Под покровом темноты

В камере холодно, сыро, и капли воды падают с камней в лужу на полу. Пахнет плесенью, отчего Зуко морщит нос. Хотя фонари горят, в помещении очень мало света. Глубоко под землёй нет окон, и Зуко едва ли может надеяться на привычный естественный свет. Здесь, в тусклой подземной камере отца, он полностью осознаёт недостатки своего левого глаза. Боковое зрение сужено ещё больше. Он сидит на табурете, облокотившись на колени и глядя в зеркало — на своего отца. В любое другое время он называет этого человека Озаем, но здесь, в темноте, один на один без каких-либо свидетелей, Зуко признаёт его вклад в свою жизнь. Волосы Озая длинные и неопрятные, борода отросла, он выглядит одичавшим, но глаза у него пронзительные, пронизывающие Зуко насквозь. Он не съёживается от этого взгляда. Зуко охотно встречает его, ждёт, одобряет и требует, когда не получает. Эти встречи между отцом и сыном сокровенны. Они относятся к ним с уважением и почтением. Они святы, и ритуал строго соблюдается. Говорить об этих встречах запрещено. Тюремные надзиратели знают, что дважды в месяц Хозяин Огня проводит со своим отцом два часа. Единственное, что требуется во время этих встреч — табурет. Никто не должен входить и беспокоить их. Двое надзирателей стойко и молча ждут снаружи. Если они прислушаются, то ничего не услышат. Ни повышенных тонов, ни звуков насилия, ни грохота решётки. Зуко не оговаривает содержание этих встреч своему дяде. Он не оговаривает его своей лучшей подруге, Катаре, с которой делится всеми секретами. Озай не оговаривает его своим запрещённым посетителям и сообщникам. К этим встречам относятся с должным уважением. — Дядя говорит, что ты любил её. Они не всегда говорят. Бывают встречи, когда они пристально смотрят друг на друга, теряясь в мыслях о людях, которыми они могли бы быть и которыми они едва не стали. — Да. Сказали, ты её ищешь. Во время этих встреч они не лгут друг другу. Камера слишком тесна для лжи, которую они внушают самим себе, лжи, которую они внушали друг другу в прошлом. — Кто сказал? — ухмыляется Зуко. Некоторые вопросы они не задают. Это не допрос, хотя они часто давят на границы ритуала. Это тоже стало его частью: продавливать. Напор не предполагает отдачи. Не затем они сидят в помещении, тяжелом от запаха прошлого и ржавчины, месте, где пустоту недосказанности заполняет постоянно капающая вода. — Ты и я, — произносит Озай, — мы желаем одного для нашего народа. Мы хотим силы, контроля и власти. Мы могли бы стать хорошей командой. Зуко кивает. — Могли бы. Если бы ты меня обжёг. Озай медленно кивает. — Обжёг. Ты бы сражался не так, как должно. — Я не сражался как должно. Будь так, ты бы убил меня. — Возможно, — они молчат. — Возможно нет. Они не говорят, если сказать нечего. Это тоже ритуал. Во время этих встреч молчание не стесняет. При других обстоятельствах молчание говорит о многом, оно давит на отца и сына, но на этих встречах ничего не значит. Здесь не существует бремени звуковой передачи. Можно задавать вопросы, но ответы не обязательны. — Что врачи сказали о твоём глазе? — С возрастом я потеряю зрение и слух. Сначала пропадёт боковое, следом потянется остальное. Жалеешь? — Возможно, — они молчат. — Возможно нет. Их улыбки зеркально отображают друг друга. У Озая выгибается правый уголок губ, у Зуко — левый. У них много общих слабостей, нечто такого, что можно было бы использовать на благо других. Вещи, упомянутые на этих встречах, не упоминаются вне этих встреч — это ритуал. Они оба держат обещание. — Я