В темноте кулис

Лучи ещё не погасших софитов светят ему в спину, создавая длинную тень и какой-то сказочный ореол вокруг всей фигуры. Филлип смотрит сбоку, чуть отойдя от трибун нового, только открывшегося после пожара цирка. Смотрит, хотя уже несколько секунд пытается убедить себя уйти в гримёрную. Да что-то ноги не слушаются. Он идёт назад, желая остаться незамеченным, но не смея отрывать взгляда. Что-то громко хрустит под каблуком, и Филлип замирает, инстинктивно задерживая дыхание. Силуэт оборачивается, и даже сквозь тень на лице, отбрасываемую цилиндром, виднеется слишком знакомая улыбка. «Проклятье» — тихо шепчет Карлайл, понимая, что бежать слишком поздно. — Филлип, — Барнум оказывается рядом за несколько шагов, успев отбросить в сторону цилиндр и трость. — Кажется, мы неплохо открылись, что скажешь? Карлайл кашляет, прикрывая тем самым собственное смущение, уже спешившее отразиться пятнами на щеках. Он поднимает взгляд, смотря куда-то за плечо Финеаса. Так ему удаётся хотя бы улыбнуться. — Да, неплохо вышло. Ты был неподражаем. Как всегда, впрочем, — Филлип молится на то, чтобы ему позволили уйти. Как можно быстрее и дальше, но Финеас решает иначе. — Филлип, — он делает шаг к партнёру, который в то же мгновение отступает назад, словно на рефлексе. — Филлип? Карлайлу не было нужды поднимать взгляд вверх, чтобы увидеть недоумение на лице Барнума. А чего он, впрочем, хотел? — Что с тобой? — и его голос с этой проклятой, подкупающей заботой. Но не сегодня. Нет. — Я устал. Отдохнуть надо. До завтра, — Филлип разворачивается на каблуках и уже направляется в противоположную от шоумена сторону, когда на его запястье сжимаются чужие пальцы. «Проклятье», — шепчет Карлайл вновь, бессильно двигаясь за рукой, которую резко дергают, вплотную притягивая её владельца. Барнум смотрит в глаза, не улыбаясь, пытаясь различить то, чего понять не может. Неужто не может? Или притворяется? А, может, знает, понимает, но не признает вины? Какая разница? Филлип решает не прятаться. Он избегает этого слишком долго, и выкручиваться сейчас, отодвигая этот разговор, было, по меньшей мере, глупо. Карлайл поднимает горящий взгляд на Барнума, губы сами собой сжимаются в тонкую полоску, а дышать становится сложнее. Злость пламенем съедает изнутри. Финеас тянется к острому подбородку пальцами, но Филлип сжимает его руку в нескольких дюймах от своего лица. — Нет, Барнум, хватит, — в пустом цирке даже тихий голос звучит звоном тарелок. В глазах шоумена — вопрос и нескрываемое недовольство, смешанное с толикой настоящего беспокойства. Он спрашивает одним лишь взглядом. Большего не нужно. — Думаешь, всё будет так же, как до твоего отъезда?  — Что изменил мой отъезд? — в голосе Финеаса будто бы нет издевки, он словно и вправду не понимает. — Что изменил? — жар злости подбирается слишком близко к горлу. — Ты спрашиваешь, что изменил? Всё! Всё, что мог изменить — я изменил, — Филлип отпускает чужую руку. — Как минимум вот это — точно изменил. Карлайл разворачивается, но, не успев сделать и шага, оказывается в крепких, почти удушающих объятиях. А хриплый, обжигающий дыханием голос раздается у самого уха. — Ты ведь сам этого хочешь, Филлип, — глухой, почти урчащий баритон отзывается мурашками на коже. Карлайл крепче сжимает кулаки. Чёрта с два он снова в это поверит. — Нет, не хочу. Отпусти, Барнум, — голос срывается на последней фразе, и требование звучит, как жалкая мольба. — Я не отпустил тебя в том баре, и сейчас не отпущу, — объятие сжимается крепче, теплое тело прижимается к спине