любовь есть свобода

Они гуляют после школы по торговому центру и ничто не предвещает беды. Что вообще может случиться плохого, когда вы объелись черного лакричного мороженого, и у Ынсона все еще черные изнутри губы — Ынсон злится и трет их ладонью, а Сагану смешно каждый раз: у него у самого такие же. Саган подумывает, как бы уломать хена сходить на "Войну бесконечности", потому что предыдущие мстители Ынсону не понравились от слова совсем, а на фильм хочется. А без Ынсона неинтересно и вообще не то, в кого Саган будет кидаться поп-корном и кого доставать комментариями, чтобы злились и били по рукам и цыкали "тихо" — Ынсон останавливается перед одной из витрин — кажется, это магазин косметики. И его лицо кривится гримасой отвращения. — Фу, какая мерзость. Саган тоже останавливается. Тоже смотрит. Очередная реклама, красочный плакат от пола до потолка, на котором шкафоподобный мужик — альфа, ясное дело — обнимает парня куда с меньшими габаритами и более изящной рожей лица — омегу, само собой. Эмоция на лице шкафоподобного, очевидно, должна обозначать страсть. Или вожделение. Или вечную любовь. — Смотрит, как на кусок мяса на гриле, — фыркает Ынсон и брезгливо вытирает рот. Надпись на плакате гласит: "Истинная любовь рядом — предназначенного нужно лишь привлечь!" И тюбик крема с усилителем естественного запаха омег со скидкой. Очередная реклама — они штук 15 таких за сегодня прошли. — Истинная любовь, как же. Пошли отсюда, — Ынсон тянет Сагана за руку, и шкафчик с брутальной щетиной и разодетый в розовое омега остаются позади вместе с кремом, скидкой в двадцать процентов и истинной любовью. Настроение неудержимо портится. Если бы Саган хотя бы гипотетически задумывался, как можно досадить Ынсону, он бы взял это как лайфхак. Заикнуться о предназначенных. Истинных. Важности и ценности постройки настоящей, небесами дарованной любви. Ынсон-хен вообще правильный, очень. И хороший. Он не прогуливает школу, как Саган иногда, поет в школьном кружке и даже выигрывает городские конкурсы, в которые его вечно выпихивают защищать честь школы. Ынсон-хен обладает умением влюблять в себя абсолютно всех независимо от возраста и половой принадлежности — а еще он идет на свидание с Чунуком и на восклицания "он же тоже омега!" отвечает просто: — Ну и что. И независимо дергает подбородком. Саган тихонько косится на Ынсона — у того профиль все еще злой и шаг отрывистый, резкий — и про себя вздыхает. Ну и что. Ынсон говорит: любовь есть свобода. Ынсон говорит: мы живем в 21 веке. Ынсон говорит: человек не определяется тем, течет у него из задницы раз в пару месяцев или нет. Ынсон говорит: с т е р е о т и п ы — и брезгливо сплевывает себе под ноги. Ынсон стереотипную слаженную систему глубоко имеет в виду. И не то чтобы Саган его не поддерживал — ему самому эта идея бунта против разделения ролей нравится в виду подросткового максимализма и зародков здравого смысла. Ынсон прав: дни, когда омеги считались существами второго сорта для размножения, давно позади, равенство повсюду, и это правильно и здорово, но — Но всегда есть какие-то но. Сагану, например, вся эта возня с предназначением нравится. Очень мягко говоря. Он, конечно же, за прогрессивность, равенство и свободу выбора, но — но серьезно. Возможно, в мире есть человек, который будет для тебя идеальным, с которым вы друг для друга созданы, с которым вы друг для друга и никак больше — разве это, ну, так плохо? Хотя бы помечтать? Мечтать Саган любит. Мечтать об идеальной любви — очень любит. Ынсон-хену Саган об этом, конечно же, никогда не признается. Он уже пробовал заикнуться однажды, на что его смерили взглядом, полным такого презрения — будто из ведра облили. — Ага, — кривится Ынсон. — Семью — только с истинным, омегу — на кухню, секс — после свадьбы. Может, давай еще в пещеры вернемся? Саган смотрит на него хмуро. Он не хочет обижаться — но ему обидно очень, потому что он о светлом и вечном, а Ынсон выворачивает на свой лад. Ему хочется спорить, но у него не так много мозгов и красноречия, чтобы переубедить Ынсона: Саган может и час без передышки говорить, и все равно слова подбираются не такие и не те, а Ынсон двумя предложениями как лезвием отрежет. И докинет совсем острое: — Конечно, ты же альфа. Конечно, Саган же альфа. Что он вообще в этой жизни понимает. А Ынсон — омега, и встречается с другими омегами или бетами, и на все вбросы "тебе бы найти альфу хорошего, а лучше своего" отвечает: — Любовь есть свобода. Я выбираю человека. И Саган не может ничего с собой поделать — влюбляется еще сильнее. В злые ответы, в "любовь есть свобода", в презрительное "ты же альфа". Ему кажется, что в своей борьбе с ярлыками Ынсон навешивает на себя вместо этого пару лишних, но мозгов не хватает осмыслить понятными словами даже для себя. Зато всего прекрасно хватает, чтобы понять, что со светлым, сопливым и вечным к Ынсону лучше не лезть, потому что статус "классный понимающий друг" потерять очень быстро и легко. Разбить о те же стереотипы. Саган думает, что, наверное, ему везет, что они с Ынсоном не предназначенные и не вот это все. Иначе Ынсон наверняка бы ненавидел его заочно. И о том, что со словами "я выбираю человека" Ынсон выберет его, Сагану тоже остается только мечтать.