жалею, когда представляю выражение её лица при встрече с тобой. Картины не подготовят к реальности, — Озай отводит взгляд, хмурясь, погружаясь в более глубокие воспоминания. — Тебе было больно, когда она предала тебя. Когда ты узнал, что она рассказывала твои секреты дяде, чтобы удержать тебя от трона. — Да. — Ты подозревал, что между ними что-то было. — Да. — Ты был прав? — Если я скажу, ты будешь знать наверняка. Ты больше никогда не сможешь видеть их вместе и начнёшь придавать смысл бесцельным касаниям. Ты больше никогда не сможешь смотреть на них и надеяться, что он твой отец. Зуко кивает. Он не отводит взгляд от отцовского лица — лица, которое медленно передаётся ему. — Знаю. Я готов пожертвовать для правды. — В таком случае ты дурак. Этот бестолковый Аватар промыл тебе мозги, — Озай отворачивается, выглядя так, будто повеяло чем-то неприятным. — Какой правды… — Правды, которую я вижу в зеркале. Озай оборачивается к сыну. Зуко спокоен. Он не двигался с тех пор, как сел. Единственное движение — это мерцание огня на факелах, отбрасывающего и растворяющего тени. Повсюду контрастируют свет и тьма. Они контрастируют на их лицах, в их действиях, в их словах. Зуко вздыхает и проводит руками по волосам. Он не приходит на эти встречи как Хозяин Огня. Он не издевается над Озаем мантией и короной. Это не часть сокровенного ритуала. — Когда я смотрю в зеркало, — говорит Зуко, прикрывая рукой левую сторону лица, — я вижу тебя. Я не могу отрицать, что ты мой отец. Озай кивает. — Было бы проще, если бы между ними что-то было. Было бы проще принять её измену. Они не мешают очередному молчанию поглощать время. Быть визави на этих встречах, не поворачиваться спиной — это и есть ритуал. Смотреть на тени, высматривать глубины. — Говорят, она тобой помыкает, — с лукавой улыбкой замечает Озай. Зуко ответно улыбается. — Есть разница между «помыкать» и «дополнять». Тебе стоит это понимать. — Мне никогда не давали шанса. — Ты лишил себя шанса. — Не спорю, — Озай поднимает бровь. — Тебе дана эта роскошь. Я либо помыкаю, либо помыкал. Тебе стоит это понимать. Война не всегда допускает компромисс. — И всё же я нашёл способ, — Зуко держит ладони открытыми, словно предлагая все способы, с помощью которых ему удаётся дополнять, а не помыкать. Озай отмахивается от них. — Ты женишься на ней? Или это неправильный вопрос? — Неправильный. — Я не стану желать тебе ни лёгкой жизни, ни счастья. С чего бы тебе получать то, в чём мне отказано? — Потому что я лучше. — Ты-то? Когда Озай наклоняется вперёд, в его голосе слышится гнев. Его взгляд снова испытывает, и Зуко поддаётся вперёд, подставляя лицо для осмотра. Он уверен: когда Озай заглянет достаточно глубоко, он увидит, что в сердце они совершенно разные люди. Они уже прошли пункты, где один мог превратиться в другого. Пункты, где один мог захотеть превратиться в другого. — Можешь пытаться бежать, — предостерегает Озай, складывая руки в рукава, — но ты всегда будешь моим сыном. Ты всегда будешь нести это бремя, как и твои дети. Пока война записана в истории, твои потомки будут его нести. Зуко кивнул на то, как сидит Озай. — А ты всегда будешь рисковать превратиться в своего брата. Вместо того, чтобы разозлиться, Озай смеётся. Зуко сдерживает смех, но ещё немного, и отец с сыном смеются вместе. Их голоса сливаются, и отцовский становится неотличимым от сыновнего. Если бы надзиратели тогда зашли в камеру, они бы ужаснулись, как сильно Хозяин Огня похож на своего отца — человека, на которого он так усердно старался быть не похожим.