слишком уж тесно. Филлип короткими ногтями впивается в ни в чем не повинные ладони. — Уйдёшь ведь. — Уйду, и ты не остановишь, — кивает Карлайл, понимая, что не выпутается из крепких рук, как бы ни пытался. Барнум тихо вздыхает, прикасаясь губами к линии роста волос на затылке. Филлип прикрывает глаза, пытаясь сосредоточиться на чём угодно, только не на этих ощущениях. Получается из рук вон плохо. Новые поцелуи появляются ниже по шее, короткие, но чувственные, оставляющие еле ощутимые влажные следы на коже, что, обдаваемые даже теплым дыханием, заставляют инстинктивно прижиматься спиной к чужой груди. Филлип прикусывает губу. Стоит только Барнуму забыться, он уйдёт тут же. — Я сказал «хватит», Финеас, — новая попытка остается без внимания. Шоумен быстрым движением расстегивает пуговицы на чужом камзоле, стягивая его с плеч. Вот и шанс. Филлип вырывается мгновенно и уже делает шаг, но слишком поздно чувствует, что левая рука путается в проклятом красном бархате. Барнум дергает резко и бескомпромиссно, свободной рукой обхватывая талию и прижимая сопротивляющегося Карлайла к себе. — Отпусти, — шипит Филлип, сжимая чужие плечи и одновременно отталкиваясь от них. Финеас ловко прижимается губами под самое ухо помощника, оставляя на уязвимом месте влажный поцелуй. Карлайл прокусывает губу, не позволяя себе сорваться на такой желанный Барнумом стон, который он расценит, конечно, как согласие. — Никогда, — ответ Филлип не слышит, скорее — чувствует, крепче сжимая в пальцах лацканы чужого камзола, впивающиеся в ладони острыми краями брошей. Обе руки нерушимой клеткой сжимаются вокруг тела Карлайла, горячие губы скользят по шее, безупречно угадывая проходящую под кожей венку. Тихий вздох, рваный о стиснутые зубы всё же звучит в тишине. Смешок раздается где-то в районе расстегнутого ворота рубашки. Сопротивляться бессмысленно — Финеас понимает, что в его руки отдаются — по собственной воле или нет, а то, что попадает в руки Барнума, он не отпускает. — Чёрт, Финеас, нет, — Карлайл предпринимает последнюю попытку. Скользит пальцами в волнистые мягкие волосы и дергает, заставляя отстраниться от себя хотя бы на мгновение. — Я тебе этого не позволю. Никогда. Нет. — Прекрати, Филлип, — Барнум морщится, но его взгляд, обычно столь мягкий, сейчас горит решительностью и желанием. — Ты скучал, я тоже. Мы оба это знаем и чувствуем, зачем столько сопротивления? — Дурак, — обреченно вздыхает Карлайл, ослабляя хватку. — Если ты думаешь, что бросить меня одного со своим шоу и укатить в турне с первой попавшейся оперной певицей — это в порядке вещей, то можешь находить еще одну и катиться в следующее. Улыбка на лице Барнума, понимающая и самодовольная заставляет пальцы в волосах сжаться ещё сильнее — что угодно, лишь бы сделать больнее. Так больно, как сделали ему. — Ты что же, ревновал, Филлип? Думал, что я променял тебя на мисс Линд? — одной рукой Финеас всё еще крепко обхватывает талию, в то время как другая скользит по груди, расстегивая рубашку — пуговицу за пуговицей. Карлайл не отвечает, но не отводит смущенного взгляда: он хочет, чтобы Барнум всё понял сам, без лишних подсказок. Не маленький мальчик. И Финеас понимает, хоть и делает неверные выводы. — Я больше не уеду, обещаю, — горячие пальцы касаются уже распаленной кожи груди, проникают глубже, задевают сосок еле ощутимо, но достаточно для того, чтобы первое, сорвавшееся с губ слово, окончилось стоном. — Чёрт… Не в этом дело, Барнум, — Филлип из последних сил хватает запястье Финеаса, но ему не под силу его остановить. Шершавой