Пущенная стрела

      Я — пущенная стрела.       И нет зла в моем сердце, но       Кто-то должен будет упасть всё равно.       Сначала он показался ей просто еще одним угрюмым подростком.       По-юношески нескладный и костистый, давно нестриженные темные волосы и длинная челка, падающая на глаза. Один из послевоенных детей, никому не нужных и заброшенных.       Поступил он к ним с многочисленными ушибами и ссадинами, разбитым носом и подозрением на черепно-мозговую травму. Его привезли ребята на скорой. Сама Ника тогда не дежурила, но ей рассказали: машину недалеко от больницы остановил наряд милиции, и вручили вяло трепыхающегося мальчика. Нашли его не то в кустах у парка, не то там же на скамейке. Бригада ехала с вызова пустая, так что они без лишних слов захватили пациента, промчали две улицы и сдали его на руки дежурному врачу. Пациент все порывался куда-то уйти, утверждал, что все с ним в порядке. Потом, правда, смирился, успокоился и дал себя осмотреть.       Нос ему расквасили знатно. Василию Николаевичу пришлось потрудиться. Да и остальные ушибы — били явно со знанием дела, чтобы сделать больней. Но как его не расспрашивали, мальчик только повторял, что упал. Ну да дело житейское.       Ника пришла на смену в шесть утра и даже не сразу заметила пополнение. Только заскочив в мужскую палату через час после обеда, она остановилась, заметив на прежде пустовавшей койке у окна новенького. Тот лежал вытянувшись, заложив руки за голову и просто смотрел в потолок. Не спал — она видела движения темных ресниц, когда он моргал.       На несколько мгновений Ника позволила себе задуматься, удивившись. Обычно больные, только поступив, или принимались расспрашивать сестер обо всем, кажется, на свете, или присоединялись к старожилам, или расхаживали в коридоре. На худой конец, читали. А этот просто лежал. Уже потом, ближе к вечеру, она поспрашивала у других в палате: да, их сосед почти и не вставал. Поел только, и всё. Но врач на обходе смотрел его, сказал, жить будет. И Ника успокоилась.       Когда наконец суматоха отделения утихла, после двенадцати ночи, и она сидела на посту одна, мальчик приковылял со второго этажа. Подошел, тяжело оперся о высокую стойку, сказал:       — Доброй вам ночи.       Ника отложила «Крестьянку», которую читала под светом низкой желтой лампы, отозвалась, слегка улыбнувшись:       — Доброй.       Мальчик встряхнул головой, поморщился, потом медленно поднял руку и убрал с лица длинные пряди челки. Вот тогда-то Ника и увидела его глаза и он перестал быть для нее просто угрюмым подростком.       Он посмотрел прямо на нее, прямо ей в глаза и немного гнусавя попросил:       — Вы не могли бы дать мне какое-нибудь обезболивающее?       Она сказала название таблеток. Он покачал головой:       — Это мне уже давали. Не помогает.       Ника нашла среди историй болезни ту, что завели на него, посмотрела назначения.       — Укол могу сделать.       — Да. Если можно.       Он прошел за ней в процедурную, стянул казенные брюки, лег на кушетку, положив голову на скрещенные руки, лицом в ее сторону. Ника достала из шкафчика коробочку с ампулами, положила на столик, вымыла руки, надела перчатки, протерла их спиртом, потом достала простерилизованный набор со шприцем, собрала его, проверила пропускает ли игла воздух. Надпилила ампулу, прежде посмотрев ее содержимое на свет и проверив еще раз название и дату выпуска, смочила ватку спиртом, сломала ампулу и, держа ее в левой руке указательным и средним пальцами, набрала жидкость в шприц. Выкинула пустую ампулу, пощелкала по шприцу указательным пальцем, большим пальцем правой руку нажала на поршень, пока на конце иглы не показалась капелька. Намочила еще два кусочка ваты спиртом, подошла к пациенту.       Сделав инъекцию, вернулась к столу, разобрала шприц и забросила его части в емкости с дезинфицирующим раствором, стеклянный корпус отдельно от стальной иглы.       — Знаешь, я почему-то подумала, что имя Иван тебе совсем не идет.       Мальчик негромко хмыкнул. Он не торопился вставать, наверное, ждал, когда препарат подействует. Ника не могла не отметить, как хорошо он сложен. До войны она хотела стать скульптором. Даже документы подала. Но потом, когда всё это началось, решила, что пойдет в медсестры.       — Меня зовут Антон.       — Очень приятно, Антон. — Она повернулась к нему, стаскивая перчатки. — Я Ника.       — Ваше имя вам идет, Ника.       — Спасибо. Назвали в честь статуи Ники Самофракийской, той, которая без головы. Отец говорил: назвали в честь безголовой, такая и получилась.       Она отвернулась, выбросила перчатки, снова помыла руки и стала у окна, опираясь спиной о высокий подоконник, глядя на него. Антон тоже смотрел на нее: на носу пластырь, под ним — один сплошной синяк, как и под глазами, а сами глаза яркие, насыщенного сине-голубого цвета, как весеннее небо в солнечный день.       Ника почувствовала внезапный приступ горькой нежности к этому избитому мальчику. Самой себя удивляясь, проговорила:       — Это отец тебя так?       И тут же прикусила язык, отвела взгляд.       — Он мне не отец.       — Тем более. Нужно же что-то делать. Такое… такое не должно повториться.       — Он этого больше никогда не сделает.       Она посмотрела на него. Он говорил вполне серьезно. Уверенно.       — Ты скоро вырастешь. Станешь большим и сильным. А шрамы только украшают мужчину. Ты… ты будешь знать как распоряжаться своей силой. Ты вырастешь хорошим человеком.       Он улыбнулся. Это была искренняя улыбка, она отразилась в его прежде таких бесстрастных глазах, но от ее вида у Ники отчего-то по спине поползли мурашки. Странная улыбка. Чужая на лице ребенка.       — Я так не думаю, — сказал он.