном игроке команды, которую он возглавляет, — настолько правдоподобная отговорка, что он даже сам готов в неё поверить. Лисевский, конечно же, всё понимал. Он и сам действовал такими методами — брался за помощь, словно нехотя, спустя рукава, но реально и объективно помогая. Забирал себе в рюкзак распечатки с текстами и сценариями, молча наблюдая, как носится по комнате взбалмошный Андрей в поисках этих самых листов, а затем флегматично пожимал плечами со словами «Положил себе, чтобы ты не забыл». С безразличным пафосным видом давился невкусным дешёвым чаем, чтобы наутро для капитана остался кофе. Согласился на невнятный, совершенно не присущий ему эксперимент с лагерем, лишь бы заработать для команды хоть немного денег. Богдан покидал зону комфорта, особо ценимого им, с завидным постоянством, но делал это так, что ни у кого не оставалось сомнений в том, что он действительно этого хочет. Ни у кого, кроме Андрея. Он-то всегда всё знал. Знал, и теперь не хотел с этим знанием расставаться. Столько времени без Богдана казались ему теперь невыносимой вечностью, и чтобы не вести себя, как истеричная брошенная жена, он сорвался и поехал с ним. Конечно, он прикрылся подготовкой к четвертьфиналу, позвав для верности и других членов команды, но те и так всё понимали. Илья в кульминации очередной попойки так Андрею и сказал: «Не мучай парня, Кэп. Или отпусти, или никогда не отпускай». И он даже рад бы когда-то отпустить, только почему-то не получалось. Этого не хотел сам Богдан, который прилип к нему, как пережёванная тугая жвачка к подошве — не мешает и не досаждает, но и не отклеивается. Она просто есть, и однажды игнорировать это будет уже нельзя. — Так, может, когда-нибудь тебе сделают сногсшибательное предложение, от которого ты просто не сможешь отказаться. Жюрить «Вышку», например, а вдруг? Пойдёшь? — Андрей поил его самолично сваренным глинтвейном, не без удовольствия глядя на скрывший пугающую бледность хмельной румянец на щеках Богдана и его расслабленную улыбку, отражающуюся в обрамлённых подрагивающими ресницами больших синих глазах. — Я тогда уступлю место тебе, — в привычной бесстрастной манере пожал плечами Богдан. Можно было подумать, он снова шутит — а те, кто не был знаком с Лисевским, никогда не понимали разницы между тем, когда он серьёзен и когда нет. Лишь один Андрей знал наверняка: тот серьёзен всегда. Даже когда несёт, казалось бы, несусветную чушь. Такой чушью были его заверения в том, что Андрею нужно рискнуть собрать собственную команду, когда «ломка» по играм, репетициям и соревнованиям стала невыносимой, такой чушью были заверительные слова о том, что не получилось в «Премьерке» — значит, получится в «Вышке», такой чушью был их мимолётный, но навеки отпечатавшийся в подсознании поцелуй в «Жемчужине». Всё это было, и за всё это Андрей не мог не быть благодарным. Хоть и, казалось, делал всё наоборот. Молчание затянулось; Андрей не знал, что сказать, Богдан никогда не утруждал себя излишними словами. Но Бабич ощущал парящую в воздухе недосказанность, тяжёлыми клочьями оседающую вниз и медленно, но верно образующую новую стену между ними. Лисевский привычно потянулся за сигаретами, на немой укор капитана отвечая всё тем же молчанием, и Андрей наконец-то не выдержал: — Закуришь — поцелую. Слабо? Краска смущения в очередной раз за вечер залила лицо, накладываясь новым предательским слоем поверх уже покрывшего щёки румянца, но Богдан уверенно чиркнул колёсиком зажигалки, выпуская первые кольца дыма куда-то в потолок. Это был ничем не прикрытый вызов на грани фола; Андрей не мог не констатировать, что загнал сам себя в тупиковый угол, выхода из которого больше не существовало. Надо было что-то делать прямо здесь и сейчас, и если сжигать мосты, то дотла. — Когда вернёшься из Новосибирска в Тверь, будь готовым выполнять все мои требования беспрекословно. Потому что ты — мой. — Подчинённый? — саркастично приподнял бровь Богдан, увеличивая интенсивность затяжки. Внешне он снова был спокоен — его выдавали лишь спешно бегающие туда-сюда глаза. — Просто мой. Будь готов к этому. — Давай поговорим об этом позже. Когда я приеду. *** Богдан вполголоса переговаривался с проводником, предъявляя ему паспорт и билет, и не оборачивался, давая Андрею возможность дышать более-менее ровно. Ещё спустя минуту он взбирался по крутым, опасным ступенькам, послав на прощание невольную улыбку, не коснувшуюся глаз, спрятанных под непослушной прядью чёлки. Он не ответил на пришедшую с номера Андрея смс-ку с текстом «Буду скучать. Приезжай скорее». Богдан лишь пожал плечами и промолчал. Как всегда. Утро вечера мудренее. Через десять дней всё предстанет под другим углом и будет совсем иначе. Он лишь смотрел в мутное окно на полотно рельсов, провожая нечитаемым взглядом две никогда не пересекающиеся линии. Как они с Андреем — не пересекаются, но рядом. Неизменно и всегда. И делают одно дело. Хоть оно и приносит боль обоим. Немного боли — совсем чуть-чуть, чтобы всё ещё чувствовать себя живым.