подушечкой пальца шоумен обводит мягкий ореол, заставляя партнера морщиться, изо всех сил сдерживая порыв ответить. — Так в чём же? — свободная рука продолжает расстёгивать пуговицы, пока не добирается до края брюк. Останавливается. Не спрашивая, но предупреждая. — Ты оставил меня… — голос хоть и твёрдый, но прерывающийся тихими, неверными вздохами. — Втянул в это, привязал к шоу, привязал к себе, а потом… А потом просто уехал. Тонкие короткие ногти впиваются в сильное запястье шоумена, как последняя надежда, как последний оплот сопротивления, по камешку рушащийся под чужим напором. Филлип стискивает зубы почти до скрежета, когда горячая, чуть шершавая ладонь оглаживая край живота, спускается ниже, тесня расстёгнутые брюки. Только что ласкавшая грудь рука скользит по талии, чтобы уцепиться на изящном изгибе и точно не позволить сбежать. Хотя Барнум прекрасно знает, что Филлип уже не сбежит. Как бы долго он ни сопротивлялся сейчас, как бы отчаянно ни рвался из рук, он уже не сбежит. — Ты же знал, что я вернусь, — шепчет Финеас на ухо, привлекая Карлайла к себе. Он ощущает, как быстро и трепетно с каждым новым вздохом вздымается грудь Филлипа. И от того, чтобы полностью соприкоснуться телами, их отделяет рука Барнума, уже ласкающая чужую плоть. Филлип хмурится, мнёт рукав Финеаса, не выдерживает — сдается, упираясь лбом в крепкое плечо, выдыхает, оставляя запотевшие следы на брошах лацкана. Барнум прижимается разгоряченной щекой к волнам мягких волос, увеличивая темп, чувствуя, как к его руке льнут всем естеством, и, не говоря ни слова, молят о большем. И это намного интимнее того, что происходит сейчас или будет происходить потом. Такие мгновения имеют свою, особую ценность. Подушечкой пальца Барнум касается чувствительной головки, и следующим выдохом с губ Филлипа слетает стон. Сладкий, просящий, как густой дым не желающий растворяться в душном воздухе. Финеас повторяет движение снова и снова, ловя всё более протяжные стоны. Карлайл подается вперёд и вверх, чтобы оставить невесомый, почти целомудренный поцелуй на чужой шее, прямо над белоснежным шёлковым платком. Вот только он прекрасно знает, как такое прикосновение действует на Барнума. Громкий глухой выдох прорывается сквозь тихие стоны и, не сдерживая себя боле, Финеас освобождает руку, отстраняется и, в одно движение развернув Филлипа к себе спиной, прижимает его к обратной стороне трибун. Карлайл вцепляется руками в балки и перекладины, сохраняя равновесие, в жарком контакте лучше, чем когда-либо, ощущая всё нетерпение своего партнёра. Барнум быстро спускает чужие брюки вместе с бельем до уровня колен, с особым наслаждением медленно обводя обветренными ладонями нежную, идеально мягкую кожу бёдер. Он чуть ли не урчит от удовольствия, когда Филлип сам подается назад, навстречу, подставляясь под прикосновения. — Мне так не хватало тебя, — шепчет Финеас тихо, хрипло, как самую большую в мире тайну, отвлекаясь лишь для того, чтобы скинуть с плеч собственный камзол. От всё увеличивающегося жара становится сложно дышать, и за камзолом на пол летит шейный платок. — И поэтому ты снова заставляешь меня ждать? — ухмыляется Филлип, опуская голову, восстанавливая предательски сорвавшееся дыхание. — Мне кажется, или… я и так дожидался тебя слишком долго? Тихим выдохом чужой смешок касается уха Карлайла, чье тело сейчас так возбуждено, что новой волной мурашек отвечает на почти любое воздействие. Филлип прогибается в пояснице рефлекторно, тесно упираясь в чужие бёдра, его плоть оказывается в крепкой ловушке тёплой ладони, а на плече появляется очередной, но далеко не последний поцелуй. Прокладывая поцелуями путь от округлости плеча до самого основания шеи, Финеас оставляет за собой ярко-алые следы, которые он так привык видеть на коже своего помощника. До его отъезда они даже не успевали терять всей яркости своего цвета, настолько часто и тщательно Барнум их возобновлял. Но сейчас кожа была вновь девственно чистой и всем своим видом молила о том, чтобы на ней оставили метки, и сопротивляться этой мольбе Финеас не мог и не хотел. Филлип кусает ни в чём неповинные губы, сдерживая прорывающиеся из груди стоны, толкаясь бедрами между чужим пахом и ладонью. Несмотря ни на что, краска смущения всё же заливает его щеки, чувствуя это юноша благодарит Бога за то, что этого не видит Барнум. Шоумен и без того обладает над ним слишком большой властью, не хватало ещё, чтобы он снова, как в первые их разы, довольно улыбался, целовал румянец на его щеках и называл своим скромным мальчиком. Больше Карлайл этого не выдержит. Тем временем действия Финеаса становятся всё настойчивее, резче, слаще, всё чаще Филлипу не удается удержать стоны на собственных губах. Еще нескольких движений пальцами, размазывающими по всей длине капли смазки, хватает для того, чтобы голос Карлайла неверно сорвался на заветном имени. Филлип запрокидывает голову, чувствует, как по макушке волнами жара проходится чужое дыхание. Свободной рукой Барнум скользит по обнаженной груди, касается возбужденных сосков кончиками пальцев, ловит собственное имя, произнесённое сквозь очередной стон и, в один момент сделав ласки из нежных — чувственными и требовательными, он вплотную прижимается к Карлайлу, когда тот затихнув, замерев на мгновение в объятиях, заходится мелкой оргазменной дрожью. Финеас хаотично скользит пальцами по взмокшему животу и груди, другой ладонью в этот момент бережно собирая капли чужого семени. Филлип ловит ртом такой необходимый воздух, извивается в объятиях от исходящего желания, отцепляется от балки лишь для того, чтобы завести руку назад и вплести пальцы в темные кудри. Барнум отстраняется, усмехаясь, целует словно бы в извинение тонкое запястье и, наконец, останавливает руку на еле заметном изгибе бедра.  — Ненавижу тебя, Барнум, — хрипло шепчет Филлип, устало приоткрывая глаза, и смотря сквозь ступени трибуны на пустую, горящую в свете софитов, арену. — Как же я тебя ненавижу. — Я почти поверил, Филлип, — измазанной рукой Финеас добирается до ягодиц, разводит их слегка, заставляя Карлайла рефлекторно поставить ноги чуть шире. — Давай ещё разок. — Я ненави… — голос обрывается на полуслове, когда тонкие длинные пальцы Барнума, медленно проникают внутрь. Филлип прогибается, жмурится, цепляясь за спасительное дерево сильнее, словно оно ещё может облегчить его боль. Финеас нежен и аккуратен, несмотря на всё своё нетерпение. Но они слишком давно не были друг у друга, поэтому… — Прости. Потерпи немного, — шепчет Барнум, оставляя ласковые и успокаивающие поцелуи на чуть подрагивающих плечах. Он двигается медленно, растягивая совсем понемногу, боясь причинить хоть на грамм больше боли, чем это необходимо. Удивительная забота Финеаса в таком деле всегда поражала Филлипа. Какой бы страстью они оба ни были объяты, Барнум всегда был нежен в самом начале, он берёг своего партнёра как нечто ценное и очень хрупкое. Но стоит ему убедиться, что с болью покончено, как он даёт себе волю, не думая уже ни о чём. — Слишком долго… — протягивает Карлайл, медленно подаваясь навстречу, показывая, что можно двигаться дальше. — Слишком долго тебя не было, Финеас. — Знаю… — шепчет Барнум, подготавливая партнёра всё лучше, пока желание, наконец, не сжимает горло крепкой хваткой, и дышать становится просто невозможно. Он отстраняется, сопровождаемый тихим вздохом облегчения, вновь для того, чтобы свободной рукой расстегнуть и приспустить брюки вместе с бельем, провести пальцами по и без того возбужденному члену, прижаться бёдрами к чужим ягодицам, ощутить, как на мгновение замирает Филлип, смущенный и, как и всегда, будто немного растерянный. Финеас облизывает пересохшие губы, сжимает рукой узкое бедро, свободными пальцами помогая себе проникнуть внутрь. С тихим, несдержанным вскриком Карлайл прогибается, прикусывает уже и без того кровоточащую губу, рефлекторно пытается вырваться, но Барнум не позволяет. Приходится упираться лбом в собственные руки, дышать, пропуская удары сердца, лишь бы вытерпеть. Финеас останавливается, отпускает бедро, скользит рукой от низа живота через солнечное сплетение до груди, гладит пальцами пылающую жаром кожу, и шепчет, шепчет, шепчет… Своим низким, глухим и волнующим голосом. — Тише, тише, мой мальчик… — новый поцелуй появляется за ухом. — Ты прекрасен. Как я мог уехать? Как мог оставить тебя? — губы оставляют чуть влажные следы на шее, а Барнум еле ощутимо начинает двигаться снова. Карлайл это действие сопровождает протяжным стоном. Финеас не спешит, зная, что сначала нужно терпение, чтобы потом позволить себе больше. — Каким же дураком я был… — И остался, — добавляет Филлип, прежде чем зажмуриться и простонать вновь, впиваясь ногтями в дерево ступеней. Эту боль он уже не чувствует. Сейчас все ощущения сосредоточены только на нём, на Барнуме. Тело теперь отвечает еще раньше, чем Карлайл осознает происходящее. Новое движение, уже более смелое и глубокое, заставляет Филлипа только сильнее выгибаться в крепких руках и стонать от боли, к которой уже начинает примешиваться удовольствие. Через пару мгновений он сам подаётся навстречу, медленно, но уверенно. И Барнум чётко это подмечает, сжимает ладонями светлые, податливые бёдра, придавая собственным движениям ритм. Дыхание учащается вместе с пульсом, убыстряется вместе с темпом чужих движений. Филлип больше не пытается ни сдерживать себя, ни противиться собственным желаниям. Он отдается Финеасу, как привык — целиком и без конца. Сейчас, слыша над ухом его хриплое дыхание, сквозь которое то и дело прорываются тихие, короткие стоны, он готов позволить ему всё: любые прикосновения, любые действия, любые слова — лишь бы продолжать его чувствовать. — Чёрт, Филлип… — с новым выдохом произносит Барнум, прикрывая глаза и делая очередной, особо резкий толчок. — Такой… тесный, боже… Карлайл ухмыляется: нет, отдаваться на милость победителя еще рано. Мольба в голосе, непроизнесённая, но ощутимая, заставляет вспомнить, что когда-то, до отъезда, Барнум был в его власти точно так же, как и сам Филлип. И не было ничего проще для аристократа, чем, несмотря на чёткое распределение ролей, заставить уже самого Финеаса умолять не останавливаться. Стоит этим воспользоваться. Упираясь ладонями в деревянные балки, Филлип, забывая обо всём на свете, резко подается назад, насаживаясь полностью, сжимает губы, чтобы не простонать слишком громко. Зато глухой выдох над самым ухом красноречиво говорит, что он делает всё правильно. Не давая Финеасу опомниться, Филлип двигает бёдрами сам, ускоряясь или замедляясь в одно мгновение, отвлекаясь от сильной боли на рваное, прерывающееся стонами дыхание Барнума. — Что же ты творишь… — хрипло шепчет Финеас, сжимая партнера крепче, словно пытается удержать слишком развязные и сводящие с ума движения. Филлип только хмыкает в ответ, хоть и сам с трудом контролирует себя, срывая голос на всё более громких стонах. Почему-то именно сейчас их не волнует, что кто-то может прийти и увидеть, сейчас их не волнует ничего. Он двигается сам всё быстрее, сводя шоумена с ума, чувствуя это, добавляя огня сладким голосом. И всё это ради одной единственной фразы. Одной единственной мольбы. Чтобы понять и почувствовать — Барнум всё ещё принадлежит ему. Ему и никому другому. Прекрасно ощущая нужный момент, Филлип останавливается. Резко, почти болезненно, начиная насаживаться вновь с особой медлительностью. Всё тело Финеаса дрожит от предвкушения — Карлайл чувствует это и облизывает сухие губы. Ну, же… Давай… Барнум не в силах держаться дольше, с громким, гортанным рыком, он вжимает Филлипа в трибуны, входит на всю длину, ловит вскрик партнёра и шепчет на самое ухо. — Не останавливайся, Филлип. Не останавливайся. Не сжимай горло жар, Карлайл бы рассмеялся, но он лишь отвечает на толчок, и теперь они вдвоем, синхронно двигаются навстречу друг другу, смешивая в общие для обоих стоны. Один единственный, что, кроме звука соприкасающихся раз за разом тел, прорывает тишину пустынного цирка. Перед самым оргазмом Барнум, как и всегда, хрипло шепчет имя Филлипа, сжимает его в объятиях так крепко, как это только возможно, прижимается к нему всем телом и после пары резких рваных движений, на самой границе возбуждения, с тихим выдохом кончает внутрь. Карлайл заводит руку назад, запуская пальцы во взмокшие кудри, перебирает их, чувствуя на шее горячее, еще не успокоившееся дыхание. Именно сейчас, как никогда со времен приезда Барнума, Филлипу хочется, наконец, обнять его. С тихим, пошлым вздохом, Карлайл ссаживается сам. Финеас медленно поправляет спущенную одежду, одергивает прилипшую к телу рубашку. Развернувшись, Филлип наблюдает за этим, почти пожирая Барнума взглядом, так же как однажды он увидел его раздетым в первый раз. Не вытерпев, Карлайл хватает партнёра за ворот рубашки и притягивает вплотную к себе, намереваясь впиться в губы поцелуем, но Финеас останавливает его слишком неожиданно. Уставшая ухмылка и всё тот же многозначительный, горящий остатками вожделения взгляд. — Филлип… снова? — хмыкает шоумен, бросая беглый взгляд вниз, где совершенно нескромно в его бедра упирается вновь возбужденный член Карлайла. — Такое бывает… Я еще довольно молод… — Филлип отводит взгляд, чувствуя, как щёки опять заливает жар. Дыхание спирает, когда Барнум оставляет поцелуй на скуле. — Мой скромный, смущенный мальчик, — шепчет Финеас, и тихо смеется, когда вместо ответа Карлайл возмущенно хмурится. — Сейчас. Оставив напоследок поцелуй в самом уголке сжавшихся в полоску губ, Барнум опускается на колени. Карлайл ещё хочет его удержать, сказать, что он сам разберется с этим, сохранив жалкие крупицы самообладания и гордости, которыми он был наполнен в самом начале этого вечера, когда наблюдал за освещенной софитами фигурой. Влажные губы чертят путь от солнечного сплетения до самой кромки живота, острый кончик носа касается лобка, и волна нового стыда и возбуждения накрывает Филлипа с головой. Он только и может, что рефлекторно запрокинуть голову и судорожно выдохнуть. — Финеас… От таких ласк Карлайл всегда сходит с ума быстрее обычного, и Барнуму это прекрасно известно. Он обводит языком головку, до синяков сжимает пальцами бедро, и, когда его горячие губы смыкаются на члене, Филлип изгибается чуть ли не дугой, упираясь головой в одну из перекладин трибуны. Финеас не останавливается, чтобы насладиться реакцией — нет, не в этот раз. Он вбирает всё больше, пальцами свободной руки проходится по оставшейся длине, очерчивает языком каждую выступающую венку. Всё крепче сжимаются в изящном кулаке его кудри, Филлип упорно смыкает, облизывает губы, дышит рвано и сбито, цепляется свободной рукой всё подряд, лишь бы удержаться. Но сопротивляться этому просто бесполезно, и Карлайл поддается… снова. Снова его громкие стоны рвут в клочья тишину цирка, снова бедра двигаются навстречу горячему влажному рту и юркому языку, снова он не стесняется сам направлять Барнума и задавать ему темп. Это — хоть какая-то сейчас власть над шоуменом. Одна из немногих, доступных ему. Финеас в такие моменты непривычно послушен и покладист. Он делает всё, чего бы ни пожелал его партнёр: ускоряется, насаживается глубже, не обращая внимания на поступающую в некоторые секунды тошноту. Только сейчас он позволяет Филлипу то, чего не позволит во всё остальное время. Так что… Пусть мальчик наслаждается. — Барнум… — голос тихий, срывающийся, но чертовски пошлый. Финеас, не прекращая движений, поднимает глаза и встречается с горящим взглядом Филлипа. — Ещё, Барнум… ещё, прошу тебя. Управляемый чужой рукой, шоумен понял бы всё и без слов, но слышать такое от привычно гордого Карлайла было, кажется, дороже всего на свете. Финеас ускоряется, не обращая внимания на боль в натянутых волосах, он делает всё, лишь бы в следующее мгновение услышать, как его имя громким, протяжным стоном разольётся по всему пустынному цирку, а молодое крепкое тело, которое он сейчас сжимает так сильно, зайдётся мелкой дрожью. Филлип жадно глотает воздух, то закрывая, то вновь распахивая глаза. Влажная грудь быстро и резко вздымается при каждом вздохе, он обводит губы языком, слыша, как Барнум сглатывает. Всё, наверное, слишком грязно и отвратительно, но всего хуже то, что Карлайлу этого так не хватало. Подхватив рядом лежащий платок, Финеас вытирает капли семени с губ, смахивает их с чужого члена, чтобы поправить белье, а затем и брюки Филлипа. Карлайл всегда любил, чтобы его приводили в надлежащий вид. Барнум это очень хорошо помнил. Он уже собирается подняться с колен сам, как на удивление крепкая рука вновь смыкается на его волосах и почти сама вытягивает наверх. Финеас смотрит в горящие глаза Филлипа удивленно и выжидающе. Карлайл же медлит, чтобы потом, резко и неожиданно продолжить там, где Барнум его нагло прервал. Он впивается в губы шоумена требовательным, жадным поцелуем, и тут же находит ответ. Финеас обвивает руками его талию, прижимает уже не к трибунам, а к самому себе. Свободной рукой Карлайл обнимает шоумена за шею, не торопясь отпускать чужие кучерявые волосы. Этот поцелуй, поцелуй, по которому Филлип скучал все эти месяцы: пока Барнум был с Линд, пока он сам был в больнице, пока они отстраивали цирк. Всё это время он мечтал вновь ощутить вкус этих губ, и ненавидел себя за это желание. Филлип неожиданно отстраняется, ловя удивленный и вопросительный взгляд Финеаса. Карлайл ещё мгновение смотрит в его слишком тёмные в полутьме глаза и говорит, тихо, но уверенно: — Ещё раз оставишь меня, Барнум, — на губах появляется усмешка, — я сам спалю твой цирк ко всем чертям. Финеас медлит, ухмыляясь одним уголком губ. Он смотрит в светлые даже в полутьме глаза и, приближается вновь, ластясь щекой к щеке напарника. И шепчет, еле различимо, опаляя ухо дыханием. — Я тоже люблю тебя, Филлип.